Закурю?» —
«Угощайтесь». Затяжка…
«Как объяснишь им специфику?
Только к словам и цеплялись,
всё выясняли: кто с кем спал;
какие финансы большие
мы поделить не могли —
весь трехмесячный долг по зарплате;
были какие возможности как-то неловко качнуться,
сбить ее с толку, с полета? “Такие возможности были”.
– “А!” – И по новой морока. И что в этой смерти
неясно?»
Заходят. Цирковая гримерка. Маленькая,
аккуратная, оформленная в светлых тонах.
Что удивительно – по всем стенам полки
с серьезного вида книгами.
41
В нашем святом ремесле гибель – это решенное дело,
всячески только ее отдаляем, но суть приговора
приняли, только вступили на шаткие те верхотуры
цирка; томящей отсрочки дольше она не хотела,
просто устала. И, значит, обратно наверх ни ногою.
42. Б…
А было б лучше, если б смерть
ее насильственна была;
пусть подозрения терпеть —
больная б совесть ожила,
потом (чего еще больней)
дурная б забурлила кровь;
все, что я вспоминал об ней, —
все превращалось бы в любовь…
Все обретало б смысл и власть
и обрастало бытиём;
печальна девы мертвой власть,
мы б мстили за нее вдвоем.
Есть что-то в обстоятельствах этой смерти
неправильное и неправдоподобное.
Невозможность скорбеть?
43
Найду того, кто подпилил
трубу конструкции; там, где
хвататься, маслицем полил,
чтоб ей скользнуть к своей судьбе;
найду того, кто ослепил:
мол, в белый свет лети, порхай;
кто маршем, тушем оглушил —
следов-то —
только замечай.
По стаканам разливается водка.
44
«Она не мучилась?» – «На полтора часа
хватило жизни в теле тренированном;
о, если б знать, то легче, тоньше путами
привязываться к жизни… Так хотелось ей
курить – а как в палате? – и отмучилась,
лицо похолодело, не утратило
сосредоточенной, присущей злобности…»
45
Она так любила полета миг шалый,
и денег, и денег все было ей мало —
на что-то копила себе капиталы, —
но бог с ней, с покойной, я тоже устала,
я тоже устала – теперь куда деться?
На высях продрогнуть, внизу отогреться?
Как в нашем позорном, святом ремесле
в единственном мне оставаться числе?
Кого найти веса со мной одного,
с похожей фигурой прыгунью – кого?
Одна за двоих то есть буду крутиться —
подбросить себя, поддержать, поклониться.
46
Покойницу я очень не любила:
она была горда, была умна,
она себя от всех отгородила,
со мною обходилась вскользь она —
все с книжечкой, даже когда пьяна.
Ни слова в простоте, все с подковыркой,
с сознанием дистанции своей;
в прямом, навыказ, обаянье цирка
все путано, все ложь казалось ей;
меня пугала, мах качнув сильней.
Они чокаются и смотрят друг на друга – что-то
между ними происходит, какая-то химия.
47
По-сестрински приобняла.
Без слез. Насквозь глаза пусты.
«Ты раньше чувственней была».
«Мне раньше преданней был ты».
«Чего еще? По рюмке?» – «Лей».
Махнули. И сивушный дух
поплыл по комнате твоей,
так тесной для сидящих двух.
48
Он вот – сидит передо мной,
плюгавый, серый, чуть живой,
бормочет что-то о своих
давнишних страхах – мне до них
какое дело? Беден он,
в меня нисколько не влюблен.
Чтоб тратить время на таких,
ищите глупых, молодых.
49
Допив, что было – полуштоф, в гримерке,
пошли в кабак ближайший, «У циркачки»,
долги там пропивают и подачки
арены соль и зрители с галерки.
* * *
Там мы любили сиживать втроем,
болтая кой о чем, глотая ром,
там разговор был всяко, всех цирковый,
но там теперь другой порядок, новый…
50
Зачем-то вы в богемное кафе
пустили мрачных типов в галифе,
вертлявых спекулянтов, и тузов
черного рынка, и негоциантов
по марафету…
Со стен всего света
афиши смотрят, суетно пестрят,
дополнены: усы, чего похуже;
и телефоны – если отдых нужен.
51
Кабак полутемный, и музыка злая
струится и длится – волнуясь, играя.
Заходим с морозу в зловонную яму:
«Нам к стойке за рюмкой куда идти?» —
«Прямо!»
И как не боятся таким суррогатом
травить нас, поить нас за скромную плату!
Хозяйка сидит – вид не юный, не старый,
гаванской дымит настоящей сигарой.
Табачные, сизые, плотные волны
трясутся от хохота бабы огромной.
* * *
