26. Л#@#*
27. Русь, бля!
28. Немать
29. Мама Всех Мам
30. Детина тчк
31. Колыма вольная
32. Иуда угощает
33. Русское ничто (вечное возвращение)
Фантики
Туда можно пойти, сюда можно пойти, затуда и растуда! там туда-претуда повернуть, засюда заглянуть, по коленке хлопнуть и ваще вон туда уйти! – такая Москва огромная.
Ходила по бульварам и всё наглядеться не могла – Ишь.
Сластёна знатная эта Ишь! С Пензенской области сама: всех медведей довела там – ест мёд и ест (уже пчёлы петицию подписывали). Мишки её поначалу пожалели – девчонка, как-никак, – а потом как не выдержали, как собрались, как пенделя ей дали – ажно в Москву улетела!
В слезах, с горящей попой – Ишь потёрла глаза кулачками, поправила сарафан и пошла сладкую столицу изучать – Москву, бишь (конечно, можно бы в Стамбул махнуть, – но туда ведь загранпаспорт надо). Идёт и облизывается: так сладко всё, так вкусно, что улицы сворачиваются в крендель. А прилавки-то какие! Ммм!! И не то чтобы еда (хотя еда-то – объяденье полное), а так, вообще, полный комплект – заведения, машины, фонари, экраны, вывески, брусчатка, витрины, газировки – всё такое сочное, всё такое аппетитное, и как бы сдобрено какой-то сахарной посыпушкой…
Ну а Ишь – знай, облизывается, ходит. День целый прогуляла, голод одолел её, в ресторан зашла – «Прага» (круглый как пирожное, припасённое Арбатом под чаёк). Сама Ишь ростом-то пустяк! – так что под юбками официанток она ловко проскочила и сразу в кухоньку, на табуреточку, – а там торт стоит нарядный: как для неё. А в торте том – шоколад, бисквит, малиновый сироп, грильяж, орех грецкий, марципан красный-красный (как вульгарная кушеточка), виньетка-сердце из карамели и голубичные ягодки впридачу. Ишь на табуретке качалась-качалась, на торт смотрела-смотрела – и проглотила… Жуёт, довольная – с улыбкой как арбуз. Ну а как дожевала, как оглянулась кругом, – а там другой торт, ещё краше, пышнее! Ну что поделаешь – его тоже умяла. Руки все в креме: жуёт, давится, снова жуёт. Круглая как колобок, попыталась Ишь выйти с кухни, – а там у двери стоит: помпезный, трёхъярусный, свадебный торт…
Когда официанты застали её с руками по локоть в шоколаде, бордовым лицом и неспособную на человеческую речь, – Ишь постиг второй пендель: он был так крепок и сердит, что долетела она до Лубянки. Там Ишь встала, пальцы облизала, сарафан оправила – и поняла: надо менять стратегию.
Пошарила глазами по Мясницкой, по Арбату, по Ордынке, по Тверской, по Таганской, по Крылатским, по Пречистенке и Пятницкой – глядь, видит: завод пыхтит. Подходит – шоколадом пахнет. Читает – завод конфетный, «Рот-Фронт». Зашла, расплакалась, заревела, взмолила:
– Пожалуйста, можно у вас порабо-отать!!
Охранники лбы свои почесали и прямо со лбами направились к администраторам. Те Ишь вдумчиво обсмотрели, на калькуляторе что-то там посчитали и вручили ей листочек трудовой.
Каждый рассвет, каждый полдень, каждый полдник и каждую ночь Ишь благодарила Бога за то, что с карьерой ей так свезло. Работала она на конвейере по заворачиванию в фантики, и набивала конфетами – чистый шоколад!! – карманы, носки, подмышки, трусы (тут попа в самом деле начала слипаться). А уж сколько на рабочем месте заточила – о-о-ой-ё!..
Комнату сняла тут же, на «Новокузнецкой». Когда на работе сладкого не хватало – догонялась пастилой, шоколадками, ореховой пастой: а потом ещё халву с чаем!.. Эх, жисть!
Ходить ещё любила, гулять – особенно по бульварам, вязким как мармелад. Вот и ходила раз по Тверской, вдруг видит – витрина: а там ничего в витрине этой, зеркальная пустота, софиты как на театре и в бархатной подушке обручального кольца лежит волшебное какое-то пирожное (спиралью вьётся – прямо башенка). У Ишь аж сердце подскочило: подходит она, влепляется носом в стекло – читает:
ПИРОЖНОЕ ИТРЕМС
2 000 000 руб.
И отлепилась она от стекла, и двинулась дальше по бульварам кружить. Сначала нос повесила и так ходила, – потом подобрала. И без всяких этих ИТРЕМСов у Ишь сладкая жизнь!
Да только живёт она сладкую жизнь эту, а коллеги её по цеху – как фантики какие-то: шелестят пожухлыми глазами, катаются туда-сюда от ветра, шуршат чего-то там на перекурах. И никто-то кроме неё даже конвейер не объедает! Ишь не то чтоб стыдно было, – так, неудобно как-то, неловонько.
Раз она поймала одного и прицепилась:
– Дядь, а почему вы не подъедаете ничего сладенького?
– Да как-то наелся, – ответил он, прячась в смурное пальто и поскорей на улицу (там уже падал лист).
Ишь не отчаивается – подходит к другой, спрашивает:
– Тёть, а почему?
Та наклонилась сочувственно и улыбнулась как лимон:
– Ты слышала про сахарный диабет?
– Нет…
– Профессиональная болезнь. Каждый второй болеет на заводе.
И ушла.
Ишь задумалась в какую-то грустную бяку. А что если она тоже диабетом заболеет? И вообще, такая странная штука… Вот шоколадка. Первый кусочек всегда такой вкусный, так эта шоколадка тает и щекочется во рту… Второй кусочек хорош, но с первым уже не сравнишь. Тогда она пытается поправить всё третьим кусочком, но он такой гадкий, такой приторный, что тут же нужен четвёртый кусочек, от которого живот бурчит и топочет ногами, и вот – она уже сожрала целую шоколадку и не понимает зачем…
И такая вдруг грустная грусть охватит, что ничего не остаётся как бежать на улицу и снова кружить бульварами.
А Москва такая пышная, такая нарядная, такая накрашенная – ножку показывает, улыбается плотоядно, берёт за руку и давай отчебучивать! кинотеатры, гирлянды, торговые центры, уличные музыканты, теплоходы, офисы, парки, тусовки – лепота!.. И кружится-кружится в вихре этом, всех тащит в хоровод свой: э-ге-гей, давай, скорей! запрыгивай на карусель! ха-ха-ха! ха-ха-ха! – и все крутятся, раззев рты, покуда не потянет на блёв.
Ишь сидела на скамейке Страстного бульвара, мутно ткнувшись в коленки и проклинала эту фатальную шоколадку. Фантиками катились осенние листья, хотя вечер был тёпл. Ишь сидела и думала: уж раз ей уже так плохо от этой дурацкой шоколадки – то, наверное, лучше избавиться и от второй, завалявшейся в кармане. Тогда у неё не останется искушений и завтра она проснётся и начнёт чистую жизнь.
Так рассудив, Ишь зашуршала фольгой, надкусила плитку… Тут взгляд её упал.
Тоще-сутулый, похожий на какую-то веточку, в порядочно драном костюме в полоску: бледный, с гордой осанкой, в усах и пенсне – седой человек ходил, тыкая тросточкой, по брусчатке. То и дело – придерживая фалду – он элегантно наклонялся и очень сосредоточенно прятал фантики в отваливающийся карман.
Вдруг – он оглянулся на Ишь, помолчал такт или два – и затем приветливо проговорил:
– Ну как – хорошо ловится рыбка-бананка?
– Чего? – Ишь, как застуканная, спрятала шоколадку в карман.
– Всего лишь злополучная шутка! Прошу меня простить. – Человек утёр ссохшийся рот платочком и приятно улыбнулся. – Однако я совершенно забыл представиться! Меня зовут Алексей Гамсун. А вас?
– Ишь.
– Рад знакомству, Ишь!
Жёлтые фонари лепили свои блики. Гамсун отвернулся в сень бульвара и долго-предолго смотрел в неуловимую точку. Вдруг – он прибавил:
– Любите сладкое?
– Я? Очень люблю! У меня есть немного – вот, хотите? – Она протянула надкусанную шоколадку.
– О! Мне нельзя, увы! – Усмехнувшись, Гамсун учтиво подсел к ней и сгорбился на тросточку.
Ишь осмотрела его зорко-зорко:
– У вас сахарный диабет?
– Нет, другое.
Смолкли.
Несколько кислых лиц проследовали мимо: одни уже ни на что не надеялись и катились выжатыми фруктами, другие тщились сожрать все сливки жизни, слушали музыку с колонки, смеялись рафинированным смехом, – но все, все они были ватрушки с недоложенным творогом…
– А что вы делали у мусорки? – спросила Ишь.
– Я? Коллекционировал разбитые надежды.
– Фантики?
– Верно. – Гамсун шмыгнул.
Румяный жёлтый лист, неторопливо, медля – опал на мокрый песок.
– Вы давно в Москве? – спросил Гамсун, как будто бы у листа.
– Месяца два.
– Понятно… – Он постучал палочкой и важно шмыгнул. – Здесь много возможностей и мало счастья… Впрочем, как и приличествует Вавилону.
Ишь подумала и посмотрела на шоколадку – выпуклую кубиками.
– А зачем тогда люди сюда едут?
– А для чего мотыльки летят на свет? – Гамсун снова приятно улыбнулся. – Однако ж, мне пора. Пока до встречи! – Интеллигентно покряхтывая, он поднялся и пошаркал дальше, нащупывая палочкой песок.
Мелкий дождь посыпал. Ишь посидела, – внимательно глядя в тающую спину… – заточила горькую шоколадку и отправилась домой.
Как-то сама собой под ноги залезла Тверская, с этой её витриной и этим её ПИРОЖНОЕ ИТРЕМС (круглым как Москва). Ишь облизнулась, и титаническим усилием отвела взгляд: кое-как шагала она, утешая себя, что, наверное, это пирожное отравлено диабетом.
И всё равно ночь проворочалась – ПИРОЖНОЕ ИТРЕМС падало ей в рот, падало, падало – и тут же на удочке уносилось вверх: в обжигающем желании, она снова тянулась, почти уже доставала, распахивала рот, чувствовала крем на губах и – пирожное опять ускользало. Проснувшись вся в слюнях, Ишь пошла чистить зубы. Вся в пене, с щёткой в руке, она твёрдо объявила зеркалу с собой:
– Это пирожное будет моим!!
А работа делалась всё серее и безрадостнее – шоколад всё невку?снее и гадостнее, да ещё зима в форточку стучится! Липкий снег бил её по носу, а Ишь куталась во все шарфы и все куртки, но делалось от них только зябче…
Обеды Ишь просиживала в столовой, заливая горе варёной сгущёнкой и чаем (единственное утешение) – как вдруг – что-то выпало. Она удивилась и посмотрела: в сомнительной кашице коричневого цвета, с недоумённым лицом, торчал её белый зуб.
Она хлопнула глазами десять раз.
