– А про такие непошлые, как шляпа или перчатки?
– Ну, если про них…
– Тогда, – начал поручик, – признаюсь, как мне жаль, что кавалерам нельзя танцевать с дамами, не надевая перчаток.
– Ох, поручик! Вы даже из разговора о перчатках сделаете пошлость, – заметила дама. – Танцевать без перчаток – неприлично.
– Всё познаётся в сравнении, – возразил Ржевский. – Вот если б я танцевал ещё и без верхней части мундира, в одних рейтузах…
Рейтузы не являлись скрытой частью гардероба, поэтому дама не могла упрекнуть поручика в нарушении запретов:
– В одних рейтузах это уж совсем неприлично, – ответила она.
– А если бы дама танцевала без платья, только в белье и корсете?
– Поручик! Вы нарушили запрет.
– И всё же ответьте.
– Это совсем-совсем неприлично!
– А если бы я танцевал вообще нагишом?
– Это совсем-совсем-совсем неприлично!
– А если ещё и дама начнёт нагишом танцевать?
– Это так неприлично, что дальше некуда!
– Как это некуда? – удивился Ржевский. – Когда я рейтузы снимаю, и дама голая, то самое интересное начинается…
Но сейчас, во время танца с Тасенькой поручику не то что рейтузы, а даже перчатки снимать не хотелось. Мало того, что вид у неё – смотреть не на что, так и характер не слишком приятный. На поверку она оказалась любительницей лезть в чужие дела.
Судя по всему, слух о «разбитом сердце» Ржевского распространила именно эта девица, за что её можно было бы благодарить… если б теперь она не вздумала лезть в его дела с Софьей!
– Поручик, я должна вам кое-что сообщить о госпоже Тутышкиной. Обещайте, что никому не скажете о нашей беседе, – сказала Тасенька, как и в прошлый раз, во время другого танца, начав разговор первой.
Ржевский снисходительно усмехнулся:
– Да бог с вами, Таисия Ивановна! Вы как будто собрались открыть страшную тайну.
– Она не страшная, но важная, – приглушённо произнесла Тасенька и продолжала: – Госпожа Тутышкина изменяет мужу.
«Это же превосходная новость!» – подумал Ржевский. Ему опять захотелось выразить благодарность собеседнице, но это желание почти сразу исчезло.
– Поручик, зря вы хотели ухаживать за ней, – всё так же тихо говорила Тасенька.
– Не понимаю вас.
– Она изменяет мужу, но изменяет не с вами. А значит, вам придётся подождать, пока прежний любовник ей наскучит.
– Таисия Ивановна, вы как будто любовных романов начитались, – сказал Ржевский.
– Госпожа Тутышкина уже не первый год изменяет мужу с одним и тем же любовником, – не унималась сплетница. – Вы будете лишний.
«Интересный поворот, – подумал Ржевский. – Но почему же тогда Софья смотрела на меня так завлекательно?»
Глава вторая,
в которой на балу происходят странные события, в итоге помогшие герою достичь желанной цели
Мазурка кончилась. Распорядитель бала и его помощники попросили освободить середину зала, потому что из двери, которая до этого была заперта, лакеи начали вносить столы, уже накрытые скатертями, и добавочные стулья, ведь тех, что стояли вдоль стен, не хватило бы.
Вскоре на столах появились тарелки, бокалы, столовые приборы, а также вазы с живыми цветами – это в декабре-то! Зал наполнился возгласами одобрения и восхищения, а меж тем лакеи уже вносили блюда с холодной закуской и бутылки с различным содержимым – на любой вкус.
Князь Всеволожский попросил всех рассаживаться, просьба была тут же громогласно повторена помощниками распорядителя, а князь занял подобающее ему место во главе самого длинного стола.
По счастью, Тасенька оказалась не единственной роднёй губернатора – сидеть рядом со своим дядюшкой ей не полагалось. А это означало, что Ржевскому, обязанному сопровождать свою даму, раз танцевал с ней мазурку, можно было выбрать место подальше, не под надзором.
И всё же сесть следовало за главным столом, но тут поручик заметил, что за тот же стол усаживается губернский чиновник Тутышкин с супругой. Тутышкин садился по левую руку от жены, а справа пока никто не сел! Там как раз осталось два места – для кавалера и дамы.
Ржевский, немилосердно толкнув нескольких гостей, заслонявших путь, потащил Тасеньку к столу. Лишь оказавшись рядом с Софьей Тутышкиной, позволил себе секунду передохнуть, а затем выдернул замешкавшуюся Тасеньку из толпы и, всем видом изображая галантность, отодвинул для своей дамы стул:
– Садитесь, Таисия Ивановна.
Два места рядом с четой Тутышкиных наверняка были оставлены для кого-то другого. И вообще отодвигать стулья положено лакеям. Однако Ржевский решил взять судьбу в свои руки, а если окажется, что занял чужие места, ни за что не пересаживаться!
Вот к столу подошёл лакей, который вёл за собой пожилую пару. Значит, для этой пары предназначались стулья рядом с Тутышкиными, но Ржевский скорчил такую зверскую рожу и так выразительно посмотрел на лакея, что тот в страхе отступил на шаг, сказав паре:
– Простите-с, нам не сюда.
Тем временем Софья Тутышкина успела заметить Ржевского, а поручик сделал вид, что её не замечает. Хотел понаблюдать, огорчится ли она из-за невнимания.
Тасенька, уже усевшаяся за стол и устроившая на коленях салфетку, повернулась в сторону Софьи – значит, тоже заметила, – но ничего ей не сказала и вместо этого обратилась к поручику, судя по всему привыкнув, что он первым не заговаривает:
– Поручик, вы ведь были в Париже?
– Конечно, был-с, – ответил тот.
– Тогда, думаю, вы оцените: сегодня все блюда – по парижским рецептам.
Ржевский молча разглядывал стол, где уже стояли кушанья. К примеру, холодная курица под толстым слоем прозрачного желе, украшенная веточками ароматных трав и больше похожая на пирог странной формы, нежели на птицу. А вон тарталетки в виде корзинок с ручками, наполненные салатом из картошки, моркови, гороха, маринованного огурца и ещё чего-то. Или вот тарталетки-лодочки с креветочным мясом в соусе; наверху каждой воткнута зубочистка с бумажкой, будто парус.
На соседнем блюде видны корытца из картошки, тоже с креветками. Корытца расставлены вокруг дерева, у которого ствол из ананасовых колец, а ветки – из петрушки. И сверху – долька лимона воткнута. Видать, это солнце заходит.
Тасенька, взяв в руки лист отпечатанного меню, забормотала что-то – наверное, по-французски. А затем сказала уже по-русски, указывая пальчиком:
– «Фаршированная курица под соусом Бель Вю», «Корзиночки с салатом», «Кораблики с креветками», «Картофельные лодочки с креветками».
– Что-то вы странное читаете, Таисия Ивановна, – сказал Ржевский. – Где же тут лодочки, если это корытца?
– Здесь так написано, – ответила Тасенька, но не совсем твёрдо. Уверенный тон Ржевского её смутил.
– Да мало ли, что за вздор пишут! – сказал поручик. – Я после двух лет в деревне могу отличить лодку от корыта.
– Не смущайтесь, Таисия Ивановна, – вдруг донёсся откуда-то слева мужской голос. – Он никогда не верит в то, что написано. Я недавно пытался сказать господину поручику, как именно у Карамзина написано про братьев Рюрика, а господин поручик рассердился да как начал кричать. И меня напугал, и супругу мою!
Ну, конечно же, это говорил муж Софьи! Ржевский оглянулся на него, но промолчал.
– Поручик, а вы сами французский язык знаете? – продолжал ехидничать Тутышкин. – Можете посмотреть, правильно ли Таисия Ивановна перевела меню?
Ржевский, подавив в себе желание подойти к Тутышкину и приложить физиономией об стол, произнёс с нарочитым спокойствием:
– Нет-с. Я французского языка не знаю. И полагаю это знание излишним.
– А как же вы в Париже с местными жителями объяснялись? – робко спросила Тасенька.
– А они меня и по-русски понимали, – всё так же с нарочитым спокойствием отвечал Ржевский.
– Как это? – не отставал ехидный Тутышкин.
– Да просто! – ответил поручик. – Вот, к примеру, захожу я в парижский ресторан. Хозяин сразу ко мне. Ох, говорит, гусар рус, гусар рус, сильвупле. За стол, в общем, приглашает. Ну, я сажусь; он меню открывает, пальцем туда тычет, лопочет что-то. С вином кое-как разобрались, а вот с закуской… Ни черта не понимаю, а понимаю только то, что он мне чего-то предлагает. Ну, я плюнул и говорю: «Валяй, неси, но только пулей, а то жрать охота». Так он всё понял! Не прошло и минуты, как мне несут вот такую же курицу, – Ржевский небрежно кивнул в сторону курицы в желе. – И зачем тогда язык учить? Я и в других парижских ресторанах по-русски изъяснялся, а если там одни дураки, то я им – «валяй», «пулей» и сразу все понимали.
Тасенька вдруг совсем смутилась. В ней явно шла внутренняя борьба чего-то с чем-то, и одно из них в итоге победило, потому что Тасенька дрогнувшим голосом произнесла:
– Поручик, «воляй» – это по-французски «птица» как вид пищи, то есть не рыба и не мясо. А «пуле» – это по-французски «курица».
Теперь настала пора Ржевскому смутиться, но он почти сразу нашёлся:
– Получается, французский я всё-таки знаю? Ну, ладно. Знаю, так знаю. Давайте-ка лучше выпьем и закусим.
* * *
Опытный участник баталий всегда видит поле боя целиком, поэтому поручик заметил, что пока он беседовал с Тасенькой и Тутышкиным, Софья успела положить в тарелки себе и мужу различные деликатесы. Значит, рассказ о парижских ресторанах совсем не занимал её. Или она обиделась на показное невнимание Ржевского, поэтому сама притворилась безразличной и весьма занятой заботами о благоверном.
Как раз в то время, когда Ржевский предложил приняться за еду, Софья солила «Кораблики с креветками» в мужниной тарелке – трясла над ними серебряной солонкой. Посолила изрядно, а затем хотела поставить солонку на стол, но поручик был уже наготове.
Во время банкета и дамам, и кавалерам полагалось снять перчатки, и это открывало большие возможности для наступления! Ещё тогда, когда прелестные пальчики оставались сомкнутыми вокруг солонки, Ржевский протянул руку и будто нечаянно коснулся их:
– Ах, простите, Софья Петровна, тоже хотел воспользоваться.
Красавица-брюнетка посмотрела с подозрением:
– А что вы собрались солить, Александр Аполлонович?
Только теперь Ржевский сообразил, что допустил промашку – его тарелка была пока пуста.
– Да, мне тоже любопытно, Александр Аполлонович, – сразу встрепенулся Тутышкин, который уже успел отпилить корму от одного из корабликов и наколоть на вилку, но так и не донёс до рта. – Можно подумать, вы пытаетесь ухаживать за моей женой!
Воцарилось тягостное молчание. Наступление вдруг обернулось контратакой противника. Следовало что-то предпринять. Поручик напряжённо соображал, но не прошло и полминуты, как он лучезарно улыбнулся:
– О! Да это у меня давняя привычка. Уж сколько лет прошло, а всё никак не могу отучиться.
– Привычка ухаживать за чужими жёнами? – Тутышкин аж побагровел и, казалось, был готов вызвать Ржевского на дуэль.
– Нет, вы не поняли, – ответил Ржевский. – Привычка касается употребления соли. В походах часто бывает, что есть приходится не за столом с тарелкой и приборами, а держать кусок пищи прямо в руках. Например, печёный в золе картофель. В декабре двенадцатого года я, знаете ли, часто такое едал. И в подобных случаях весьма неудобно сыпать соль на пищу, потому что значительная часть сыпется мимо. Гораздо удобнее опускать пищу в соль – самый краешек.
Лицо Тутышкина, ещё некоторое время остававшееся багровым, постепенно вернуло себе первоначальный цвет, а Софья успела тихо вздохнуть.
– Вот я и хотел по старой привычке, – продолжал Ржевский, – насыпать на тарелку горочку соли, а после опустить в неё… ну, к примеру, вот этот помидор! – В следующее мгновение он схватил вилку и наколол на неё одну из долек помидора, украшавших курицу в желе.
– Очаровательный рассказ! – воскликнула Софья, так что муж в очередной раз встрепенулся, но теперь смотрел с подозрением на неё, а не на поручика.
– Так вы позволите? – спросил Ржевский, снова будто случайно касаясь пальцев дамы, которые так и не выпустили солонку.
Софья, кажется, ничего не слышала и не почувствовала, однако воззрилась на поручика с таким восхищением, что Тутышкин снова начал багроветь, а сам поручик – теряться в догадках: «Неужели, одно прикосновение так подействовало?»
– Очаровательный рассказ, – повторила Софья, – поэтому я возьму эту солонку с собой в память о нашей сегодняшней встрече, Александр Аполлонович. – Она открыла ридикюль и спрятала туда трофей прежде, чем кто-либо успел что-то возразить.
Ржевский по-прежнему не мог поверить своему счастью, понимая, что поступок дамы весьма смел. И не только потому, что всё это совершалось на глазах у мужа. Ведь, в самом деле, нужна известная смелость, чтобы забирать на память столовое серебро – солонка-то серебряная. Такое и воровством могут счесть.
По счастью, другие гости, увлечённые едой и разговорами, не обращали на происходящее никакого внимания. Рассказать губернатору о серебряном предмете, взятом «на память», могла разве что Тасенька.
Ржевский посмотрел в её сторону и, кажется, впервые за весь вечер заметил, что у этого существа есть глаза, потому что глаза эти стали круглыми, как у рыбы, а губы шевелились так, словно эта рыба задыхается.
– Что с вами, Тасенька? – вырвалось у поручика, а в следующее мгновение та громко закашлялась, согнувшись пополам.
Ржевский вскочил, не зная, как помочь. Плеснул воды в бокал из стоявшего на столе графина, подал ей:
– Промочите горло, полегчает.
Однако Тасенька, продолжая натужно кашлять, не могла сделать ни глотка.
– Может, по спине постучать?
Девица едва заметно кивнула.
Ржевский с силой хлопнул её по спине ладонью, отчего Тасенька согнулась ещё сильнее.
– Да что же вы делаете, Александр Аполлонович! – воскликнула Софья, тоже вскочив. – Доктора сюда надо. Врача!
