– Ладно, хватит галдеть, – вступил Чехов. – Амадеус позвал нас на помощь – так давайте уже делом займемся. Тут же невозможно находиться, сплошная антисанитария… Это я вам как врач заявляю.
– Да, давайте уже разгребёмся, и я пойду досыпать. Или мы ждём малышку Одри? – влез Пушкин.
– Алекс, ты неисправим. Одри не будет. Я не стал её звать в эту клоаку. Ей здесь не место.
Противоположности и кинокорм. Актриса
– Привет. Ты тоже снимаешься или из группы? – худая девушка лет двадцати смотрела на Фёклу сверху вниз. Она не отличалась модельной внешностью, хотя буйным коричневым, ближе к черному, кудрям и миндалевидным голубым глазам Рафаэлевой Мадонны позавидовали бы многие. На ней не было модной брендовой одежды – обычные рваные джинсы в наборе с самой обычной футболкой. Но, судя по вопросу, она точно снималась в сериале. Преимущество её взгляда объяснялось просто – Фёкла сидела. И не просто так филонила, а меняла промокшую во время съемок предыдущей сцены обувку.
Сериал о современной банальности про разведёнку с детём и непрекрасного принца с непритязательным названием «И будет вам счастье» не предусматривал большого бюджета и гардероба, в связи с чем, актёры второго и последующих планов снимались в своей собственной одежде. Новые замшевые сапоги от «Гуччи», неделю назад купленные на очередной папиков транш, не выдержали противоборства с подмосковной грязью и теперь могли похвастаться толстым слоем глины, дырой в шве и мокрыми стельками. Аж хлюпало. Пришлось снять и переобуться в выпрошенные у костюмера старые кроссовки. Фёкла жутко злилась. И сапоги жалко, и статус сразу сравнялся с кроссовками. А тут ещё какая-то невзрачная на вкус Фёклы девица сомневается в том, что она актриса.
Фёкла очень бдела за фигурой. Каждые несанкционированные сто грамм кровавыми шрамами оставались на её сердце. Она гордилась и высоким ростом, и тонкой талией, и силиконовым бюстом, и широкими бедрами. И сейчас думала о том, что из них двоих только она достойна сниматься пусть и в паршивом сериале. Но, режиссёр, видимо, был другого мнения. Как выяснилось позже, у Лизы роль была даже значимее, чем у Фёклы.
– Ну да, снимаюсь. Ты, стало быть, тоже? Меня Фёкла зовут. Фёкла Жемчужная. – грубовато ответила она.
– А я Лиза. И да, тоже. Я играю домработницу главной героини. Я только приехала – к стоматологу ездила. Меня Игнатий отпустил.
Игнатий числился начинающим режиссёром. По окончании обучения в главной киноцитадели в доме номер три на улице имени немецкого коммуниста[55 - Имеется в виду Всероссийский государственный институт кинематографии имени С. А. Герасимова на улице Вильгельма Пика] Игнатий Мильшень не стал заморачиваться насчет поисков новых форматов и вдохновения, не имел задумок снять что-то великое и вечное, зато имел цель небедно жить, вкусно есть и не сильно утомляться. Поэтому пристроился на канал и тихо-мирно снимал слезливые мини-сериалы, в которых иногда участвовали не самые плохие артисты.
Обратить свое пристальное внимание на Лизу Стасову ему посоветовал снимающийся в его опусе ради денег народный артист, который по совместительству был у Лизы мастером курса. Узнав, кто у Стасовой муж, Игнатий просто-таки загорелся целью снять её получше – вдруг через неё получится заиметь спонсора на какой-нибудь проект. Он даже взял её на достаточно крупную роль, хотя сначала планировал только в массовку.
Двадцадвухлетнюю Фёклу же на эпизодическую роль продавщицы магазина привел её папик через знакомого журналиста в службе информации телеканала. У того естественно нашлись знакомые в службе кино и сериалов – и вот Фёкла сидит, разглядывает кроссовки и злится на новую знакомую.
– Что-то я тебя раньше не встречала… Ты где-нибудь ещё снималась?
– Почти нет, это вторые мои съёмки. Я ещё учусь. РАТИ[56 - Российская академия театрального искусства (бывший ГИТИС)], третий курс. У нас это не сильно приветствуется. Да и муж не разрешает…
– Странно, а зачем ты тогда учишься? Тебе разве не хочется сниматься или в театре играть? Да и вообще, причем тут муж? Какое право он имеет запрещать тебе строить карьеру? Деньги, фестивали, слава…
– Всё так, но он считает, что актёрское образование исключительно для баловства, а так я должна заниматься домом и им. А мне, хочется, конечно, но куда не приду, всегда подкалывают, что меня позвали только из-за Вадима. А я и сама не дура…
Фёкла задела за живое, и Лиза готова была заплакать прямо сейчас.
– Эээ, не реви… – Лиза уже всхлипывала. – Что я такого спросила-то? Ну уйди от него. Кто-он такой-то? Олигарх? – иронично спросила Фёкла.
– Почти, – на полном серьёзе сказала Лиза. – Вадим Стасов, владелец Мультибанка.
– Ну ни фига себе! Он же ста… – начала Фёкла и запнулась… её папик, по совпадению один из вице-президентов в этом же банке, был не сильно моложе. – Ну то есть, не такой уж и…
– Да старый он, сама знаю, – проворчала Лиза. – Но я его люблю.
– Его или его деньги?
– Его. – Лиза резко развернулась и пошла к гримёрам.
Фёкла, оставшись одна, подумала о том, что всё это странно. Ну чего она так вздернулась, эта странная девица. Это же нормально, завести себе богатого мужика и жить за его счёт. Любая девушка хочет именно этого. И как только у этой Лизки с её-то неказистой фигурой получилось зацепить самого Стасова? Тут размышления Фёклы были прерваны криком помрежа.
– Работаем! Сцена двадцать четыре – дубль один. Все в кадр!
Актёры и массовка забегали по площадке. Сцену сняли с седьмой попытки. А потом Игнатий объявил обед, и все актёры расползлись кто куда. Кучковались согласно статусу и гонорарной ведомости. Фёкле не хотелось обедать в одиночестве, и она решила присоседиться к Лизе. Ну и поболтать ещё.
– Лиз, ты не обижайся. Я, может, что-то не то сказала, но…
– Да ладно, проехали… А как тебя зовут по-настоящему? Всё-таки Фёклами сейчас никого не называют, да и кровей цыганских в тебе вроде нет.
– Ну да, пришлось взять псевдоним. Два года назад ставили студенческий спектакль. Первая главная роль. Режиссер посоветовал придумать другую фамилию. Типа моя плохо звучит. А так я Таня Просова. Я Щепку[57 - «Высшее театральное училище (институт) имени Михаила Семеновича Щепкина» при Государственном Академическом Малом театре России, основано в 1809 г.] заканчиваю в этом году. И вообще-то я сама рассчитывала на роль домработницы…
– Хаха, какая из тебя домработница! У тебя типаж неподходящий. Ты потенциальная главная героиня…
– А ты у нас характерная актриса? – выгнула бровь Фёкла.
– Видимо, да. По современным канонам главная героиня чего бы то ни было – стройняшка-фитоняшка с накаченной попой, ногами от ушей, головой без мозгов и при четвертом номере. Я не подхожу под описание.
– Ну да, не поспоришь. Ты скорее Золушка только не с принцем, а с королем…
– Тань, не завидуй. Нечему особо. У Вадика слишком много требований. А больше всего я ненавижу всякие тусовки, на которые приходится ходить с ним. Для жён его друзей я слишком не гламурна. Ну и они все старше меня лет на пятнадцать минимум. Мне больше нравятся актёрские сборища. Завтра, кстати, вечеринка у Мити Козина в «ЖанЖане». Пойдёшь со мной за компанию?
– Ой, круто! Я только за. Витюша пока занят, так что до пятницы я абсолютно свободна.
– А Витюша – это…
– Мой спонсор. Он мне квартиру купил на Тверской. Ну в смысле не мне, но я в ней живу…
– Хорош хомячить. Все на площадку! – крик Игнатия нарушил обеденную идиллию.
– Ну вот, ладно, решено. Завтра в восемь вечера в «ЖанЖане». Пошли работать, – Лиза выкинула пластиковую миску из-под доширака и бодро потопала на грим…
Не позвать ли нам старушку? Актриса
– Тань, отомри! Ты чего зависла? Температуру давно мерила? – жена банкира, взмыленная, со шваброй наперевес стояла в двери кухни, где в трёх одеялах сидела изгнанная из спальни Фёкла.
Стасова только закончила убирать спальню и ванную. Теперь надо было заняться лечением и уложить болезную. А потом привести в порядок остальные комнаты.
– Ты там решила отдраить всё до стерильного состояния? – попыталась пошутить Фёкла. Получилось плохо.
– Вообще надо бы, но мне это не по силам, – фыркнула Лиза и вручила Фёкле градусник. – На, мерь, – Стасова взялась за посуду на кухне.
Изъяв через семь минут инструмент для измерения температуры, Лиза обнаружила там тридцать девять и шесть.
– Блин, надо бы тебе врача вызвать.
– Нельзя, – попыталась возмутиться Фёкла, – газетчики узнают, понапишут всякой ерунды.
– Ну не того мы с тобой калибра птицы, чтоб так интересовать журналистов.
– Мы – нет, а твой Вадик и мой Витюша очень даже. Жена Стасова лечит от гриппа официальную любовницу Добровольского. Нам с тобой пиар, а им удар… по имиджу, а Витюше ещё и по голове от жены.
– Ну, слушай, я не врач, а посоветоваться с кем-нибудь опытным надо. Мою мать спрашивать бесполезно – она последнее время совсем не от мира сего стала – только морщинами своими несуществующими интересуется.
– Моей тоже лучше не звонить – я и так редко звоню, а тут здрасьте, позвонила – и сразу жаловаться на жизнь. Слушай, я не знаю, что это было вчера… мне уже кажется, что бред… В общем, пришла я утром, в полтретьего, в «Болконский», а там за моим столом сидит какая-то старушка… – Фёкла рассказывала медленно, со скрипом. – Так вот, она меня, наверное, загипнотизировала, но я ей всё про себя рассказала, вот вообще всё.
– Пин-коды от кредиток тоже назвала? – хихикнула Лиза.
– Возможно… я не помню. Видимо, тогда уже заболевала. Я к чему, она мне телефон оставила, типа, вдруг мне захочется поговорить, ну в жилетку поплакать…
– И что?
– Ну просто, ей за шестьдесят. Наверное, и дети есть, а, может, и внуки… и опыт в лечении гриппа…
– Это мысль. Будем надеяться, что она не аферистка. Так, ты шагай в койку, а мне дай номер, я позвоню.
Фёкла уползла, а Лиза покрутила в руках салфетку и решительно набрала номер.
– Анна, здравствуйте. Меня зовут Лиза, я звоню из-за Фёклы. У неё, кажется, грипп. Мы не самые большие специалисты в медицине, а врача вызвать нельзя по некоторым причинам. Может быть, вы можете посоветовать, чем её лечить? Если не трудно…
– Деточка, – умилилась Одри кукольному голосу Лизы, – разумеется, я помогу. Я живу в соседнем доме. Через несколько минут зайду. Мне так будет проще понять ситуацию.
– Да, конечно. Квартира двенадцать… – Стасова удивленно уставилась на смартфон, потом пошла в спальню.
– Она сказала, что живёт рядом и сейчас зайдёт. Хорошо я хоть в спальне успела убраться.
– Как это зайдёт? – если бы Фёкла могла, она бы подпрыгнула. – А вдруг она на журналистов работает?
– Тань, не кипишуй, ты уже раз доверилась ей. Придется ещё раз.
Естественно, ни в каком соседнем доме Одри-Анны не было. Она прогуливалась по ЦУМу и пыталась хотя бы примерно понять, в каком обществе вращается её подопечная.
Каждому по возможностям. Посланники
– Значит так. Сейчас твой алкаш придет, бегом ставишь ему укол, – Чехов дал Амадею заряженный шприц, – он отключается, а мы наводим тут цивилизацию.
– Хм… но я не умею… – попытался было протестовать венский классик.
– Это по силам даже тебе. Тычешь в любое место на руке или ноге. Можно в зад. Он не должен нас видеть.
Посланники спрятались в дальней комнате. И как раз вовремя. Зашуршал замок, Моцарт кинулся в прихожую, скрипнула дверь, Кавалер вырвался из рук хозяина и ринулся проверять свои владения, таща поводок по грязи. Дальнейшее заняло секунд тридцать.
– Ррр, ававававав… – разорялся собачий сын. Раздался какой-то шум.
– Блядь, вот же падла кусачая! – взвизгнул бас.
– Уберите der hund… собакъ – у меня аллергий! – закричал кто-то с акцентом.
– Старина, не обижай песика, – сказал ещё один голос, но, видимо, было поздно, потому что Кавалер обиженно заскулил.
– Что там творится, твою мать?! – гневно спросил Вавилов у Моцарта и тут же стал тихо оседать на пол. Он даже не почувствовал укола.
– Готов, – крикнул в направлении комнаты один из создателей Фигаро.
Из-за косяка показались лица посланников. Чехов сориентировался первым, вышел и помог Вольфгангу перетащить тушку Вавилова подальше от порога, чтобы закрыть дверь.
– Отлично, часов семь он проспит. А теперь – за уборку, – провозгласил Чехонте. – Сергеич, перестань собаку тискать, пусть его бегает.
– Но у меня есть аллергий! – Возмутился Бетховен.
– Нет у тебя, Людвигван, никакой «аллергий» и быть не может, ибо ты умер сто девяносто два года назад. – отрезал деревенский доктор.
– Итак, господа, имеем три мелких камеры, одну кюхен, одну ванную, один клозет и вот это странное пространство. Всё одинаково засрано. Итого шесть помещений. Нас тоже шестеро. Тянем жребий? – Огласил фронт работ Амадеус.
– Нихт, сразу видно друг Моцарт, что ты никогда сам не убирался, всё горничные да кухарки, – ответил за всех Довлатов. – Начинать надо от самой дальней комнаты, потом кухня, потом санузел.
– Что есть санузел? – деловито включился в разговор Войтыла.
– Ну, иль баньо это, по-вашему, Кароль.
– Ох, scusarmi… – смутился Папа Римский в отставке.
– Гут, Серж, тебе, наверное, лучше знать. Руководи! – разрешил Моцарт
– Тогда, для начала сгребаем мусор, – скомандовал Довлатов и скинул со шкафа какую-то коробку. Из неё выпала целая куча фотографий и комок пыли. Установить, чего было больше, не представлялось возможным.
– Апчхи, апчхи, аааа-пчхи… кхе-кхе… – расчихался, а потом и закашлялся Бетховен.
Наскальная живопись. Певец, журналист, студент, школьница
– Кхе-кхе-кхе, – опять закашлялся Кенар, затянувшись сигаретой. Они с Масловским уже в третий раз сходили за добавкой в гастроном – успели прям перед закрытием – и всё ещё сидели на кухне у Кенара.
– Завязывал бы ты курить, Борь. Хреново кашляешь. – посоветовал товарищ. – Может, к врачу сходить?
– Да думал уже об этом, что-то я действительно кашлять стал больше, чем обычно. Но это из-за курения.
– Кстати, насчет этого… Я всё спросить хотел, вы же певцы голос должны беречь, нет? А ты, сколько я тебя знаю, куришь…
