– Ты просто забыл главное правило, – говорила Юля, собирая рюкзак на следующее утро, – респондент не держит нужную инфу в оперативной памяти – для него это очевидная часть быта. Вот ему и странно, когда приходят студенты и спрашивают про домовых.
– Да у них там труп лежал и болтал ногой!.. А петух?!
– О, петух тебя серьёзно напугал! – усмехнулась Юля, с ехидным уголком у рта. И тут же хлопнула Сеню по плечу. – Пошли, фантазёр!
И снова на ревущей лодке, снова бледноглазое озеро – с горизонтом сердитых хвой, валунов, болот без дна, с смутным лицом переправщика…
Когда они приблизились к дому – бабка с дочерью сидели на крылечке, перебирали картошку.
– Здравствуйте. – Юля слегка поклонилась. – Мы студенты, из фольклорной экспедиции. Хотим поговорить.
– Бесёда эко хорошшо, – сказала бабка, отирая руки о фартук.
Юля скептически посмотрела по сторонам:
– А вы не против в доме поговорить? Просто ветер, а у нас микрофоны…
– А пусь ёго дует! Цё душегубица, когды вёдро глянь какая.
Соня вдруг резко захохотала, пряча смех под губами – и тут же смолкла. А Сеня с Юлей переглянулись, достали диктофоны и принялись за работу.
Получалось у Юли правда ловко. Свои вопросы она не то чтоб задавала – она как бы советовалась. Ну а бабка охотно рассказывала: про порчу, про загово?ры, про травы какие-то… Но какую-то щепоточку, что-то самое важное – она неизменно припрятывала и заминала.
А Сеня толком и не слушал (это не люди! это не люди!): с отнимающимся дыханием, теребя пальцы, он взглядывал то на Юлю, то на Соню, – а большей частью не смотрел ни на ту, ни на другую и разглядывал шлявшихся у забора телят (и этот умиротворяющий запах коровьих лепёшек…).
– О! Гадания – это интересно! – продолжала Юля с азартом.
– А цё интересна, – бабка пожала плечами. – Ка?тицца в лунну ноць по езёру, кладёшш на дно зырянки зерца?ло – да гленько. Вот и сё гаданье. Девкам смехом звати!
– Очень интересно! А теперь я хочу с Серафимой Петровной поговорить.
– Дак ушла она.
– А куда? Я догоню.
Сенька наклонился к Юле на ухо:
– Ты что делаешь? Он же покойница!
– Ну вот и будет интервью с ревенантом.
– Так нельзя же… беспокоить.
– Ты учёный или нет? – пихнула его Юля.
Тут к крыльцу вернулась Соня – в сарафане, с двумя фарфоровыми чашками – покачнулась вдруг и вылила обе Юле на руку. Та, вздыбясь, заорала (Сенька подскочил тоже) – и рванулась к раковине.
– Умывальник не лём, – сказала Соня равнодушно. – Тамо боцьки на грядцах.
Продолжая орать, Юля побежала за дом, – а Сеня так и стоял смятённым придурком. Вдруг – Любовь Маринишна веско цокнула и куда-то исчезла.
Они стояли вдвоём – секунду, две – в тишине: какой-то извечной, как бы сплетённой некими мастеровитыми пауками… Сенька всё ещё морщился, подрагивая и представляя эту обваренную руку (бедненькая!), а Соня как-то странно закусила губу и проговорила невинно:
– Пойдём на запольки.
– В смысле? – Он весь оторопел.
Соня не отвечала.
– Какие ещё запольки? – попробовал он опять.
А Соня молча взяла его за руку и поволокла.
Поволокла быстро, даже удивительно: перед глазами сменялись картинки – насупленная хвоя, каменистые пустоши, вязкие топи – среди бескрайне-жёлтого камыша, у какой-то гнилозубой мельницы, они остановились. Кусок жернова болтался со скрипом, пустые глазницы гудели чернотою, а кругом – какое-то бесконечное, несметное болото, голубое наваливающееся небо, заунывные лягушки. Где-то далеко – в мглистой дали – виднелся островок леса и, кажется, намёк на деревню.
– Красиво, – проговорил Сенька, пытаясь совладать с комом в горле.
А Соня тихо, неторопливо, подошла вплотную – Сеня вжался в выцветшие доски, – огромно улыбнулась одной десной, наклонила голову к плечику, к другому и уставилась двумя безднами, надувая радостные ноздри. Затем она ласково взяла свою добычу за руки – и – набросилась в диком поцелуе.
Сеня сошёл с ума и провалился со всей страстью (и хватал её спину – как-то неловко и монотонно), но только Соня вдруг оторва?лась, скинула лямки сарафана и подняла руки вверх, являя голые подмышки и остальное, Сеню вдруг передёрнуло – он отвернулся: уставился в поле.
– Я не могу так, – сказал он и смолк.
Соня посмотрела, не поняла и положила голову ему на плечо:
– Цюдной ты.
В желтизне квакали лягушки. Комары били прямо в лоб.
– Я Юлю люблю, – проговорил он, чуть путаясь в «л».
– Ну дак люби, – сказала Соня, носом в плечо.
– А она меня – нет.
– Ну дак не люби.
Сенька отдёрнулся и сделал несколько шагов – Соня села на корточки, обхватила коленки.
– К тому же, – заговорил он, как-то дрожа, – я тебя совсем не знаю… Мы не общались. Мы даже не гуляли!
Хмыкнув, Соня откинулась в траву – в этом скатанном сарафане, совершенная в наготе, она водила пальчиком по травинкам как дирижёр. Смущённый, Сенька заглянул в мельницу – разруха, гнилые доски, бурьян – и оглянулся: Соня так и лежала с голой грудью. Он резко подошёл к ней и попытался зачем-то надеть на неё лямки, но та выскользнула и снова растянулась в траве, блаженно растекаясь лицом.
– Ну какое у нас будущее, а? Ты же не поедешь со мной в Архангельск! – Он стоял над ней, руки строго в карманы.
Очень внимательно – Соня уставилась внезапно глаза в глаза: из женщины-женщины она вдруг сделалась маленькая девочка:
– Ты оногдысь тако ва?диво говоришь, как бутто тебе цё-то интересна.
– Это называется «вопрос».
– Чешуя какая! Оно ж всё вмёсте лёжит. Нать только вдругорядь туда посмотрем – и всё понятно.
– Ну это ж вы, ведьмы – ведаете, – проговорил Сенька сквозь зубы.
Соня вскочила вдруг и схватила его как мягкую игрушку. То ли улыбаясь, то ли хмурясь, она что-то долго изучала в его лице и внимательно мяла руки (не отрывая жадного взгляда):
– А вы – много вопрософ спрашивам. – И поцеловала в нос.
Хотя у Юли было много вопросов (диктофоны все куда-то запропали), когда Сенька вернулся, она задала только один:
– Где ты был? – И уставилась с какой-то подпрыгивающей истеричностью.
– Гулял, – ответил он, играя губами. – Красиво тут! Как твоя рука?
– Нормально. – Юля метнула взгляд на забинтованную руку с сигаретой, и снова на него – этот тяжёлый каштан.
Не выдержав его, Сеня облокотился о перила, сверкнул зажигалкой, выдохнул дым. Мимо проходил Мороз: вечный ящик водки и косая борода с заиндевелой сединой…
– Александр Викторович! – окликнул его Сенька. – Здрасьте! А вы не подскажете, у кого про ведьм можно почитать?
Мороз подозрительно замер:
– А зачем тебе?
– Респондента нашёл хорошего.
– У тебя же другой блок был? – Мороз пощурился. – Про народную Библию, так?
– Ну Александр Викторович! Очень респондент хороший!
– Ну раз хороший… – усмехнулся тот в бороду и дальше пошёл. – Завтра дам тебе книжку Головина. А вы там давайте, на костёр приходите – у нас сегодня инициация.
– Обязательно! – крикнул Сенька и на Юлю посмотрел.
А экспедиция продолжалась. Тайком, на мельнице, Сенька с Соней встречались, целовались, гуляли по болотам, по дубровам: он задавал вопросы – Соня неохотно отвечала, целовались опять (не доходя известного предела), а Сенькина монография про ведьм – тучнела помаленьку…
– О, Ерофей Палыч! – заметил Сенька петуха, забредшего к ним в уголок (они и матрас какой-то приволокли, и котелок, и кружки).
Соня подняла головушку с его груди:
– Эко не Ерофе Палыц, эко другова – на мамку поглядует. Кыш отсель!
– А что за зёрнышки вы тогда на кухне считали?
– Ерофе Палыц у нас главной дя?дина, он отцёт передавах. Ты ишша не устал спрашивам? Не лихо тебе? – И протянула губы уточкой.
– Погоди, – Сенька отодвинулся и сел. – У вас на печи тогда лежал кто-то. Это же Серафима Петровна, да? Она ревенант? Возвращенец?
Соня приподнялась на локте, поправила волосы и, обжигая болотисто-зелёным взглядом, ласково проговорила:
– Ты б в местны кулёмки не лез, Сенецка, а то бабка хуй поставит.
– А это… кхм… плохо разве?
– А ты тада ни делов делать не сможешш, ни посцать сходить. И попы? не в помо?чь – кто обаву поставил ейна токмо и снять можат.
– Интересно. – Сенька записал в телефон.
– Ужа-ты! Помолци.
– Ужаты?, – согласился Сеня и улыбнулся как довольный кот.
Нос её был похож на нос, а губы были похожи на губы – глаза, приблизившись, вдруг разбежались в лучики (взгляд довольной лисицы), руки обвили шею, Сонечкино лицо придвинулось, накинулось…
– И-и-и ещё… – пробормотал Сеня смущённо. – Вот когда…
Соня отпихнула его и уставилась как прелый лист: её личико моментально преобразилось в жужжащий ком ненависти – резко.
– Лешшой! Цё те нать? Изгаляца со мною? Ты меня цюхать хоцеш? Ляды тя дери! – выплюнула она с достоинством, оправила комбинезон, напялила сапоги и устремилась в камыш.
Сенька бросился за ней:
– Постой! Постой! – Он схватил её за руку: как цветок. – Ты не подумай, что я… Я без ума от тебя!.. Просто про банников и домовых у вас каждый второй рассказывает, а по кикиморам у нас голяк. Я только про кикимор – и больше ни одной вещи не спрошу! Клянусь.
Она обернулась – лицо переливалось, как бы не решаясь, на каком остановиться, – и закричала в глаза:
– Мне надоелы отвецять твои на?пусты вопроссы! Пошол вон!
И ушла – сапогами хлюпая – в липкое болото (камыш своими дудочками виновато прошуршал по белому бедру). Шагов через пять, она вдруг замерла. Глянула через плечо. Улыбнулась этой страшно-чарующей улыбкой в одну десну:
– Ладно… Споди сюды, я выкажу те кикимыр.
Сенька сбегал на мельницу за рюкзаком, вернулся, взял её за руку…
Побежали леса, побежали пространства, реки, холмы, сизые лунки озёр и разливы сосен – вдруг, они рухнулись вниз, где не было камышей, только спички деревьев, мшистые ковры, топи, из которых можно и не вернуться. По колено в воде, в тусклой дымке, Сеня смотрит по сторонам, а Соня тащит его куда-то – не оборачиваясь, как палач.
Вдруг – она выпустила руку и отпрыгнула вбок: только круг на воде. Барахтаясь, Сенька шарил руками в этой холодной жиже, раздвигая занавесы веток – нигде, ничего, никого.
– Со-ня! – кричал он, складывая руки.
Нет ответа.
И глушь непонятная, и деревья странные. И небо – муть. Интересно – сейчас день или ночь? Он покричал ещё несколько раз, и потихоньку стал двигаться в поисках выхода.
За секунду до этого волоски на руках напряглись – (ни одной птицы) – Сенька попросту не успел сообразить, что именно тут не так, только ощутить, и вдруг – за частоколом из хилых деревец – он рассмотрел некое странное полое пространство, навроде как бы пруда, по которому в совершенном спокойствии разгуливают что-то пять или шесть девиц, голых напрочь, с длиннейшими волосами (Сенька даже загляделся), потихоньку делающих свои какие-то дела: они то ли собирали что-то, то ли сажали, то ли поминки справляли, то ли свадьбу – и ещё при этом они что-то пели на каком-то ломанном, нечеловечьем языке:
