Комары садись, впивались и падали замертво.
– Двадцать восемь… Двадцать девять… – считал Антигон. – Милости просим! Жрите меня, гости дорогие! Налетай, пока я добрый! Буду злой – сам догоню и покусаю!
– Почему комары дохнут? – спросила Ирка подозрительно.
Антигон горделиво зашмыгал носом.
– У меня кровь ядовитая, елы-палы! Потому как у мамы дедушка вампир был… Не таковские мы, вампиры, чтоб кто попало у нас гемоглобин тырил! – сказал он.
Перед обратной телепортацией Ирке захотелось пройтись. Она поднялась на покатый песчаный холм. На вершине холма сидел мужик в синей бейсболке и решительно терзал колбасу, отгрызая ее молодыми зубами прямо от палки.
Ирка прошла было мимо, но Антигон узнал его.
– О, бутербродоносец Бэтлы! – воскликнул он с насмешкой.
Паж Бэтлы перестал жевать и хмуро уставился на кикимора, поигрывая палкой колбасы, как дубиной.
Ирка подбежала к нему.
– О, привет! Ты ко мне? Как ты меня нашел?
Мужик в синей бейсболке замычал, знаками показывая, что отыскать Ирку было не особо сложно. Набитый рот поневоле делал его малоразговорчивым.
– Фто ифет, фот фегда файфет. Флафное ифкать уфорно… Пфостите, фосфожа!.. Фофему фы фак смофрите на фою кофбасу? Ффе фтрафно! Фас накорфить? – спросил он.
Ирка не стала отказываться. После превращений она всегда испытывала дикий голод. Водоросли и улитки, которых наглотался лебедь, в расчет не шли. Они исчезли вместе с лебедем. Оруженосец встал и распахнул куртку. Его пояс представлял золотую середину между поясом монтажника и охотничьим патронташем. Вот только вместо гранат там торчали йогурты, бутерброды, шоколадные батончики и колбасные палки. Был даже термос с широкой крышкой.
– А что в термосе? – спросила Ирка.
– Макароны «Макфа». Моя хозяйка… в общем, она решила следить за фигурой. А тут именно такой случай: и мне варить быстро, и она не растолстеет, – бодро, как бывалый официант, выпалил уже дожевавший бутербродоносец.
Ирка кивнула и позволила вручить ей тарелку и вилку, обнаружившиеся у пажа во внутреннем кармане. Вилку Ирка по привычке простерилизовала взглядом. От бутербродоносца это не укрылось, и он отвел глаза, пряча улыбку. «Кажется, он видел, как я лопала водоросли. Тоже мне гигиенистка нашлась!» – выругала себя Ирка и стала быстро есть.
– Меня послала Бэтла. Она просит вас быть осторожной, – сказал паж, когда тарелка наполовину опустела.
Ирка фыркнула. Толково продумано: накормить, а уже после сообщать неприятные новости.
– Чего я должна опасаться? Что случилось? – спросила она.
– Пока ничего. Только дурные предчувствия. Но интуиция мою госпожу никогда не подводила! Бэтла – валькирия спящего копья. У нее постоянно вещие сны. Конечно, некоторые издеваются, но на деле все понимают, что это дар. Верите?
– Верю, – просто сказала Ирка.
Бутербродоносец кивнул. Он был доволен, что неприятное поручение выполнено.
– Удачи, валькирия-одиночка!..
Паж взмахнул палкой недогрызенной колбасы и растаял в воздухе, оставив слабый запах лаврового листа и специй. Ирка доела «Макфу», размышляя над его словами. Угроза. Но какая? Откуда она исходит? Если у нее есть враги, то кто? Не лучше ли узнать это заранее?
– Слушай, ты не боишься, что Арей тебя убьет? – спросила Ирка у Антигона.
– Почему?
– Ну ты у него эйдосы выкрал. У раненого. Такие вещи не прощаются!
Кикимор стряхнул с шеи дохлого комара.
– Встретит – так убьет, а специально искать не будет, – сказал он легкомысленно.
– Такое оскорбление! Эйдосы, которые он собирал столетиями, лучшие, отборные, утрачены!
– Оно-то так. Да только кто я для него? Так, мелочь на службе у света. Если ты, ослабев, полуживой, будешь лежать у погасшего костра и тебя укусит хорек, то означает ли это, что ты потом нарочно будешь выслеживать именно этого хорька или просто возненавидишь походы в лес в целом?.. Скорее второе, чем первое! – Антигон помолчал, шевеля губами, поразмыслил и не без ехидства добавил: – Скорее уж он тебя прикончит, госпожа, я же твой слуга!
* * *
Обратная телепортация совершилась без осложнений. Когда золотистый обод опал, Ирка увидела, что стоит в очерченном круге точно между столбами «Приюта валькирий». Чуть правее и чуть левее – и ее голова вросла бы в столб. Ирка улыбнулась. Она любила риск и знала, что так будет.
По канату она ловко вскарабкалась в «Приют», откинула люк и была встречена суетливым писком. Со стола, стульев и даже с гамака посыпались крошечные кегельные шары серого цвета.
Как первые мыши попали в «Приют», неизвестно. История об этом умалчивает. Но, видно, рассохшиеся столбы не помеха для цепких мышиных лапок.
Робкое и застенчивое мышиное семейство пришло зимой, в крещенские морозы. Две испуганные мышки шуршали в углу. Был лес, был снег, был холод – а тут вдруг тепло, пахнет едой, потрескивает печка-буржуйка. То ли мышиный рай, то ли просто глюки. Ирка бросала им куски хлеба и переживала, помнится, когда случайно попала в одну из мышей отгрызенным куском сыра. Вот она – рука профессиональной метательницы копья. И не целишься – так не промахнешься. Мышь, однако, уцелела и сырное оскорбление простила.
Дня два мыши бестолково толклись на виду, привыкали. А затем вдруг куда-то исчезли. Их не было видно, но их деятельное присутствие ощущалось под полом. Ирка забыла о них. Зима и весна выдались напряженными. Стражи мрака, валькирии, Меф, Багров, Двуликий…
Если мыши и рассчитывали исчезнуть весной, с первым теплом, то лишь первое время. Весной у них не оказалось никаких особо важных дел, и мыши великодушно решили остаться. К тому времени их было уже не меньше двух десятков – дети, первые внуки и прочие забредшие на минутку и поселившиеся насовсем родственники.
Стоило отлучиться на несколько часов, а потом, вернувшись, резко распахнуть люк, чтобы увидеть, как серые попискивающие шарики прыгают с гамака, стола, стульев. Антигон обычно с воплем кидался и принимался бессистемно колотить по полу булавой. Позиция же Ирки была скорее философски-выжидательная. Она не падала в обморок, не забиралась с ногами на стол и не голосила при виде мышей. Для валькирии это было бы дурным тоном.
В целом Ирка относилась к мышам терпимо, до тех пор пока одна из них не свалилась ночью с веревки гамака ей на лоб и, пища от ужаса, не полезла прятаться за ворот. Что мышь забыла почти на альпинистской высоте, вдали от мышиного подполья, осталось для Ирки загадкой. Есть там нечего, смотреть тоже не на что. Разве что неосознанная тяга к спортивным рекордам. Лезут же люди в горы, так почему мышам нельзя на гамак?
Через две недели Ирка обнаружила в сумке для ноута, прямо на проводах зарядки, пищащих мышат. Она так и не решилась к ним прикоснуться и, осторожно вернув сумку в угол, задумалась. Как мыши могли оказаться в закрытой на молнию сумке, осталось загадкой.
«Нет, так дальше жить нельзя! В дурацком лесу, с занудой Антигоном, без особых перспектив, с запретом на настоящую любовь!.. И вообще завтра же куплю мышеловку!» – подумала она уныло.
Потом подошла и, отогнув угол сумки, пошире открыла молнию.
– Зачем? – спросил Антигон, с интересом наблюдавший за ней.
Ирка смутилась.
– Ну… э-э… чтобы родители-мыши смогли попасть к детям!
Кикимор хрюкнул.
– Они и раньше прекрасно могли.
– Ну, может, сумка теперь не так лежит и им неудобно? – предположила Ирка с внутренней досадой на кикимора. Вот уж мужики, не понимают элементарных бытовых проблем!
Антигон склонил голову набок. В выпуклых русалочьих глазах – пытливость.
– Вы же говорили, что не любите мышей, гадкая хозяйка? – спросил он вкрадчиво.
– Нет. Не люблю. Кота куплю, и тема закрыта, – Ирка сердито отвернулась.
Уже наутро она пожалела о своих словах. На полу у кухонного стола тянулась цепочка из девяти мертвых взрослых мышей, выложенных как по ниточке – голова к голове.
– Ты что, раздобыл кота? – крикнула Ирка.
– Зачем сразу кот, мерзкая хозяйка? О вас и без кота есть кому позаботиться! – сказал Антигон и уставился на хозяйку, явно ожидая поощрения.
От пальцев ног и до ушей он весь был одна сплошная гордость. Его поэтическая шевелюра растрепалась. Рыжие бакенбарды пылали. Ирка кинулась к сумке. Мышата, по счастью, были целы. Тронь Антигон хотя бы одного мышонка, он получил бы трепку, которая снилась бы ему до глубокой старости в самых волнительных снах.
Даже стараниями Антигона мыши не перевелись. Сейчас Ирка не обращала на мышей особого внимания. Они стали чем-то привычным и давно не вызывали ничего, кроме фоновой досады. Сделав короткую запись в дневнике, Ирка легла в гамак и почти сразу уснула. Превращение в лебедя или волчицу всегда отнимало у нее много сил.
Глава 4
Враг врага
По умолчанию ничего не бывает. Всякое новое счастье или даже просто покой нужно выстрадать и заслужить. По умолчанию человек только скатывается.
«Книга Света»
Инструкция № 177 бытового кодекса мрака гласит: если хочешь поссорить брата с сестрой, посели их в однокомнатную квартиру и сделай так, чтобы ни один из них не имел ни денег, ни желания снимать что-нибудь другое. Мрак уважает свои инструкции, и именно поэтому Зозо и Эдя по-прежнему жили вместе. Молнии скоропалительных свадеб, во множестве сверкавшие вокруг, так и не поразили эти две сосны, росшие рядом на вершине горы.
Правда, у Хаврона была Аня, но неосознанными стараниями Эди роман все больше принимал формы вялотекущие и безнадежные. Менять привычный уклад жизни надо решительно, как и прыгать в ледяную воду. Чем дольше ты стоишь на берегу и трогаешь ее большим пальцем ноги, тем больше вероятность, что никакого экстремального купания вообще не произойдет. С вежливой улыбкой ты попятишься от речки и скроешься в теплых объятиях автомобиля.
Эдя сидел за письменным столом и с помощью туристического тесака пытался раскрутить крошечный шурупчик на часах, чтобы поменять батарейку. Часы, разумеется, были одноразовые, но тем интереснее было надругаться над их личностью. Предназначенный для того, чтобы колоть лучину, тесак был больше шурупчика в десять тысяч раз, однако шурупчик мужественно не сдавался. Эдя тоже не сдавался. В его глазах светилась извечная мужская ненависть ко всему, что глаз видит, а руки оторвать не могут.
Зозо ткнула кулаком во всепрощающий бок подушки и тотчас без сил плюхнулась рядом. Это называлось у нее «заправить кровать».
– Теперь я понимаю, в кого Мефодий такой упрямый! Это фамильная черта всех Буслаевых! – сказала она, глядя на Эдю.
– Спешу тебе напомнить, дорогая, что мы с тобой Хавроны! Быть хавроншей – это призвание, почти миссия. Всякому умному человеку звучание фамилии «Хаврон» говорит о хорошем здоровье, физической и душевной красоте и нравственных совершенствах! – заученно, как попугай, отозвался Эдя.
Он уронил на тесак каплю пота и с ненавистью к упрямому шурупу добавил:
– А Буслаевы твои – они все либо богатыри-экстремалы, либо алиментщики. Но чаще всего и то, и другое.
Летняя молния за окном пронесла громокипящий кубок и тихо слиняла, подтягивая штаны, сшитые из золотых тучек, ночевавших на груди утеса-великана.
– Как погода? – спросила Зозо, чтобы сменить тему.
– А самой влом посмотреть, а, сеструндия? Типа, комната такая большая, что до окна сутки на велосипеде? – ехидно поинтересовался братец.
Зозо не отозвалась, и Эдя подошел-таки к окну сам.
– Сейчас дождь будет! Из дома никуда вытаскиваться не хочется, а надо… – сказал он.
– А кто тебе вчера по сотовому двенадцать раз звонил? – внезапно спросила Зозо.
Как всякая истинная женщина, она владела наукой логических перескоков. Там, где для мужчины смысловая пропасть, женщина всегда переправится на резинке для чулок.
Эдя выпрямился, грозно покачивая зажатым в руке тесаком.
– А ты откуда знаешь?
– На сотовом было двенадцать неотвеченных, – пояснила Зозо, без страха глядя на тесак.
На упитанное лицо Хаврона легла тень.
– Ты что, трогаешь чужие мобильники? Новая профессия?
– Почему чужие? Кто тебе на него чехол подарил? Я. Значит, могу трогать сколько угодно! – заявила Зозо.
– Вот и трогай твой чехол! – сказал Эдя недовольно.
Помахивая тесаком, он принялся ходить по комнате. Напоминание о звонках лишило Хаврона душевного равновесия. Зозо осторожно молчала. Опытным путем она давно установила, что Эде, чтобы оправиться от серьезной обиды, надо примерно пять минут. От очень серьезной обиды – шесть минут и от смертельного оскорбления – минут девять. Однако сегодня Эдя установил рекорд и остыл за четыре минуты.
– Хочешь, я познакомлю тебя со своим последним научным открытием? – предложил он.
– Валяй, – сказала Зозо.
– Только не вздумай присвоить! Будущую Нобелевскую премию мы уже попилили с одним парнем, с которым я работал в пиццерии. Хороший был парень, веселый. Ловил мух и запекал без крылышек. Когда они без крылышек, их в пицце от грибной начинки не отличишь, потому что лапки запекаются и их особо не видно.
– Надеюсь, его уволили? – скривилась Зозо, имевшая слабость к пиццериям.
– Сам ушел. В гимназию устроился учителем черчения. Это была его дипломная специальность. Короче, мы с ним пришли к выводу, что женщины – это бытовые приборы.
Зозо поморщилась.
– Кухарки, поварихи и домашняя мебель, что ли? Как банально!
– Нет, другое. Душа бытового прибора, хорошо справившегося со своим назначением, вселяется в женщину. Это у них типа награда такая за верную службу в прошлой жизни, – важно сказал Эдя.
Брови Зозо превратились в два вопросительных знака.
– Ну смотри… Есть дамочки с переменчивой душой флюгера. Есть зудящие, как миксер. Есть кипящие, как чайники, и пустые, как коробки от сахара. Есть женщины, которые трясутся от злости, как холодильники. Эти обожают ставить всех на место. Прямо хлебом не корми и компотом не отпаивай… Женщины-калькуляторы тоже есть. Их толпы. Работают в бухгалтериях. Сентиментальны, но деловиты, как муравьи. Любят печенье и ночную еду. Держат на столе фотографии родственников.
– А что в этом плохого? – возмутилась Зозо, сама державшая на рабочем столе фотографию Мефа.
– Да ничего. Не принимай все на свой счет! Мы говорим о бытовых приборах!.. Однажды мне попалась дамочка жадная, как пылесос, и настолько же помешанная на чистоте. На всякую соринку кидалась коршуном, а вилки в кафе опрыскивала духами. Есть дамочки хлопотливые, как стиральная машина. У этих даже в животе так же булькает.
– Гад ты! – обиделась за весь женский род Зозо.
