Иван Николаевич Алексеев "Машинополис"

Ему не понравилось, что из-за меня пришлось осветить склад. Энергия – это его жизнь. Но пока мы в нашей системе, энергии от Солнца вдосталь.

– Что ты разворчался? На меня не ворчи, а то поссоримся, подерёмся? – засмеялся я.

– Я же из тебя котлету сделаю, у меня кости из керамики, а мышцы из железа.

Я представил драку в невесомости, да ещё с роботом, изображавшем неказистого типа, и пуще расхохотался.

– Смейся-смейся, вот выведу тебя из анабиоза посередине полёта, будешь меня развлекать хотя бы лет сто.

Я переместился в соседнее помещение. Оно было набито блестящими шарами.

– Здешний, что это за шары?

– О, это специальные усилители радиосигналов. Мы будем их выстреливать время от времени. Конечно, они будут следовать за нами, но медленнее, растянутся по всему нашему пути. По ним и найти нас смогут. И когда-нибудь люди увидят открытую нами планету и жизнь на ней.

– А как мы отыщем планету с жизнью?

– Есть ли на планете жизнь, можно понять по составу её атмосферы, по самому виду планеты, если мы подлетим достаточно близко, чтобы видеть планету или анализировать спектр света, прошедшего через атмосферу. Если жизнь развита и додумалась до радиосвязи, мы найдём её ещё проще, по радиосигналам. Уже сейчас мы выглядываем звёзды с планетами. У нас на борту есть очень мощный телескоп. Вам со Стрелой надо бы его снимки посмотреть, новый повод потискаться.

– Тебе завидно. Какая девушка взглянет на такого урода, как ты?

– Зато я умный.

Корабль наш, шар, разделён на несколько уровней, палуб. На верхних трёх палубах обитают люди, там каюты, там управление. Нижние палубы: склады, двигатели, жизнеобеспечение. На второй палубе, там, где люди, гидропоника. Там растут водоросли. Из них делается еда, всякая разная, поверить нельзя, что она из водорослей.

На одной из нижних палуб ракетное топливо. Оно хранится в виде густой, плотной чёрной жижи. На особой установке оно приводится в летучий и горючий вид, годный к использованию в двигателях. Ракетное топливо делается непосредственно перед манёвром, потому что оно недолговечно, портится за считанные часы. Чёрной жиже не страшны тысячелетия. Впрочем, если вдруг запасы жижи иссякнут, установка сделает топливо из чего угодно, лишь бы там был углерод. Так что стены и переборки корабля, многие вещи, всё, что сделано из органических пластмасс, потенциальное топливо.

Внизу хранятся шлюпки. Это настоящие красавицы, классические космические корабли, обтекаемые, продолговатые хищные рыбы. Им должно пробиваться сквозь атмосферное трение, им должно набирать космические скорости, это корабли прошлого, корабли мечты. Их корпуса покрыты толстым слоем особого вещества, напоминающим на ощупь человеческую кожу, мягкую и приятную. В полёте, нагреваясь от атмосферного трения, оно становится жидким, стекает к хвосту, где, благодаря катализатору, начинает испаряться, поглощая при этом массу энергии. Ледяной газ втягивается в корпус, прогоняется внутри и уже вновь сжиженный вытекает из носа корабля. Весь облик шлюпки подчинён этому процессу. Думаю, шлюпка может выдержать жар и на поверхности Солнца, при этом у экипажа останется риск получить обморожения.

Одно из занимательнейших мест на корабле – уровень анабиоза. Целый уровень на тридцать человек команды. Тут масса оборудования: сами анабиозные капсулы, что-то вроде ванн с крышками или гробов, кому как лучше представлять; криогенные установки, основные и дублирующие; роботы, пока неактивные, но обязанность следить за нами ляжет на их плечи. Сам процесс анабиоза делится на два этапа. Первый, мы в нём пока находимся, подготовка. Нам в кровь добавляют разжижитель, в анабиозе она, как и, впрочем, всё остальное в нас, не должна полностью замёрзнуть. Помещённые в капсулы, мы будем постепенно замерзать. Это как смерть и притом мучительная, от нестерпимого холода. Да это и есть смерть, все функции будут прекращены, всё в нас остановится и снов мы не увидим. А потом тысячи лет будет мчаться в пространстве корабль без жизни внутри, чёрный и мрачный. И только механизмы и роботы будут нести сонную вахту, оживая лишь когда в них возникнет нужда.

Войти в анабиоз оказалось совсем не больно. Нас попросту усыпили перед тем как замораживать. Здешний сам укладывал каждого в капсулу, сам прыскал снотворное в наши лица. Прямо как добрый папаша. Нить моей жизни разорвалась на десятки столетий, когда надо мной склонилась улыбающаяся физиономия. И тут же, по моему ощущению прошли секунды, я обнаружил себя плавающим в мерзкой жидкости, дрожащим от холода. Жижа эта была и во мне тоже, я дышал ею. Крышка капсулы закрыта, как открыть её я не знал и несколько минут бездумно вглядывался в кромешную тьму. Отходил от тысячелетнего сна. Поднял руку и миллионы, миллиарды крохотных заноз возопили внутри меня, в каждой моей клеточке. Я и кричать не мог, голосовые связки затекли тоже, а может жидкостью кричать было невозможно. Оставалось лежать и ждать. Вдруг вся склизкая жидкость исчезла, стекла разом, в мгновенье высосанная, поток тёплого ароматного воздуха обсушил меня. Датчики капсулы решили, что я готов к дальнейшей жизни. Крышка поднялась.

Я выплыл из капсулы.

Чем хороша невесомость, движение можно вызвать малейшим жестом. Из моего горла вытекала дыхательная жидкость и витала вокруг меня розовыми шариками. Я вызвал кашель, извергнув поток этой жидкости. И я закричал, как того требовали правила рождения. Я задвигал руками и ногами, зашевелил пальцами, заставляя кровь бегать по венам сильнее. Оттого занозы во мне таяли.

Одежду я нашёл там же, где и оставил, в сундучке сзади капсулы. Но это была не та одежда, какую я снял моих субъективных полчаса назад. Ту я носил месяц, растянул по фигуре, кое-где запачкал. А эта белоснежная, абсолютно новая. Я подумал, что мои какие-нибудь микробы, затаившиеся в складках, почти вечность ели мою старую одежду и проели её в решето. Ведь, хотя на Земле стало модно носить сгенерированное облачение, в поле маленькие элементы строили любой наряд на сколько хватало фантазии художников, мы носили белые, как молоко, костюмы из классической натуральной ткани. Не тратили энергии на такие пустяки, как разнообразная одежда. Хотя, я уверен, девушки взяли с собой любимые свои генераторы.

Мне стало интересно: сколько же лет прошло.

– Здешний! – крикнул я. – Какой сейчас год?

– Как я рад снова тебя видеть! – донеслось сверху. – Не представляешь, какая тоска одиночество.

– Ты уж себя за робота не считаешь. Вас тут десятки.

– Все роботы тоже спали. Энергию надо было беречь.

– Ну, ты уж себя как-нибудь развлёк. Так какой год?

– Сейчас двадцать третье марта двадцать три тысячи восемьсот сорок третьего года. Двенадцать часов восемнадцать минут. Секунды тебе говорить не стану, они всё время обгоняют нашу медленную речь. Сказать честно, время отсчитали мои внутренние часы. А какой день на Земле, я сказать не могу. Мы всё ускорялись до двухсот тысяч километров в секунду уж как пить дать. Но точную скорость я не рассчитал. Приблизительную, по смещению спектра звёзд. Так что в уравнение Эйнштейна я должен подставлять примерное число. За полтора тысячелетия эта примерность стоила дни, месяцы, годы. Да и работает ли это уравнение – спорно.

– Здешний, я спал полтора тысячелетия?

– Это так. Что видел во сне?

– Перестань. Ты меня одного разбудил?

– Кто ты такой? Смерч, Стратег и другие важные персоны уже в рубке и я с ними сейчас работаю. Я и тут, я и там, хе-хе. Я нашёл нужную нам планету и сейчас мы двигаемся к ней.

Нас и надо было разбудить к концу путешествия. Ведь мы, команда корабля, на деле никакая не команда. Корабль спокойно обходился без нас. Мы – пассажиры. И каждый из нас подготовлен в своей отдельной области. Только командиры были причастны к управлению кораблём тем, что имели право принимать решения. В тех случаях, когда Здешний оказывался в положении Буриданова осла. Я же, например, специалист в области работы с оборудованием низкого уровня сложности. Думаю, меня взяли потому, что я изъявил желание участвовать в проекте. Нужны были просто пятнадцать парней и пятнадцать девушек. Чтоб род человеческий разросся на далёких планетах. Надо ли говорить, что девушки подобралось не самые красивые. Хоть тут каждая из них могла рассчитывать заиметь парня до конца дней своих.

Я последовал в рубку, где пристёгнутые к креслам с видом заправских космических пилотов сидели Смерч, Стратег, Пантера и Глубина. Глубина был благообразный парень с большими грустными глазами ярко-голубого цвета и тонким носом. Он, как и Стратег с Пантерой, считался помощником и заместителем Смерча. Стратег же с Пантерой стоили друг друга. Удивительно, как их на вид больных давно побеждённым туберкулёзом, взяли в полёт? Но ума им было не занимать. Здешний тоже сидел в кресле. А вдоль стен болтались ещё трое. Свободных кресел, как и командирских чинов, больше не оставалось.

– Кот! Давно не виделись! – это Стрела, проснулась раньше меня.

– Здравствуй.

Мы действительно не виделись давно. После объятий в рубке я избегал встреч с ней, насколько это было возможно на корабле. Теперь Стрела выглядела ещё хуже, чем тогда. Вся синяя после анабиоза, глаза затянули опухшие веки. Я сам, полагаю, выглядел не лучше. Но это же она ко мне лезла, а не наоборот.

– Мы теперь далеко-далеко от Земли. И Солнце – одна из миллиардов крошечных звёздочек. Странно, правда? – Стрела протянула руку коснуться моей. Не для рукопожатия, а для интимного прикосновения. Я поспешил спрятать ладони за спину, отчего сделал в воздухе неуклюжий кульбит.

– Узнала, куда летим? – спросил, не глядя в её смеющееся лицо.

– Да, мы обнаружили разумную жизнь. Притом развитую. У них есть радио. Радиопередачи. Это так интересно. Вдруг они такие же как мы?

– И что они передают?

– Много чего. Не знаю. Да и не нам. Мы от них ещё далеко. Знаешь, с какой скоростью мы несёмся?

– Нет.

– Почти со скоростью света. Скоро будем делать манёвр, повернём, а затем будем тормозить.

– Тормозить со скорости света, это всё равно, что разогнаться до неё. Рановато нас разбудили.

– Мы давно уже тормозим, – раздалось над моей головой. – Я лет пятьдесят назад планету засёк. С тех пор подтормаживаю и маневрирую. И мы близко, почти в систему входим. Я всё рассчитал точно. Кого ты слушаешь?

– Здешний, подслушивать чужие разговоры некрасиво.

– Это непроизвольно. Прости. У меня нечем заткнуть уши.

Во время этого разговора сам Здешний, сидя в кресле в двадцати метрах, что-то говорил Смерчу, на меня и не взглянул. Парадоксальная на мимолётный взгляд ситуация.

В рубке появились ещё разбуженные. Они шумно болтали друг с другом и всеми вокруг.

– Тише вы там, – крикнул Смерч.

– Слушаемся, командир, – весело ответил один из вошедших, Ветер.

Этого Ветра я не особо любил. Он всегда и везде совал свой маленький носик. До всего ему было дело. Был он какой-то весь кругленький. Глаза круглые, рот – губки лепестками, носик пятачком – ноздри вперёд, туловище тоже круглое, невысокий, плотный. Однако Ветер не прочь был со мной пообщаться. И в своей нахальной манере приобнял меня:

– Скажи, Кот, каково тебе оказаться неизвестно где, оторванным от остального человечества в утлом судёнышке? Чувствуешь одиночество?

– Нет, никакого одиночества я не чувствую пока рядом ты. Наоборот, слишком много людей в человечестве. Это я чувствую.

– Хамишь? Неприятностей хочешь?

– Да пошёл ты, – я крутанул невесомого Ветра за обнимавшую меня руку. Сам тоже оттого крутанулся.

– Эй вы! – это Смерч. – Карцера захотели?

– А где у нас карцер? Нету карцера, – засмеялся как ни в чём ни бывало Ветер.

– Есть, не переживай. В шлюпке посидишь. На сырых водорослях.

– Да пошёл ты, – повторил Ветер мои слова, но вполголоса, тая их от Смерча и адресуя ему.

– Внимание! – сказал Смерч громко. – Мы приняли решение идти ко второй планете этой системы. Всего нами обнаружено пять планет. Вторая – главный источник сигналов. Но и из других мест системы идут сигналы. Они осваивают космос! Уровень развития цивилизации высокий, сопоставим, может быть, с нашим.

– Я против! Вдруг они нас убьют?

– Ветер! В шлюпку!

– Как интересно! – Стрела прильнула ко мне. Что я им всем дался-то? – Может там такой же мир, как у нас. И живут там люди такие же. И ещё повторяют нас. Там есть и ты, и я. Живём в красивом беленьком домике и у нас детишки.

Это уже ни в какие ворота. Если я разок приобнял её когда-то, это ещё не значит, что у нас могут быть дети и беленький домик. Я рассчитывал на жену покрасивее и ещё поумнее. И вообще, в рубке делать нечего. За века я отвык от общества.

Моя каюта, если можно назвать каютой нору объёмом в три кубометра, где едва умещалась койка, совсем ненужная во всегдашней корабельной невесомости. Достаточно было закрепить себя ремешками, хоть посередине комнаты, как паук, чтобы не налететь во сне на стену. Тут ведь такая особенность, хоть лежишь ты, хоть стоишь, хоть сидишь – всё равно постоянно отдыхаешь. Мышцы забывают о нагрузке. И даже упражнения никак не заменяют гравитацию. Подозреваю, что оказавшись на планете, и на Луне даже, мы не сможем встать на ноги от слабости. Я прилёг на койку, прижался и закрепился на ней. В невесомости сначала я с трудом засыпал. Ведь и прижатый к койке не лежишь. Верх, низ условны. Сейчас сон навалился на меня. Вроде недавно только проснулся, а организм потребовал настоящего сна, со сновидениями. Я видел Землю, свой дом, родителей, голубое небо, белые облака, во сне шёл дождик, шумел по листьям деревьев. И я думал там, какого дурака я свалял, отправившись в этот полёт, ведь вся суть жизни моей осталась там, под голубым небом. Полёт должен быть развлечением на месяц, на год – это уже тяжкий труд, а навсегда – растянутое умирание. Когда я проснулся, подумал о другом: останься я на Земле, то сейчас был бы давным-давно зарыт в могилу. И эта последняя, ещё сонная мысль поддерживала меня потом всякий раз, когда подкатывала к горлу тоска. А ещё я подумал тогда о других, и они тоже мучимы таким же отчаянием. Если я скрашиваю хоть чью-то жизнь, то может следует дать счастье этой неказистой Стреле и стать лучшим другом Ветру, смеяться кошмарным шуткам Смерча и продолжать придавать дополнительные микроны смысла существованию Здешнего. Может, хватит жить для себя, а попробовать жить для других и тогда эта жизнь станет мне доброй матерью, найду я успокоение, умиротворение, радость.

Корабль тряхнуло, загудели реактивные двигатели, выбрасывая в космос десятки, сотни килограммов вещества. Я знал, при разгоне, торможении и манёврах тратится так много топлива, что затормозив в какой-нибудь планетной системе, мы не сможем покинуть её, не набрав органического материала.

– Знаешь, Здешний, ты же научная станция, а не сварливый старик. А строишь из себя именно старика, – мимо меня проплывал Стратег. Голос Здешнего отвечал ему, двигаясь за ним бесплотно.

– Чего ты от меня хочешь? Я ограничен приборами, датчиками.

– Кошмар, какой кошмар! У тебя были потрясающие возможности для исследований. А ты всего-навсего вёл корабль, тысячу лет бездельничал, – Стратег повернулся ко мне. – Представляешь, Кот, каков тупица! Он ничего не делал! Мы могли как минимум подтвердить эксперимент Майкельсона.

– Наверно, – кивнул я. – Для повторения эксперимента нужна тысяча лет?

– Ты о чём? – Стратег впился в меня своими серенькими глазками. – Ты не знаешь про эксперимент Майкельсона?!

– Нет, – ответил я с вызовом.

– Это знают даже дети! С кем я лечу!

– Но-но, больно ты умный, как я погляжу. Мог бы объяснить, а не задаваться.

– Скорость света величина постоянная и неизменная в любых системах отсчёта. То есть, свойство у него такое: покрывать за секунду триста тысяч километров для всех. Вот, мы летели с огромной скоростью, а выпущенный нами луч летел бы и для нас, и для тех, мимо кого мы пролетали с одинаковой скоростью. Это показал Майкельсон.

– Конечно. Это очевидно, всем понятно. Ерундой занимался Майкельсон. Ещё умничаешь.

– Как раз таки не очевидно. Наоборот, парадоксально. С кем я разговариваю!

– Умничаешь?

– Не обижайся, – улыбнулся Стратег, – сменим тему. Как тебе наши девушки? Кажется, тебе нравится Стрела.

– Тоже мне, ловелас. А тебе нравится Пантера?

– С чего ты взял? Совсем нет.

– Странно. Она должна тебе нравится. Такая же как ты. Две закорючки, а имена себе выбрали. Стратег. Пантера. Хе-хе.

– Сам ты закорючка. Попрошу соблюдать субординацию! Дурак.

– Я, может, и дурак. А тебе стоило оставить своё земное прозвание. В честь какого насекомого тебя назвали?

Когда разобиженный Стратег удалился, раздался голос Здешнего:

– Что это вы ссоритесь? Негоже это. Хочешь хорошо отдохнуть? Нервишки успокоить?

– Хочу. Что у тебя есть для этого?

– Фантазии полного погружения. Вот что.

– Не может быть! Откуда? И почему раньше ты о них не говорил?

– Незачем было. Да и в полёте играть с этими фантазиями вообще-то не стоит. В таких вот случаях, когда у кого-то срыв, можно для отвлечения. А не для развлечения. Тем более установка на борту одна. Ты хочешь стоять в очереди?

Фантазии полного погружения – это что-то вроде снов. Их производит особая установка. Но на Земле они используются очень ограничено. Свободное пользование запрещено. Потому что они вызывают зависимость сродни наркотической. Достаточно один раз попробовать – и иные развлечения перестают существовать. Десятки людей просто умерли, не выдержав томительности иллюзорной реальности. Мне удалось увидеть нагнетённый сон лишь однажды. И он остался выжженным в моей памяти ярче, чем все действительные моменты моей жизни.

Это случилось давно. Я был подростком. Я, как и все подростки, любил играть в фантазии. Но все они не были фантазиями полного погружения. Всегда я помнил, что нахожусь всего лишь в фантазии. И оттого мне никогда не было по-настоящему страшно, любопытно или стыдно. Я знал – могу выйти в любой момент. Фантазии были красивыми, опасными, будоражащими, но они лишь забавляли меня, и я скоро забывал о всякой, какой бы она не была интересной. Я был пресыщен впечатлениями. Разумеется, я не стал отказываться, когда мне предложили запретную фантазию полного погружения.

На Земле, наводнённой вот такими всевидящими Здешними, почти невозможно что-нибудь утаить. И потому установки не были тайной. Ими пользовались открыто, но только по решению специальных комиссий. С их помощью влияли на преступников, лечили душевнобольных и ещё ими разрешали пользоваться глубоким старикам, старше определённого возраста. Я не понимал: для чего это нужно людям, чей мозг съела болезнь или время. Другое дело человек молодой, до впечатлений охочий.

Существовали способы получить желаемые фантазии полного погружения. Ими делились любители виртуального общения. Самый примитивный – прикинуться психически больным, познать фантазии, а затем волшебным образом излечиться. Впрочем, неокрепший разум под влиянием полного погружения в особо изощрённую фантазию мог вполне сместиться и остаться вместе с телом в лапах врачей психиатров. Думаю, не один психиатр стал психиатром, чтобы под благовидными предлогами погружаться в фантазии. Это весьма изощрённый способ. Ну, или золотая середина: пробраться к установке ночью и урвать минуты, пока не схватят. За это, конечно, наказывали, но не строго.

Я воспользовался последним. Вместе с сообщником. Я проник к работавшей установке. Возможно, я погрузился на считанные секунды. За эти секунды я осознал, почему запретили фантазии полного погружения. Сила воздействия на органы чувств в них была гораздо мощнее, чем им привычная. Я очутился на лужайке посреди соснового бора. Трава, мягкая как кошачья шерсть, словно текла сквозь пальцы. Воздух до того прозрачный, что эта прозрачность виделась воочию, втекал в лёгкие, насыщая. И цвета необычные, зелень сосновых лап гуще, небо сквозь них голубее, всё нарисовано такими красками, каких быть не может. Всюду ореол золотистости. Порыв ветра объял меня своим потоком. Десять раз на дню обдавали меня потоки воздуха разных сил и температур, а этот я не просто заметил, насладился им до щекотания в пятках. Вдруг моей руки коснулись нежные пальцы. Девушка сидела рядом вполоборота от меня. Была ли она или вдруг появилась? Длинные светлые волосы, бархатистая кожа щеки, аккуратное маленькое ухо – всё, что я видел. Но и этого оказалось достаточно, чтобы сердце моё перевернулось и упало в тёплую паточную жидкость, истекая эфемерными душевными соками, что, как чудилось, были в нём. Она повернулась – чуть раскосые зелёные глаза, полногубый рот, веснушки по носу: девушка из снов, если не прошлых, то будущих. Глаза её сияли любовью ко мне. Я ведь ощущал и людей тоже.