Иван Николаевич Алексеев "Машинополис"

– Пойдём скорее подберём нам квартиру! – сказал он.

Альберт с Майей вошли в ближайший дом. Если снаружи он выглядел как обычный дом, с дверьми и окнами, то внутри оказался не очень и человеческим. В нём не было не то что квартир, вовсе никаких помещений. Вертикальные и горизонтальные железные балки составляли внутренний каркас, делали дом прочным, устойчивым. Однако на эти балки не настелили полы. Не было и внутренних перегородок. Лестницы также отсутствовали. На все четыре этажа окон вверх глаз тонул в переплетениях этих балок. Либо дом не достроили, либо он стоял для красоты, не для жилья.

– Это подойдёт, – сказала Майя. – Здесь нет никого.

– Что это? Ничего получше разве нет? – Альберт не верил своим глазам. – Пойдём-пойдём поскорее отсюда.

Следующий дом оказался более привычным. В нём были стены, потолки и лестницы. Впрочем, обшарпанные и наставленные без системы. Большинство помещений были проходными, а в большинстве проёмов отсутствовали двери. Дом выглядел лабиринтом. И, судя по шуму и ароматам, был населён. Альберт с Майей переходили из помещения в помещение, обнаруживая повсюду мусор, а также всевозможных роботов, которым было плевать на грязь и вонь.

– В остальных домах тоже грязно? – спросил Альберт. – Я имею в виду, где-нибудь убирают?

– У нас убираются. Некоторым из нас нравится убираться, они на это запрограммированы, – ответила Майя.

– Так пойдём туда, где чисто. Можно найти такое место?

– Можно. Я должна выйти в сеть для этого. Ты мне позволишь?

– Разве ты не постоянно в сети? – удивился Альберт.

– Теперь я твоя, а андроиды моей конструкции могут выходить в сеть только с позволения владельца.

Общаясь с Майей, Альберт подозревал, что говорил не с ней, а с более мощной машиной, вернее, с системой машин. Майя, полагал он, выступала всего лишь как интерфейс. На это его наводила манера общения Майи, более очеловеченная. Впрочем, многие роботы, особенно андроиды, были запрограммированы на беседы, и, очевидно, для этого не требовалась большая вычислительная мощность.

– Позволяю тебе на полчаса выйти в сеть, – торжественно объявил Альберт.

– Есть много вариантов чистых помещений. Я предположила твои запросы – и выбрала помещение с доставкой пищи, водопроводом и канализацией. Помещение наиболее удобно и красиво для тебя. Также я нашла где можно взять разные нужные вещи, их нам принесут.

– Предположить мои запросы можно было и сразу, – проворчал Альберт.

Квартира, выбранная Майей, находилась неподалёку. В совсем уж правильном доме. В холле их встретил андроид-швейцар, облачённый в отутюженный костюм. Сам же холл был устроен по образу дорогого отеля, с позолотой и картинами на стенах. В этом доме был лифт, идеально чистые коридоры. А в квартире из трёх комнат стояла красивая мебель, была большая ванная, гардеробная. Альберт понимал, что тут не обошлось без людей, что обязательно будут соседи, которые обязательно станут навязывать ему свои правила, совать носы в его дела, могут выяснить его личность и сдать полиции. Но, с другой стороны, здесь было роскошно, комфортно, а когда из особого шкафа – маленького лифта, ведшего напрямую в квартиру – появились великолепные вкусные блюда и напитки, подобранные искусственным разумом на вкус человека-гурмана, возвращаться в замусоренные комнаты стало немыслимо. Очевидно также и то, что никого в Машинополисе он не обманул, пытаясь выдать себя за андроида. Также он понял, что пока он ещё не разыскивается, а жертва его так и лежит на кровати, никто её не хватился. Ведь, разумеется, стоит его физиономии появиться в сети, как глобальный интеллект Машинополиса в микросекунды отыщет его, схватит и отправит куда следует отправлять разыскиваемых преступников.

Пока Альберт ел и размышлял, Майя времени не теряла. После трапезы он нашёл её в соседней комнате, полностью поменявшейся. Она успела помыться, закрыть облезшие части покрытия и надеть домашний халат. Отмытая её поверхность стала совершенно неотличимым от нежной девичьей кожи как на вид, так – Альберт потом в этом убедился – и на ощупь. Чистые волосы уложились в задуманную изначально причёску с эффектным вьющимся локоном. А милое личико украсил небольшой румянец, конечно, нарисованный. С такой Майей хотелось быть рядом даже безо всякой беседы.

– Я нравлюсь тебе, милый? – спросила она игривым тоном.

– Да.

– А вот так? – она приоткрыла взору часть себя, скрытую халатом.

Альберт молча отошёл к двери, нашёл в ней запор и защёлкнул его…

Солнце, уходившее за горизонт, стало большим и красным. Покраснело и небо рядом с ним. Альберту нравилась закатная игра красок. В его квартире, той квартире, из окна заката не было видно. Даже если бы оно было обращено на запад, всё равно громады домов не дали бы ему насладиться зрелищем. Здесь же, в Машинополисе, больших домов было немного, только башни с искусственными мозгами, которые не попадали в вид из окна. Альберт стоял у окна и любовался пейзажем. Он решительно вдруг стал фаталистом. Ему стало всё равно. Пускай его ловят и наказывают. Этот мир – краткая иллюзия. Как любовь Майи, как их наслаждение друг другом и окутавшее его счастье. Всё фальшь, всё программа, всё обман. Он будет наслаждаться и будет счастлив всё то время, что ему отмерено. Пускай неделю, пускай десятилетия – это пролетит, пускай. Это был его первый шаг в жернова Машинополиса, которые, перемолов, меняли человека не в лучшую для того сторону.

В доме, где поселились Альберт с Майей, было около семидесяти квартир. Примерно, потому что нумерация в нём была организована удобным образом, поэтажно. Первая цифра в номере квартиры – этаж, а остальные – порядковый номер на этом этаже. Квартира Альберта находилась на седьмом, последнем, этаже, вмещавшем ровно десять квартир. На других этажах количество квартир могло отличаться, на первом уж точно, если там, вообще, были квартиры. И в большинстве из этих семидесяти квартир кто-то жил. Роботы третьего типа, люди, а также роботы первых двух типов, которым не нужны были квартиры, но которые составляли компанию роботам третьего типа и людям. В доме, как принято было в Машинополисе, соседи не обращали друг на друга ни малейшего внимания. Ни роботы, ни люди, привыкшие жить по правилам роботов. Впрочем, иным людям требовалось общение, они дружили друг с другом, общались, смеялись. Однако жизнь с роботами наложила на них отпечаток – их компании не были открыты для новых людей, новая дружба зарождалась трудно и долго.

На седьмом этаже люди жили ещё в двух квартирах: полный молодой человек и женщина в годах, всех избегавшая, почти не выходившая из своей квартиры и выглядевшая как полоумная. Молодой человек демонстративно не замечал Альберта, не приветствовал его при встрече, не отзывался на приветствия. Так было принято в Машинополисе. Иногда Альберт видел его в компании другого юноши, также глубоко погружённого в себя. Что их связывало, что привело в Машинополис, чем они занимались – Альберт мог только гадать. Также его соседями были два робота третьего типа: андроид и робот, напоминавший огромное насекомое. Оба робота развивались, очевидно, недостаточно долго, чтобы достичь высокого интеллекта. Они пребывали на уровне маленьких детей. И за каждым следовал робот первого или второго типа, игравший роль воспитателя. На других этажах здания, безусловно, кто-то проживал. Впрочем, все здесь жили без чёткого расписания, дом населяли бездельники, которых даром снабжал всем необходимым Машинополис. Поэтому не было встреч с соседями в лифте по утрам и вечерам. Соседей со своего этажа Альберт видел очень редко. Сумасшедшую женщину, вообще, лишь однажды. Никто не досаждал ему, никто не отвлекал от тяжёлых мыслей, всё чаще посещавших его в его беззаботной, бездельной жизни.

Прошёл месяц, прополз следующий. Чем дольше Альберт бездельничал, тем дольше тянулись скучные дни. Он развлекал себя играми, погружался в иллюзии, что очевидно давало радость и смысл существования его толстому соседу. Но деятельный характер Альберта не подходил для такого провождения времени. Он страдал от понимания, что бездельем и развлечениями убивает своё время, что человек создан для развития и для того, чтобы приносить пользу этому миру. Уж таким его воспитали. Игры и иллюзии надоели, Альберт обратился к творчеству. Он пробовал рисовать, сочинять стихи и даже песни. Оказалось, что и с приложением времени и усердия у него не было способностей к творчеству. Всё, сочинённое, нарисованное им, не нравилось ему самому, не говоря о том, чтобы восхитить кого-то другого. На восторженные суждения Майи полагаться не приходилось.

Сожительство с Майей не было равным партнёрством по очевидной причине – она была просто машиной. При этом машиной, которая выглядела и вела себя как самая обычная жена. А поскольку Альберт относился к ней без уважения, командовал ею, иногда он чувствовал себя домашним тираном, абьюзером. И тогда перед его глазами появлялось то тело на кровати. Становилось тошно до такой степени, что если бы окно можно было открыть на достаточную ширину, чтобы выйти сквозь него на улицу, он бы вышел. Так он презирал, ненавидел себя в эти моменты. Майя же покорно затыкалась или убиралась с глаз, делая его ещё большим негодяем. Часто Альберт вспыхивал огромным чувством любви к Майе. Это было несложно к такой красавице. За любовью приходила ревность. Альберт начинал расспрашивать Майю о её прошлом. И Майя, в отличие от женщины из плоти и крови, рассказывала все подробности, корчившемуся в муках ревности Альберту. А так как она была сделана очень давно, переходила от одного владельца к другому много раз, и притом имела идеальную память, то рассказывать ей было чего.

Иногда у Альберта просыпалось желание исследовать мир роботов. Он бродил по Машинополису, заходил в заводские цеха и в башни, осматривал всё. Никто ему не препятствовал, все были заняты своим делом, не обращая на него никакого внимания. Однажды Альберта разозлило, что все вокруг его игнорируют. Находился он в тот момент у конвейера, на котором роботы-андроиды и близкие к андроидам занимались точной регулировкой уже готовых передатчиков, предназначенных для установки ещё куда-то. Они меняли в них малюсенькие детали, пока те не начинали принимать и передавать сигнал на нужных частотах. Сначала Альберт, заинтересованный этим действом, смотрел и задавал вопросы. Но роботы не были настроены на болтовню – никто ему не отвечал. Тогда он в сердцах стал выхватывать передатчики из рук роботов, швырять их на пол, топтать ногами. При этом он орал как сумасшедший, размахивал руками и плевался в роботов. Те же продолжали игнорировать его и его действия, брали новые изделия с конвейера.

– Негодяи! Железные истуканы! Вы не люди, а жалкие копии! – без толку орал Альберт.

Появился робот-уборщик, вобрал в себя сломанные передатчики и укатился прочь. Альберту вдруг стало стыдно. На него накатилась слабость. Он отчётливо понял, что находился среди машин, предметов. И что весь город – это сплошные предметы, что и Майя – предмет, что он одинок и что теперь надлежит привыкать к одиночеству. Либо искать общества людей, не таких ненормальных как его соседи. Однако ещё несколько недель Альберт довольствовался беседами с Майей. Подходящего для дружбы человека он не мог повстречать. И это не удивительно. Ведь и в огромных, наполненных миллионами людей, городах бывает сложно найти себе друга.

И вот настал день, когда он вышел из дома. Вышел как на прогулку. Он и сам не до конца решил будет это простая прогулка или нет. И это была прогулка, которая завершилась у пропускного пункта в человеческий район Машинополиса. Район, закрытый настолько, что дверь хитроумного и прочного сейфа вскрыть было бы проще, чем проникнуть в ворота этого пропускного пункта.

– Я хочу пройти, – произнёс Альберт в переговорное устройство, отмеченное соответствующим знаком.

Ответа не последовало и вход не открылся.

– Я преступник, я хочу сдаться!

Тишина. Альберт уже собрался идти назад, пускай будет прогулка, когда ему в голову пришла мысль, что пропускная система считывает его электронный код, который принадлежит роботу – и, конечно, не реагирует на слова и действия этого робота.

– Поищи меня! – крикнул он в переговорное устройство.

– По номеру документа поищи.

Он продиктовал номер документа. Этот номер дублировал код чипа. Люди пользовались им, в основном, для связи друг с другом, для точной идентификации. Всякий помнил свой номер наизусть, благо было в нём всего двенадцать цифр. Но, очевидно, потому что самого чипа не было, система не послушалась. Мало ли что на уме у этого дефектного андроида. Альберт и сам подумал, что действует как неисправный андроид, чья программа сбилась – и отныне он сумасшедший, представляющий опасность. Стоило убраться подальше от человеческого района, где роботов воспринимают как угрозу, пока его не ликвидировали.

Альберт попробовал проникнуть в поезд, идущий из города. Но обнаружил, что если выход с вокзала был свободный, то войти туда оказалось не так просто. Повсюду автоматические преграды не давали пройти тем, кому проходить не полагалось. Он направился к дверям, сквозь которые попал в город, вошёл в цилиндр, однако тот и не думал вращаться. Запрыгнул вторым вместе с каким-то роботом – так и стояли вдвоём пару десятков секунд, пока Альберт не вышел. Как только цилиндр начал поворачиваться, Альберт вновь заскочил в него, пихнув терпеливого и молчаливого робота. Цилиндр сразу вернулся назад. Грузовая часть вокзала охранялась ещё пуще, огороженная толстой и высокой стеной. Через единственные ворота, в туннель, сделанный точно по их размеру, въезжали и выезжали только закрытые грузовые платформы.

Альберт сел на тротуар и обхватил голову руками. Мысль появилась, приобрела очертания и, он это знал, стала фактом, определяющим его дальнейшую жизнь, отношение к этой жизни, фактом должным напоминать о себе каждую минуту. Он понял, что отныне он заключённый, что город роботов тюрьма ему и что понимание это будет мешать возможному счастью его. Альберт повалился набок и замер. Мимо прокатился небольшой уборщик. Он всосал то, что посчитал мусором, но слезы Альберта он не коснулся.

КОНТАКТ

Люди, обычные люди, люди как все, со своими каждодневными заботами, желаниями, радостями, страхами, как же они вдруг стали близки нам, другим. Мы думали, что стали иными, лучше, сильней остальных. С наших тел сошли все волосы, на наших пальцах не осталось ногтей: мы изменились генетически. Наши чувства, наши предпочтения перекрошились. И мир раздвинулся для нас.

Мы – экипаж межзвёздного клипера, отправленный в пространство бесконечно широкое, бесконечно далёкое, отправленный безвозвратно. Пять одинаковых клиперов разлетелись в разные стороны по плоскости нашей галактики. Пять лет понадобилось человечеству чтобы построить их, по одному в год.

Мы были третьими. Первый и второй экипажи отправились к ближайшим звёздам. А мы к тем, что подальше. Но и первые никуда не доберутся, пока живы люди, их отправившие, дети и внуки тех людей. Мы же затратим на полёт не сотни, многие тысячи лет.

И вот, две недели прошли, а мы все заболели. Нас охватила глубокая тоска, сравнимая с тоской умирающего в тот момент, когда ему становится ясно: он действительно умирает. Только умирающий тоскует недолго, какие-то мгновенья, а до того у него есть надежда и в самых безнадёжных случаях. Нам же выпали годы такой тоски. Конечно, со временем мы привыкнем, страдания поутихнут, останется шрам, бесконечно тикающее в голове воспоминание, больше не такое болезненное.

Мы остались одни, кругом чёрный космос и Солнце яркое, нельзя смотреть. Яркое Солнце и ночное небо. Сотни людей летали до нас к другим планетам, полёты их занимали годы, но они не знали этой болезненной тоски. Они ведь возвращались на Землю. А если не возвращались, всё равно намеревались вернуться. И они всегда считали дни. Нам же считать дни не до чего.

– Как же всё странно, – сказал мне Беркут, по специальности техник, коренастый, мускулистый парень, судя по карим глазам и смугловатой коже, когда у него были волосы, он был брюнет.

– Странно, – согласился я.

– Мы как будто умерли. Или они, они умерли. Все. Когда я буду жить, они все умрут, все, кого я знал: родители, жёны, дети.

– Через месяц. По нашему внутреннему времени через месяц. У тебя что, были жёны и дети?

– Нет, это я так, в общем. Если бы были. Не верю. Так быстро. Через месяц мы ляжем в анабиоз. А откроем глаза – тысячи лет промелькнут.

– Ещё и время замедлится. Мы же пойдём на околосветовой скорости. Время должно замедлиться. Сколько там пройдёт?

– К замедлению времени я отношусь скептически, – сказал Беркут. – Это всё теории. Поживём – увидим.

Релятивистские метаморфозы экспериментально проверили первые экспедиции. Замедлилось у них там время или нет, на Земле станет известно не скоро. Сомневаюсь, чувствовали ли это они, без привязки к абсолютным часам. Ну, с их точки зрения корабль должен лететь быстрее, чем на самом деле. До скорости света. Да они не поймут: где быстрее, а где нет. Надо бы спросить об этом нашего умника, Стратега, если, конечно, пожелаю принизить перед ним самого себя. А лучше узнать у Здешнего, робота со знаниями центрального интеллекта.

Корабль вздрогнул, ощутимая вибрация оповестила, что полёт скорректирован манёвренным двигателем.

Вообще, реактивные двигатели на нашем корабле не главные. Нужны они для первоначального разгона, поворотов и торможения. Основную часть полёта они отдыхают законсервированные. А ускоряется корабль благодаря парусам. Самым тривиальным парусам. Не таким, как у старинных морских судов, но принцип абсолютно тот же. Только в наши паруса дует не ветер, гонимые перепадами давлений молекулы воздуха, а простые фотоны, сгустки энергии из Солнца. Наши паруса тонки и огромной площади. Толщина их плёнки в молекулу, а площадь несколько десятков квадратных километров, чудесным образом умещающихся в нашем корабле. Понятно, что корабли нашего типа назывались клиперами в честь самых быстрых старинных морских парусников. Сейчас мы только раскинули, развернули паруса. На это ушло две недели. Вот какие они большие. Есть у парусов и мачты. Невидимые. Удерживает их в нужном положении электромагнитное поле. Много лет будет дуть в паруса наше Солнце, прибавляя нам скорости с каждым дуновением. И ещё бездну лет будем лететь мы в пустом пространстве, не встречая сопротивления, по инерции, на огромной скорости.

Цель нашего полёта, равно как и остальных клиперов, – поиск обитаемых миров. Затея вовсе не утилитарная: о какой выгоде можно говорить, когда речь о тысячах лет. Любопытство ныне живущих мы не потешим. Глядишь, пока мы будем спать, нас перегонят более совершенные корабли наших далёких потомков.

Я так вовсе думаю, Земля от нашего полёта получила лишь толчок к развитию технологий, да ещё избавилась от уродов, нас, над которыми вдосталь поэкспериментировали. Ведь из нас, обычных парней и девушек, соорудили самых настоящих мутантов, без волос и ногтей, с усиленным обменом веществ. Наши жизни продлили вдвое обычного, как нам обещали. Могли и вдесятеро, всё равно отвечать за обещания не придётся.

– Кот! Кот! – Котом зовут меня. – Пойдём, посмотришь, как красиво.

Это Стрела. Стрела – большая оптимистка – единственная, похоже, не томилась тоской. Либо она переживала глубоко внутри, старалась приободрить остальных, либо голова её варила иначе. Выглядела она как все наши девушки: лысая, без ногтей, без бровей, с красными веками без ресниц. Все мы были без ресниц, но веки краснели только у девушек. Думаю, оттого, что они тайком плакали. Я полагал, через тысячи лет страшненькие эти девушки станут для нас самыми распрекрасными. А пока я видел какого-то фальшивого подростка. Ни грамма женственности.

– Куда? – спросил я.

– В рубку. Там такие звёзды.

– Я уже две недели любуюсь. Одно и то же. Осточертело, – я говорил сварливо. Будь Стрела красавицей с причёской, макияжем и в платье, конечно, я пел бы иначе. Но за Стрелой всё же последовал.

Корабль наш большой, но таковым не кажется, потому что очень тесно в нём. Коридорчики узкие – вдвоём не разойтись. Потолки низкие. Идёшь как по трубе, вернее, ползёшь. Перебираешь руками по поручням. Всё-таки невесомость.

И вот мы в рубке. Рубка у нас просторная, хоть в баскетбол играй. Она вверху корабля и из неё видно во все стороны, кроме низа. Четыре кресла пилота, большая гладкая приборная доска. Кресла пусты, а доска потушена: корабль идёт управляемый роботом, не людьми.

– Смотри, узнаёшь, южные созвездия, – сказала Стрела, сама прислонилась ко мне.

Выглядело это вполне очевидно: парень с девушкой тесно прижавшись смотрят на звёзды. И, следуя закону ситуации, я должен был приобнять Стрелу, а она податься ко мне, мы бы слились в поцелуе. Но не здесь, не на корабле. Потому как если вдруг станет мне Стрела отвратительна, бросить мне её будет не просто, заперты мы вместе на тысячи лет.

– Послушай, – сказал я, а губы мои отчего-то пересохли, – если честно, хоть я и весь такой замечательный космонавт, в созвездиях ничего не понимаю. Мне, понимаешь, как их не соединяй, ничего знакомого не видно.

– Жалко, – вздохнула она, – ну ничего, скоро мы окажемся далеко-далеко. И там будут новые звёзды. И мы сложим из них свои созвездия.

– Звёзды будут те же самые. Не обольщайся. Не так уж и далеко мы отправляемся. Может, они будут видны под другим ракурсом.

Мне не хотелось выглядеть грубияном. Но и романтический настрой девушки следовало сбить.

– Стрела, а ты ведь тоже плачешь, когда одна, – сказал я зачем-то. – У тебя глаза красные, как и у остальных девушек.

Всхлип был мне ответом. И отчего девушки такие, даже те, что прошли специальную подготовку? Мне не оставалось ничего другого, кроме как прижать её к груди.

Смерч – наш командир. Он старше всех остальных, ему больше тридцати лет. Он опытный, побывал в двух экспедициях. Одна, проторённая дорожка на Марс, а вторая – к Венере – растянулась на семь лет. О последней своей экспедиции Смерч мог много порассказать. И рассказывал. На их корабле случилась авария, и почти месяц они жили в скафандрах, пока заделывали развороченную взрывом обшивку и восполняли утраченный воздух. А близкое Солнце жарило их. Ели они в специальной камере. У них была одна шлюпка, но входить в неё оказалось расточительно из-за больших потерь воздуха в её шлюзе.

– Разве у вас не было системы отсеков? – спросил однажды Стратег.

– Были, но управление сломалось, защита не сработала и все отсеки оказались открытыми.

Стратег многозначительно хмыкнул. Понятно, он знал все подробности того полёта и не разоблачил вслух преувеличения Смерча лишь ради поддержания авторитета командира. Да и многие из нас слыхали, что с аварией на том корабле справились за пару дней. Что Смерч делал в скафандре оставшийся месяц?

– Послушай, Кот! – окликнул меня Смерч. – Чем вы со Стрелой занимались в рубке?

– Смотрели на звёзды, – ответил я.

– Ну-ну, – хмыкнул он. – Тебе надо поспешить. Скоро в анабиоз, а очнёшься среди тысячелетних старух, – и засмеялся. – Только особо не увлекайтесь, анабиоз беременным вреден.

Этот Смерч считал себя демократичным командиром, позволял себе панибратство, как мне виделось, одностороннее: я не мог отсыпать в ответ равную меру хамства.

– Надеюсь, тысячелетия не испортят наших старух, – сказал я.

Смерч истерично, с визгливыми нотками, захохотал. Он нашёл мои слова удачной шуткой. При этом из его раззявленного рта вылетали маленькие белые шарики слюны. Я поспешил молча удалиться, оставив его наслаждаться весельем. Хотя по корабельному уставу я, как подчинённый, обязан был испросить разрешения уйти. Но таков наш командир, я принял его и посчитал, что нам повезло, бывают экземпляры гораздо хуже, уж я их повидал.

За месяц бодрствования я решил получше изучить устройство нашего корабля. Ведь неизвестно, что будет через тысячу лет. Глядишь, проснусь один, тогда мне придётся взять на себя всю ответственность.

Корабль наш огромен. Он сделан в форме шара диаметром семьсот метров. И весь этот объём набит под завязку оборудованием. Его делали не на Земле. Специальный завод собирал его в космосе. На Земле изготавливали отдельные части и отправляли их вверх. Это завораживающее зрелище, когда десятки грузовых капсул уходят в небо, а оттуда спускаются ещё десятки, опорожнённых. Я и сам поднялся на корабль в такой капсуле, только пассажирской. Капсулы эти поднимались не сами собой, а в электромагнитном поле. С космического завода свешены ленты из молекулярного материала, точно такого, из которого сделан наш парус. Они весили ничтожно мало: несколько граммов километр внизу и ещё меньше вверху. Но всё равно набиралось изрядно веса, ведь до завода тридцать две тысячи километров. Так что тонну эта лента запросто держала. В ней, по напылённым проводкам, тёк ток. Капсула, в центре которой охлаждённые смесью сжиженных газов сверхпроводящие обмотки создавали мощное поле, летела по этой ленте вверх или спускалась вниз, добиралась до завода два дня. За это время до Луны можно долететь. И я тоже тащился в пассажирской капсуле два дня. А до Африки, куда спускались ленты, долетел самолётом за час.

Наш корабль никогда не коснётся поверхности планеты. Он родился в космосе и предназначен в нём остаться. Да и не пролететь ему сквозь атмосферу, его корпус ничем не защищён. Шлюпки покрыты толстым сверхпрочным полимером, а корабль нет. Никакой полимер не спасёт, если столкнуться в космосе с маленьким камушком. На световой скорости камушек запросто насквозь прошьёт весь корабль, или разлетится и выбьет большую дыру, невзирая ни на какую защиту. А если камушек побольше? Одно радует, в межзвёздном пространстве немного вещества, пусто там. Да ещё далеко во все стороны, на сотни тысяч километров, распространилась чувствительная область нашей активной защиты. Она должна уберечь и парус, и корабль. Все опасные камушки сжигает, отбрасывает она концентрированным лучом. И превосходно работает, по крайней мере, на медленных скоростях.

Есть ещё и очень крошечные камушки, всевозможные частицы. Они вполне себе портят наши клетки, и если их много, то можно и заболеть. В космосе хватает таких частиц. Наш корабль индуцирует магнитное поле, наподобие такового у Земли. Поле не даёт проникнуть внутрь частицам, имеющим электрический заряд.

Наш корабль долго разгоняется. Через месяц, когда мы ляжем в анабиоз, мы ещё не дойдём до орбиты Марса. И через несколько лет мы не выйдем из солнечной системы. Но скорость наша будет всё больше. Именно Солнце в конце концов заставит нас лететь так быстро, как никто ещё не летал. Мы получим как бы пинок по нашему мячу, который загонит нас очень и очень далеко.

Я бродил по кораблю, осматривал и расспрашивал обо всём, на что натыкался. А натыкался я буквально. В невесомости чудесно было ощущать полёт, оттолкнувшись и несясь по какому-нибудь прямому коридору. Иной раз больно стукаясь невесомым телом. В нашем корабле не было замены гравитационному притяжению, центробежной силы при его вращении, например. Поэтому наши мышцы стремительно деградировали, через тысячи лет анабиоза они вообще переродятся в бессильную ткань. Никакая физическая нагрузка не может заменить влияние гравитации.

В корабле всем управлял не Смерч, Смерч считался официальным капитаном. А за каждую малейшую пылинку, за каждый винтик и каждый грамм воздуха болела голова Здешнего. Здешний не был помощником капитана, для него не нашлось места в людской иерархии, потому что и человеком он не был. Здешний выглядел как человек, самый заурядный человек, невысокий с крупным мясистым носом и близко посаженными маленькими глазками неопределённого цвета. Видно, кто-то из инженеров, его конструировавших, взял прототипом собственное невзрачное отражение. Здешний – не совсем робот, он – дублирующий, очеловеченный интерфейс корабельного интеллекта. Слишком уж очеловеченный. Всюду сующий нос, ворчливый человек с плохим чувством юмора, тут они со Смерчем друг друга стоили. Здешний был вездесущ в самом прямом смысле. Он всё разом слышал и видел, будучи машиной, должной за всем следить, при этом, имея скверный характер, разводил сплетни, хихикал и интриговал. Смерчу о моём свидании в рубке доложил, без сомнения, Здешний. Оба, небось, при этом гнусно посмеивались, обменивались шуточками. Но на вопросы мои Здешний отвечал без иронии, тут он гордился своей миссией. Не знаю, может ему специально ввели такую программу, вдруг это нужно, чтобы мы не сошли с ума?

– Здешний, где я? – спросил я, оказавшись на большом складе, где притороченные к стенам и друг к другу стояли ряды одинаковых ящиков, тут же к стенам прилепились несколько вспомогательных роботов,

– Это заводы, – ответил Здешний, голос его выходил из устройства в потолке и гулко разносился по помещению. – В каждом ящике отдельный модуль. Для работы достаточно трёх ящиков. Синего, красного и жёлтого. В синем исследовательская часть, в красном техническая, а в жёлтом добывающая. Чем их больше, тем быстрее можно достичь результатов. Два вспомогательных робота независимо от центрального интеллекта способны управлять производством. Представь, Кот, дай им достаточно ресурсов и времени, они смогут в точности повторить и наш корабль.

Ящики были большие, высотой мне по грудь, но для завода всё-таки слишком маленькие. Ясно, в них лишь первичное оборудование, небольшая мастерская с программой саморазвития. Сколько ей надо чтобы вырасти? Год? Хотя ящиков много, глядишь, создадут они столько же заводов, наделают ещё механизмов и транспорта, обустроят планету. Подобные заводы разрослись на Венере и вовсю её уже меняют. Людям, правда, туда пока ещё путь заказан. Но в обозримом будущем там зацветут сады. Хотя Венера и много ближе Земли к Солнцу, температура на её поверхности ожидается такая же, как и на нашей планете.

– Бродишь повсюду, энергию тратишь, – проворчал Здешний.