– Вот бы хоть раз покататься на такой яхте! А ты бы хотела, Софи?
Я качала головой:
– Нет. Мне хорошо на суше.
Но это была неправда. Я вспоминала нашу «Нику» и родителей, и нашу кочевую жизнь…
Иногда я плакала. Тихо-тихо, чтобы никто не узнал. Плакала по моей тяжелой, трагичной, сумасбродной, ослепительной жизни. Прошедшей жизни.
То, что происходило со мной теперь, жизнью называть не хотелось. Работа – спорт – книга – сон – работа. А ведь кто-то так живет всю свою жизнь. И считает это жизнью. Не знаю почему, но праздничная легкость, с которой я жила на ферме, куда-то улетучилась, и остались только унылые будни.
Даже рисунки не спасали меня от них.
У меня не было друзей, я боялась пускать кого-то в свою жизнь. Дороти знала обо мне только то, что я приехала с фермы и была замужем. Больше я ничего не рассказывала.
Но все-таки один дружок из прошлого у меня остался. Это был Сэм Найколайски. Мы не виделись с ним Бог знает сколько лет. Он не мог приехать ко мне на суд, потому, что в то время поступил на службу в армию. А потом я не смогла встретиться с ним, потому, что он уехал на похороны отца. Когда я была замужем, Диего очень ревностно относился к моей переписке и читал все письма, и я ничего не писала Сэму о том, как мне плохо. И одиноко. И так не хватает его.
После того как я сбежала от Диего, мы переписывались с Сэмом довольно откровенно. Я писала ему обо всем, что чувствую. Я очень боялась, что мою почту могут взломать, поэтому никогда не упоминала, где я живу и чем занимаюсь. Я писала только, что адвокаты занимаются разводом и что, похоже, я останусь совсем без денег. Сэм тоже мало что рассказывал о себе. Он все еще служил в армии, но в подробности меня не посвящал, видимо, это было запрещено. Сэм писал о разных мелочах, об общих знакомых, о своих многочисленных родственниках и о своих девушках.
В девушках Сэма я запуталась. Каждые два месяца Сэм присылал мне очередную фотографию с длинноногой красоткой и спрашивал: «Ну как?» и уже через месяц писал: «Мы решили остаться друзьями». Судя по тому, что такие письма я получала с завидной регулярностью, список «друзей» Сэма Найколайски неуклонно расширялся. Почему Сэм не мог остановиться? Зная легкий характер Сэма, мне казалось, что дело в девушках. Сэм был настолько прост, что ужиться мог бы с любой. Что ему нужно? Приласкать, накормить, выслушать, похвалить. И все: душа Сэма, выросшего без матери, откликалась на любую ласку. Почему же он их бросал? То, что инициатором разрывов был Сэм, я не сомневалась. По собственной воле Сэма бросить нельзя, в этом я была уверена. Или надо быть полной дурой, чтобы отказаться от такого красивого, сильного, покладистого парня. «Ну, ничего, – думала я, читая про очередную подружку, – Сэм еще слишком молод, чтобы заводить серьезные отношения».
Сэм действительно был очень и очень молод, ему едва исполнилось двадцать три, а вот я в свои двадцать два чувствовала себя не то чтобы старой, но уже достаточно потрепанной. И мне не хотелось больше ничего: ни отношений, ни семьи, ни новых друзей.
Вообще в семье Найколайски женились рано. Все братья Сэма были уже женаты, и я давно запуталась в его племянниках и их русских именах. Русские имена это тоже была традиция.
Еще Сэм писал, что учит русский язык и что французский, по сравнению с ним, вообще легкотня. Я вспомнила, как Сэм страдал на уроках французского. Он с трудом осиливал английскую грамматику, куда ему было до французской! А если русский язык еще сложнее – Сэму не позавидуешь.
Завидовать можно было мне: французский язык был для меня родным, папа рассказал и прочел мне столько французских сказок! К сожалению, я сама мало читала на французском, поэтому при письме могла пропустить непроизносимые буквы или, наоборот, от усердия написать лишние. На уроках французского в школе я не очень-то выделялась. Вторым моим языком был английский. Мы всегда говорили на нем, общаясь с целым светом. Он был везде. И даже папа, отдавая нам приказания на Нике, говорил именно на английском. Четкий и лаконичный, этот язык был хорош там, где требовалась логика и трезвый ум. Мне нравился английский, и я тоже считала его родным.
Итальянский язык был для души, он завораживал, в нем было столько экспрессии! К сожалению, мне не с кем было говорить на нем. Я с удовольствием слушала итальянские песни, читала книги и представляла, что именно на этом языке говорили мои предки. Если брать точнее, то не только на этом, но и на корсиканском. Но корсиканский язык, так же как и галлейский, канули в прошлое. Умерли, лишившись своих носителей. Хорошо, что Россия большая страна и их язык не умрет, даже если Сэм так его и не выучит.
У Сэма в его письмах проскакивали ошибки даже в тех словах, которые безграмотно написать просто невозможно, но Сэм умудрялся. К тому же он вовсе игнорировал знаки препинания, он считал, что это лишнее, и писал, как говорил. Зато его письма были живые, наполненные жизненной силой, которой мне так не хватало.
С тех пор как я поселилась в Монтере, я отправляла Сэму письма с рабочего компьютера. Менеджер иногда разрешал мне пользоваться им в личных целях.
Когда от Сэма в положенный срок не пришло письмо, я поначалу не придала этому значения. Ну, загулял братишка, или очередная командировка. Про свои «командировки» Сэм упоминал вскользь. Просто предупреждал, что месяц или два он будет не на связи. В этот раз он тоже предупредил меня, но у меня почему-то сильно тянуло сердце и я все время думала о Сэме. Я даже сходила в православный храм и поставила свечку за него. Так делается у русских. Я не нашла святого с именем Семен, поэтому поставила свечку к иконе Девы Марии.
Два месяца я пребывала в неведении и, в конце концов, решила позвонить на Аляску. Мне повезло, я дозвонилась сразу. Мне ответил Фрол.
– Софи? Как же, помню… Сэм просил тебя найти, но я не знал – как, а тут ты сама звонишь – чудо!
Фрол оказался очень разговорчивым.
– Где Сэм? – перебила я.
Если соблюдать все вежливости, то я так все деньги потрачу на телефонные разговоры.
– А ты не знаешь? – удивился Фрол. – Сэм в госпитале, я только что вернулся от него.
У меня потемнело в глазах, я стала опускаться на пол, трубка вырвалась из рук и повисла на шнуре. Сэм! Мой самый лучший друг! Все что у меня осталось от счастливого детства!
– Алло! Алло! – орала трубка. – Софи, куда ты пропала?
Я пришла в себя и схватила трубку.
– Что с ним?
– Не могу сказать, что и как, – замялся Фрол, – не по телефону. Сама увидишь.
– Где он, Фрол? В каком госпитале?
– Записывай, адрес такой.
Я уже писала в блокноте, прямо в середине, не разбирая строк, размашисто и непонятно.
7. Госпиталь
Если бы меня не отпустили, я бы уволилась, но выслушав мой сбивчивый рассказ, менеджер покачал головой и даже распорядился выплатить мне зарплату раньше времени. Он поинтересовался:
– Это военный госпиталь?
Я кивнула и задумалась. Госпиталь военный и попадают туда обычно после военных инцидентов. Сэм был в «командировке». Всё сходится. Он ранен где-нибудь в Ираке или Афганистане. Я была так далека от политики, что даже не знала, где сейчас могут миротворить американские солдаты, но слово «Ирак» я знала. Это где-то в Азии, где мусульмане.
Я собралась в один день. Мне хотелось быстрее, но для перелета денег было слишком мало. «Лишь бы хватило долететь туда, подумала я, и все же отправилась в аэропорт. Госпиталь, в котором оказался Сэм, был огромным и очень строгим. Мои документы проверяли несколько раз, потом разрешили пройти в специально отведенный холл для встреч. Там уже сидело несколько человек.
– К Найколайски, – один военный подмигнул другому, – еще одна деваха.
– Ну и ходок этот Найколайски! Позовите кто-нибудь его.
Судя по тому, как напряглась чернявая девчонка у окна, я поняла, что именно она приехала к Сэму раньше. Она зло глянула на меня и отвела взгляд.
Я вся извелась. Шло время, а Сэма все не было. Руку мне оттягивал бумажный пакет с персиками, я купила их для Сэма, помня его детскую слабость. Я могла бы сесть, свободные места были, но я не могла унять волнение, мне хотелось кругами ходить по залу, размахивая тяжелым пакетом, и я с трудом сдерживала себя.
Между тем зал постепенно начал заполняться, словно ожидалось шоу. Вновь прибывшие поглядывали на меня и на девчонку у окна, о чем-то шушукались и, казалось, делали ставки, но мне не было до них дела. Я ждала Сэма. С моего места был виден коридор и другой холл. Там сновали военные, больные, сестры в белых халатах, но Сэма все не было. Я волновалась. Последний раз я видела Сэма на Аляске, в Датч-Харборе, когда Ника отчаливала, а Сэм с Нилом стояли на берегу. Сэм держал серебристый велосипед, который мы оставили ему. Нил обнимал сына за плечи, и Сэм казался тогда щуплым, нахохлившимся птенчиком.
Потом он присылал мне свои фотографии, и я наблюдала, как он менялся. Я видела его и в военной форме с какими-то товарищами, и на пляже, в окружении девчонок, но все равно боялась не узнать.
И я не узнала.
Первой встрепенулась чернявая девица.
– Сэмми!
Она подскочила на месте и бросилась к высоченному мужчине в больничной одежде и с железной арматурой вокруг правой руки.
– Привет, котенок. Давно ждешь? – он чмокнул девушку, попутно здоровой рукой прихватив ее за попу.
– Я готова ждать тебя всю жизнь, Сэмми! – заверещала девушка, – но у тебя тут, оказывается, целая очередь! Как это понимать?
Девушка повысила голос и обожгла меня взглядом.
Сэм увидел меня, лицо его вытянулось, моментально став детским, как десять лет назад.
– Софи?!
– Вот и я говорю: что за девица? – хорохорился «котенок», вися на здоровой руке Сэма.
Сэм стряхнул ее, как сметают пыль, шагнул ко мне.
– Софи! – повторил он и прижал меня к себе.
Парни, которых набилось в холл предостаточно, загомонили. В этом гомоне, присвистывании и улюлюкании тонули визгливые обиды «котенка». Девушка была готова разорвать меня на кусочки, но Сэм так крепко обнимал меня, окружив собой со всех сторон, что девушка подпрыгивала на месте, но никак не могла приступить к своим угрозам.
Сэм обнимал меня, и в его объятьях мне было так хорошо и спокойно, словно не было этих десяти безумных лет и мы с ним всего лишь маленькие дети, которые хотят согреться, прижимаясь друг к другу.
Пакет давно выпал из моей руки, и персики раскатились по всему залу.
– Хватит тискаться, Сэм. Публика жаждет женского бокса.
– Делаем ставки, парни!
Сэм отвечал глухо, уткнувшись в меня:
– Дурни вы, это моя сестра.
Повисла тишина, и в ней я отчетливо услышала, что Сэм, этот огромный мужчина, плачет, уткнувшись мне куда-то в шею.
Когда мы наконец сели за стол, персики уже были заботливо собраны, помыты и лежали в пластиковой миске. Чернявая девушка вертелась где-то неподалеку, но подойти не решалась.
– Что это, Сэм? – я указала на арматуру, торчащую из руки.
– Я теперь – Терминатор, – засмеялся Сэм. – Главное, понимаешь, руку оставили, а эту фиговину скоро уже снимут.
Я погладила Сэма по коротко стриженной голове.
– Мне жалко твоих кудряшек. Ты был такой милый.
– Но я-то в армии, понятное дело, а ты куда свои кудри дела?
– В Лас-Вегасе оставила, за проигрыш, – засмеялась я. – Ну, как? Похожа я теперь на мальчика?
Я тряхнула головой. Волосы уже отросли, но назвать их длинными было нельзя.
Сэм мельком глянул на мою фигуру, задержался взглядом на груди.
– Не. Не похожа.
Сэм методично ел персики, запихивая их в себя здоровой рукой и оставляя в миске косточки.
– Не торопись, – сказала я, – они все для тебя.
– Я уничтожаю только те, которые не доживут до утра, – причмокивая оправдывался Сэм.
– Если будешь жрать такими темпами, братишка, то сам не доживешь до утра.
– Да меня теперь поносом не запугаешь, – Сэм кивнул на руку, – я и пострашнее видел.
– Болит?
– Да теперь не очень, – сказал Сэм, – заживает.
– А это что за кукла? – я кивнула на девицу, – невеста твоя?
– Да у меня таких невест в каждом городе полсотни, – Сэм усмехнулся, – это местная. Моя правая рука.
– Ты о чем? – спросила я.
– Ну… Она делает то, чего не могу сделать я сам.
– Рукой? – тупо переспросила я.
– Почему рукой? Рукой я и сам могу, – сказал Сэм и вдруг осекся, – черт, я воспринимаю тебя как парня…
– Балбес, – засмеялась я, шлепнув его по голове, – лучше воспринимай меня как сестру. Я так соскучилась по тебе!
Я прижалась щекой к его плечу, он осторожно обнял меня.
– Как это получилось? – я осторожно коснулась пальцами железа.
– Да что уже вспоминать… Я вообще везунчик, что живым остался. Да и в госпитале всего второй раз.
– У тебя еще какое-то ранение было? Ты не писал.
– Так, по глупости вышло. Я еще по первому контракту служил, сразу после Аляски. Заснул на солнце и обгорел так, что две недели потом только на животе спал.
– Дурачок ты, Сэмми, – с любовью сказала я, – совсем еще маленький.
Мы проговорили часа два, я рассказала ему, что уже в разводе, но теперь у меня нет доступа к моему счету, поэтому денег у меня нет совсем.
– Может дать тебе денег? – оживился Сэм.
