Грибочки уцелели вместе с балконом, а вернувшийся из «эвакуации» Тихомиров задался другим вопросом.
– Андрюх, вот тебе не приходило в голову, что наш образ жизни – это образчик греха блуда, а оральный секс – это тоже содомия, потому что неестественное употребление женщин?
– Приходило. Но пока девки мне дают, я не могу отказаться. Кроме того, я чисто умственно понимаю, что живу во грехе, но эмоционально мне в моем грехе очень хорошо.
– Боюсь, что расплата за наши удовольствия окажется непосильно тяжела и не только для нас самих, но и для наших детей, а может быть и для всего народа. Ведь все так живем, не мы одни. И отвечать будем коллективно.
– Но нам ведь от этого хорошо, в чем же грех? – вмешалась Настя.
– Грех, Настенька, это не просто плохой поступок, а все сделанное человеком без любви – мысль, чувство, действие. Мы пытаемся жить в мире, нарушая законы бытия и удивляемся, что получаем удары от этого мира. Законы физики и философии действуют одинаково. Но нарушать законы физики никому не приходит в голову, а законы Божьи мы все пытаемся нарушить.
Если перевести на язык физики, то мы постоянно прыгаем с крыши большей или меньшей высоты, категорически отказываясь признать действие закона всемирного тяготения, а потом обижаемся на Бога за то, что Он этот закон создал. Трудно что ли было сделать так, чтобы все люди летали? Мы бы прыгали с крыши и не убивались.
– А почему он так не сделает?
– Потому что первый договор человека с Богом – это свобода воли. И Бог эту свободу свято соблюдает. Хочешь прыгать с крыши – прыгай. А вот лепить под нас законы физики мы не договаривались.
– Но ведь если я люблю тебя, а Бог – есть любовь, то это не может быть грехом, потому что любовь – всегда добро.
– А любовь ли это? Ты любишь меня за то, что со мной интересно, что я видный перспективный мужчина, с которым и в пир, и в мир, и в горы, и в постель.
– Конечно, это и есть любовь.
– Любовь, моя дорогая, это умение надеяться, верить, терпеть и прощать, а не просто завести себе достойного самца. Библия потому универсальное жизнеописание истории человечества, что это свод бесконечных историй отпадения человека от Бога и возвращения к Нему.
– То есть мы все грешим, более того, любым нашим поступком, не обязательно нарушающим десять заповедей? И ты тоже?
– А я-то чем лучше других? Тем, что знаю, что я нарушаю? Это сомнительное достоинство. Случайные связи плохи не тем, что секс – это грех, а тем, что это результат себялюбия, стяжательства, алчности, зависти, гордыни, короче говоря. У человека может быть только один господин – Бог или дьявол. Но каждый раз, покоряясь страстям, мы отдаем себя во власть сатаны.
– Минутку, я что-то утратила нить. Причем здесь гордость?
– Не гордость, а гордыня. Все зависит от всего и все от всех. Это краеугольный камень противоречия между западом и востоком. Запад считает человечество ментально атомизированным и каждую индивидуальность независимой от других и стало быть, не отвечающей за последствия поступков и образ мыслей окружающих. Восток считает человечество ментальной совокупностью, где все отвечают за всех, несут бремя грехов предков и оставляют в наследие потомкам свои вины.
Никого он, конечно, не убедил, но осталось впечатление, что Тихомиров обладает знанием некоей тайны мироздания, словно он принадлежит к древнему, ныне исчезнувшему народу, тайну эту хранившему и передававшему из уст в уста.
Эсток услышал возню в коридоре и вышел посмотреть, кто там. Шепотом ругался обувавшийся Арбалет.
– Конечно… Этот нашел себе девчонку, которую на сотню потасканных Юлек не променяешь и теперь рассуждает, как все в блуде живем… А тот перетрахал все что движется, а теперь задумался о стабильности и верности в семье…
Арбалет хлопнул дверью, но никто кроме Эстока его ухода не заметил, потому что там уже подогревались пятой стопкой с огурчиками и горячие пельмешки дымились на столе.
На темной улице светились только огни трамвая, позванивающего уходя в сторону аэропорта. По ту сторону Киевского проспекта страстно палили в звездное небо из всего вплоть до пистолетов, караулы бригады «Кальмиус», пытаясь сбить беспилотник, идущий над Донецком на высоте от 4 до 6 тысяч метров. Им жидко вторили стрелки «Русской Православной армии», которым их собственное название показалось недостаточно внушительным и они стали именоваться «Вымпел», а потом их просто обригадили и русский православный вымпел стал частью армейского корпуса с номером и без названия.
– Ядущий со мною хлеб поднял на меня пяту свою, – проговорил Арбалет, выпятил грудь в десантной тельняшке и ушел во тьму.
Арбалет познакомился со своими командирами за несколько лет до войны. После Оранжевой революции 2004 года в Киеве на Хрещатике ежегодно 14 октября проводился марш УПА, на который собирались представители всех националистических партий Украины – мелкие бандиты, занимавшиеся контрабандой карпатского леса, старые дураки, переодевшиеся в форму Украинской Повстанческой Армии и пытающиеся убедить самих себя, что они в чем-то там участвовали, молодые хулиганы, которым дали возможность подраться, а также юные и восторженные юноши и девушки, окрыленные идеей нового мира.
Противостояли им унылые старики в поношенных кацавейках и молодежь с печатью ПТУ на челе, которых свозили на «Икарусах» со всей юго-восточной Украины функционеры Партии Прогрессивных Социалистов Украины под чутким руководством похожей на добрую корову, запущенную на минное поле, Натальи Витренко.
На акцию протеста поехали по настоянию Ермакова. Тихомиров говорил, что Витренко – дура, которую используют втемную, партия ПСПУ – движение, дискредитирующее всю русскую идею, а все ее протестное движение – канализация энергии, которая могла бы стать настоящим детонатором назревшего на Украине недовольства украинством.
Ермаков настаивал, что поиск союзников должен вестись везде, его мнение возобладало и они поехали. Так Арбалет впервые увидел Настю.
Арбалет представлял донецкое отделение ПСПУ и привез три десятка нанятых за деньги подростков, перевязанных Георгиевскими ленточками. Но управлять ими не мог никак. Часть приехавших толклась в тылу, девчонки, на которых Арбалет очень рассчитывал, что они пойдут вставлять гвоздики в стволы милиционерам, просто рассосались по Киеву, а те подростки, что остались, не проявляли никакой агрессии к нацикам и похоже, были бы не против влиться в их ряды, если бы их не разделял милицейский кордон.
Троица Тихомирова, Ермакова и Насти выделялась из толпы также, как выделяется оперативник госбезопасности, пришедший «слепить» организаторов протеста. Они были вообще отдельные. Лучше всего вписалась в коллектив пспушников, разумеется, Настя. Мужчины всегда и везде были рады ее видеть. Но Арбалету она запала в душу. Не отдавая себе отчета в происходящем, он влюбился сильно, надолго, навсегда.
В октябре-месяце Настя не могла применить свое главное оружие – короткий сарафан, но ее всегдашняя сердечность, простота в общении и непосредственность ласк неминуемо создавала впечатление, что все возможно. Под это очарование возможности попал и Арбалет.
Кристина только из телевизора и от родителей знала, что в СССР было принято спорить на кухне о судьбах Родины и принимать участие в таких спорах представлялось ей чем-то сродни путешествию во времени.
Шестнадцатилетняя Кристина встречалась с тридцатишестилетним Тихомировым, потому что могла его слушать. Она много общалась с ополченцами и слышала, что говорят о бабах, о еде, о злых женах, о деньгах, но, когда сходились Тихомиров и Поручик, можно было услышать о взаимоотношениях человека с Богом, о пути России и каждого человека в этом контексте, они могли и думали о большем, не о себе любимых, а о Вселенной.
Тихомирова, обладавшего большой массой, алкоголь брал с трудом, но к окончанию третьей бутылки, кажется зацепил и он расслабился, осев в кресле, оглаживая Кристину по коленке и наконец утратил способность рассуждать логично, связно и понятно. Перед тем, как погрузиться в омут хмеля, он подтянул Поручика к себе и сказал ему на ухо: «Я накануне войны был в Питере на семинаре, который как раз назывался «Человек воюющий». Там, правда, не психологический образ воюющего человека рассматривался, а чисто исторические проблемы, но если останешься жив, то после войны найди профессора Хлевова, вам будет о чем проговорить. Человек воюющий – непаханное поле. Если после Фрейда мы стали хоть что-то понимать о сексе, то о войне так ничего и не понимаем».
– А ты сам не собираешься снова в Питер?
– Ты же видишь, что вокруг твориться, все равно угомонят, раньше или позже. Я эту войну не переживу.
Далее все напились и уже не могли вести осмысленного расследования, где именно они свернули не туда, но неестественная пустота осталась. Осталось осознание, что что-то важное, даже, пожалуй, самое важное, они упустили. Как в китайской медицине опытный даос может одним нажатием перенаправить потоки ци в нужном, естественном направлении и человек будет здоров, а может пережать, и вроде как здоровый человек внезапно умрет от этого прикосновения отсроченной смерти.
– Арбалет ушел, а ты не заметил.
– Он просто глуп. Я не в осуждение сейчас говорю это. Это просто факт. Есть люди – подонки, есть лживые, есть – подлые, а он просто глупый. Это не вина его, это беда.
Кристина была умненькой девочкой и знала, когда нужно вставить свои пять копеек, а когда лучше помолчать и послушать. На подготовительных курсах в мединститут у Кристины был курс философии. За один вечер, когда Алекс с Андреем выпивали, можно было узнать больше, чем за семестр философии. Ее всегда удивляло, что Тихомиров был политологом, а не философом или богословом.
Однажды в госпиталь, где работала Кристина, привезли раненного ополченца. Он умер на операционном столе, но, когда уже доктор сказал: «Все. Отошел. Зашейте», вдруг крупная вена расширилась, словно вдохнула и последним усилием протолкнула кровь. Двое спорящих мужчин напомнили ей эту вену. Несмотря на то, что организм уже умер, они все-таки продолжали пытаться дышать.
Глава 3. AnnArt
Еврейское молодежное общество «Сохнут» располагало собственным «залом заседаний». Скорее это была студия с лестницей на антресоли, располагавшаяся на втором этаже здания, примыкавшего к старой синагоге. Вкупе с миквой и новой синагогой, они образовывали еврейский квартал – замкнутый с четырех сторон дворик. Попасть в еврейский квартал можно было через подворотню или пройдя насквозь через новую синагогу. Путем через синагогу еврейская молодежь пользовалась только в том случае, когда от них требовалось присутствие на каком-нибудь официальном мероприятии с видеосъемкой. Во всех остальных случая, парочки и одиночки, подыскивающие пару, просачивались через подворотню. В «зале заседаний» было всегда темно, потому что парочкам, зажимающимся по углам, свет был не нужен. На стене висел домашний кинотеатр, без конца показывающий кино, которое никто не смотрел, но которое маскировало звуки поцелуев и прочие хлюпания.
Чтобы попасть в студию, требовалось подняться из еврейского дворика по деревянной лестнице – ровеснице старой синагоги. На ступеньках курили и болтали, а дверь в студию не закрывалась никогда, хотя у Ани был ключ. Она считалась руководителем молодежной еврейской организации и в этом качестве фигурировала в видеоотчетах еврейского культурного центра. Деятельность ее на этом ответственном посту сводилась к тому, чтобы носить с собой ключ и выбирать фильмы для домашнего кинотеатра. Чужих здесь не было. Новая синагога, а с ней и весь еврейский квартал, охранялись тревожной кнопкой, по звонку которой в течении двух минут появлялся наряд вневедомственной охраны «Титан». Так что движение в молодежно-подпольном центре не прекращалось никогда.
Когда Аня привела туда Андрея, уже стемнело и пронзительный скрип лестницы напоминал ворчание противной еврейской старухи. В полутьме студии, освещавшейся только экраном кинотеатра, шевелились несколько парочек, обнимавшихся на мягких креслах и диванчиках, купленных «Сохнутом» вместе с кинотеатром. На ремонт помещения решили не тратиться. Во-первых, здание вот-вот должны были признать аварийным и определить то ли под снос, то ли в памятники архитектуры, во-вторых, еврейской молодежи в Одессе оставалось все меньше. Программа репатриации предусматривала подъемные, жилье и работу в солнечном Израиле. Тогда как благодатная Украина предлагала крутиться самостоятельно. Учитывая, что даже морковку Украина экспортировала из того же Израиля, выбор был очевиден каждому.
Импульсивная Аня увлекла Андрея в глубокую тьму зала свиданий и усадив его в кресло с мягкими подлокотниками, забралась на колени. Повозившись на нем своей мягкой попой, она обняла Андрея за шею, положила голову на плечо и заглядывая в глаза снизу вверх, объявила: «Я – котик. Я хочу мур-мяу и царапаться».
Аня делала вид, что она котик, мягкими лапками царапая Андрея. Андрей позволял ей делать из себя диван для царапанья, то оглаживая ее по жопке, затянутой в джинсы, то залезая под рубашку, где сразу начинались живот и груди без всякого перехода в виде футболки или лифчика.
Так они возились поглощенные тактильными ощущениями, пока на экране не зазвучали автоматные очереди. Показывали «Долину слез» и расчувствовавшийся Дава включил свет.
Дава, юноша семнадцати лет с мохнатыми щеками, потому что попытка отрастить бороду привела к слиянию пейсов с бакендбардами, своей подружки не имел. И постольку, поскольку тискаться по темным углам ему было не с кем, встревал во все споры и разговоры, а если таковых не наблюдалось – провоцировал их.
– А ты когда собираешься уезжать?
– Куда? – не понял ослепленный Ермаков.
– В Израиль или ты решил сразу в США? – удивился Дава, нисколько не смутившись, что Аня одергивает рубашку, а Андрей застегивает джинсы.
– Вообще никуда не собираюсь уезжать, я же не еврей.
– А так похож… – еще больше удивился Дава, но озабоченный собой более, чем остальными, продолжил, – А я уезжаю через два месяца и сразу пойду в армию. У меня друзья служат, я с их двумя сразу М-16 сфотографировался…
– Отслужи, потом щебечи, – оборвал его недовольный тем, что ему поломали все эротоманское настроение, Ермаков.
– В вашу бы ни за что не пошел, а в нашу – пойду, – Дава не понял, что его только что оскорбили.
– Дава, мне похуй и на тебя, и на твою армию…
– У нас настоящая война, а в вашей армии вообще делать нечего.
Ермаков внутренне был согласен с Давой, он сам ушел из украинской армии именно потому, что там делать нечего, но поддерживать мелкого еврейчика не собирался.
– Война у нас скоро своя будет. Но тебе на ней делать нечего, так что езжай смело.
– Какая война? – не понял Дава.
– Обычная. Гражданская. Между русским и украинцами.
– Украинцы слишком ленивы для войны, – завершил свою провокацию Дава.
– Да ну, украинцы – нация мирная, – вмешалась в разговор Маша Русецкая – пышнотелая красавица с русой косой. Она руководила еврейским детским лагерем и стремилась все конфликты решать мирным путем. Всех славян она глубоко презирала за бестолковость в делах и отсутствие цели в жизни. Еврейкой была бабушка Маши. Все остальные ее близкие родственники были русскими или белорусами. Но Маша предпочитала считать себя еврейкой. Так ей казалось честным по отношению к еврейской диаспоре, открывавшей перед ней возможность заниматься любимым делом за достойную зарплату. Будь она русской вожатой пионерлагеря, зарплаты не хватало бы даже на еду. Машу коробило отношение Украины к самому ценному своему ресурсу – людям. Так что она предпочитала быть еврейкой.
– Нужно больше доверять людям, – сказал Ермаков, сталкивая с себя застегивающуюся Аню, – если сосед регулярно повторяет, что хочет тебя убить, лучше всерьез отнестись к его словам.
В этот момент Аня, едва не свалившаяся с кресла, схватила его за руку и потащила к выходу. Еще на лестнице она принялась ему возмущенно выговаривать: «Ты не можешь говорить такие вещи! Мы стараемся жить со всеми в мире, общаемся с русским культурным обществом, с украинским культурным центром, мы участвовали в акции против войны в Южной Осетии не потому, что мы против Грузии, а потому что мы против войны!»
Другому Ермаков дал бы крутую отповедь, но на АnnАrt у него были другие планы и политические разногласия не должны были им помешать. К тому же ему на самом деле было безразлично ее мнение о национальной розни. Так что Андрей отреагировал на Анину тираду весьма скупо.
– Не вижу смысла угождать окружающим. Не нравится – не окружайте меня, – и подтянув к себе сопротивляющуюся Аню, крепко поцеловал ее в губы.
– А куда мы едем? – спросила Аня, когда они нацеловались с покусыванием губ, ушей и взаимным облизыванием языков. Она была девочка не глупая и понимала, что вести с ней диспут Андрей не собирается. Однако она уже нащупала все, что ее интересовало и ехать куда-то было нужно.
– У тебя в студии мы уже были, так что теперь поедем ко мне в редакцию.
– Ой, я давно хотела побывать у вас в журнале.
– Теперь ты всегда сможешь заходить без всякого повода.
Редакция журнала «Южнорусский вестник», главным редактором которого работал Ермаков, находилась в особняке екатерининско-потемкинских времен. Френда памятника архитектуры обходилась учредителям журнала не очень дорого, поскольку дом с высоким крыльцом и колоннами, в котором, по слухам, останавливался сам Дерибас и выпивал тут с Потемкиным, находился в аварийном состоянии. В аварийном состоянии находилась половина Одессы, что не мешало ей жить и радоваться, и делать свой маленький гешефт. Владелец аварийного дворца предпочел сдать его под редакцию за сто долларов и оплату коммунальных услуг.
В доме с колоннами в приличном состоянии оставались только три комнаты и крохотная клетушечка, которые и заняла редакция. Справедливости ради нужно заметить, что как раз редакция, состоявшая из двух человек – Андрея и Наташи, разместилась в одной, самой большой комнате, а на остальном пространстве разместился сам Ермаков. Клетушечку приспособили под кухню, а две оставшиеся комнаты Ермаков оккупировал под личный кабинет и спальню. Воспользовавшись служебным положением, он просто поселился в редакции, а квартиру снимать перестал, перевезя в редакцию холодильник, чайник и микроволновку.
Изюминкой дома с колоннами был отдельный выход во внутренний дворик. Дворик, ввиду аварийности здания, давно зарос как город обезьян в индийских джунглях. Но Ермаков вырубил небольшой пятачок в зарослях бузины и конопли, поставил там сворованный в пивной палатке пластмассовый столик, так что, выпивая на свежем воздухе, можно было представить себя в лагере боливийском лагере Че Гевары или среди красных кхмеров Пол Пота.
В этот-то разваливающийся недодворец Ермаков и привез продолжающую болтать без умолку и уже позыбывшую причину побега из Еврейского подпольно-молодежного центра, Аню.
С АnnАrt они познакомились на фотовыставке посвященной войне в Южной Осетии. Выставку проводило Русское культурное общество, поэтому собрались все представители национальных меньшинств – евреи, греки, румыны, поляки и немцы. Мало кому из них на самом деле были интересны фото останков осетинской семьи, расстрелянной грузинами. Планомерное наступление нацизма, как украинского, так и грузинского, во всех сферах жизни, никак не касалось настоящих нацменов. Не только евреи, но и румыны, немцы, поляки старались покинуть Украину и вернуться на условную родину, покинутую предками сто, двести или тысячу лет назад. А пока все они стремились жить в мире и ничем не раздражать украинские власти. На выставку нацмены пришли исключительно для того, чтобы напомнить в прессе о факте своего существования. Конфликт в Южной Осетии оставался для Украины делом далеким, внутренним делом соседней дружеской Грузии, в который, как всегда, встряли русские.
Ермаков пришел на выставку в поисках потенциальных союзников. Наступление агрессивного украинского национализма должно было вызвать протест и отторжение у всех неукраинских культур. Но… не вызвало. Евреи и поляки, которых украинцы с наслаждением резали под чутким руководством истинных арийцев, изо всех сил приветствовали проявление самобытности украинской нации под жовто-блакитным флагом. И хотя к 2008 году вся Западная Украина переоделась в красно-черное и не стесняясь носила свастику на рукаве, нацмены предпочитали этого не замечать.
Не найдя на выставке единомышленников, Ермаков нашел там интересную девушку. На улыбчивую Аню нельзя было не обратить внимания, а она отметила появление в тусовке нового лица, тем более что Ермаков был молод, обладал правильными чертами лица, низким тембром голоса и уверенной неспешностью в движениях.
Трахалась Аня самозабвенно. Войдя в офис «Южнорусского вестника», Андрей не стал включать свет, а повел Аню на ощупь в главный зал. Лунный свет падал в комнату с высокими потолками сквозь незашторенные окна, отражался в зеркале на половине фотографа и дрожью летнего моря ложился на черный задник для фотосессий. Приоткрыв рот, Аня отняла у Ермакова руку и оперлась на зеркало, ощупывая его, словно пыталась поймать зайчики лунного света. Андрей подошел сзади, просунул руку под рубашку на спине, так, что Аня оказалась пойманной с талии и до затылка, погладил ей волосы, положил другую руку на талию, нежно, но сильно прогнув Аню в спине. Она уперлась обеими руками в стекло, низко склонив голову, словно не хотела видеть того, что он сейчас с ней будет делать.
Потом они лежали в постели голые и потные. Аня гладила Андрея по груди, он положил ей руку под голову.
– Хочу создать молодежную организацию, которая будет иметь связи с такими же молодежками во всех традиционалистских странах Европы, то есть в восточной Европе в странах православного пояса – Болгария, Сербия, Черногория, Румыния, Греция, Македония, а в средиземноморье, где сильны католические традиции – Италия, Испания, – делился планами Андрей, – тогда все попытки разобщить, сделать из нас врагов будут натыкаться на общую систему традиционных ценностей – семья, вера, независимая государственность – протянувшуюся от России и Беларуси через Украину и до самого Гибралтара. В системе «свой – чужой» место чужого должен занять не образ русского, а образ европейского либерального политика, разрушающего основы, на которых зиждется человеческая здоровая психика – стабильная семья, заинтересованное в своих гражданах государство, незыблемая вера.
– Блин, Андрей, идея – супер! Я обожаю Македонию. Только у нас уже есть государство, заинтересованное в нас – Израиль.
AnnArt было все равно кого обожать. При слове «средиземноморье» ее воображение, укрывшееся под копной рыжих волос, сразу нарисовало белые скалы, море, пляж и солнце, и ветер, и ночи полные любви. А страна традиционных ценностей, при этом не мешающая свободной любви и свободе выражения личности, содержала ее подпольно-молодежную студию. Создавать «традиционалистский пояс» было для нее все равно, что копать колодец на берегу реки.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/andrey-goncharov/2014-iisus-podnimaet-kope-69198409/?lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
