Дыыыр о-о-о-са, ой-ма-лю-у-у-ма!
Ой ма-лю-юб-зоорма! Узург олбо, ыщ-ва!
Ыщ-ва, дыр о-за! Ыщ-ва, юб-зорма! Ыщ-ва, охан-тэ!
Брыкнулась тихая мысль включить диктофон, но вместо этого Сенька как дурак вышел из безопасных деревьев и спросил запинающимся голосом:
– Из-вините, а в-в-вы случайно Соню не видели? В-ведьмина дочка.
Одновременно, единодушно – девицы разом обернулись: на лице их (не лицах) что-то хмуро напряглось. Стараясь хранить верность не то Юле, не то Соне, Сенька отвёл взгляд от бесконечного ряда болтающихся грудей.
Вдруг – с страшной тишиной (был бы тут рёв – было бы вполовину не так страшно), с страшной тишиной из воды взвилась до неба ещё одна – старая как это болото; гнилые куски мяса болтались на ней как тряпьё – пламенея и растекаясь, без крика, без слов, она повелительно схватила Сенькину шею своими пальцами и поволокла по воде. От ужаса он даже не сообразил кричать – только бессмысленно раззел рот. Вдруг, она его бросила и стала бить лапой: просто, без кулака, без когтей – лупить по голове, по спине – с остервенением всех обиженных женщин, всех сожжённых на кострах инквизиции ведьм, всех дорвавшихся, наконец, до своего обидчика – она колошматила его, утаптывая в воду, ветки вокруг радостно набежали и наклонились душить, до плеска, до смеха, дыхания не остаётся –
очнулся он в бурьяне, шагах в двадцати от мельницы, мокрый как из-под ливня. С гудящей головой, Сеня снял с себя шмотки, отжал их хоть немного и надел – мокрые и противные. Осмотрев мельницу (ни Сони, ни матраса, ни рюкзака), с каким-то удивительным безразличием – сунул руки в карманы и пошёл в сторону лодочника (интересно – это день или ночь?).
Когда он добрался до школы – спортзал зиял пустотой: ни военно-полевых матов, ни кулеров с чайниками, ни прилипших к ноутбукам людей. Сенька подумал крикнуть «эй!», – но показалось как-то глупо, и он сразу последовал во двор.
«Буханка» уже стояла заведённая, люди весело курили около неё.
– Сеня!! – подскочила вдруг Юля и крепко обняла его: жмурясь, не обращая внимания на болотную грязь. – Мы тебя везде искали… – Она оторвалась и уставилась в лицо. – Это кто тебя?..
– А вот и наш герой! – с весельцой бросил Мороз и поставил коробку. – Как раз в Сегеже баня будет. Давай поживее, через десять минут выезжаем.
– Я не поеду, – проговорил Сенька с непонятной решимостью: мимо Юлиного лица – прямо Морозу.
– В смысле? – Юля повернула его за подбородок.
Сенька виновато улыбнулся этим нежным – таким человеческим, таким домашним – глазам… Курящие студенты уже столпились, предчувствуя скандальчик. А Мороз стал с канистрой и серьёзно закашлялся:
– Кхм-кхм! Дело в том, дорогой Арсений Степанович, что я отвечаю за вас, за ваше здоровье, ваши материалы и за – кхм! – соблюдение естественного баланса здешней жизни, если можно так выразиться.
Мороз смотрел как бы с вызовом; в наморщенном лбу Юли застыло разочарование. Сеня тихо на них улыбался.
– Ну так? – кивнул бородой Мороз.
– Я остаюсь, – повторил Сенька.
– Так, значит? Ну с Богом! – Мороз бросил канистру в «Буханку». – Препятствовать не вправе.
Какое-то время Юля недвижно смотрела своими удивительными каштанами, затем покачала головой и отвернулась тоже. Не чувствуя ничего, – Сенька развернулся и пошёл на переправу.
Всё тот же смурной лодочник сидел у мотора – с никаким лицом под никаким небом: только ледяной бледный ветер сёк по лицу.
– А холодно здесь зимой? – спросил Сенька, перекрикивая мотор.
Лодочник как бы задумался.
– Сиверко! – ответил он. – А ты плотить будеш иль опять займовать?
– Займовать, займовать! Универ башляет. – Он всматривался в приближающуюся гнилую пристань.
На мельницу он не пошёл (ноги ныли о пощаде), – а последовал прямо в дом. Там, возле умывальника стояла, мыла посуду – в платье жар-птицы – Соня.
– Привет, – проговорил Сеня, прислонясь щекой к косяку.
– Како?ва жизнь? – улыбнулась она. – Кую знатно наши кикимыры тя стретили?
– Это было достаточно жёстко…
– А неча вопросовама доса?дить.
– Да я как-то даже и не успел. – Он покрутил головой, похрустел шеей. – А где Любовь Маринишна?
– Мамка к грибам-волнухам ушла.
– Собирать?
– Советать. На целой вецёр ушла.
Без перехода – Соня бросила тарелку и схватила Сеньку мокрой рукой – быстро-быстро, она повлекла его, но не по лесам-болотам – в кровать: бросила на перину и обвила неизбежным поцелуем. Угрюмый тусклый огнь желанья тлел за закрытыми глазами – утаскивая в этот космический поцелуй, в котором сливались все когда-либо любившие друг друга, снова и снова, с той же болезненной остротой и сладкой мукой переживавшие одно и то же недосягаемое, недостижимое.
– У тибя тоцьно вопрософ нема? – прошептала она на ухо и тут же откинулась на спину.
Сенька смотрел, не отрываясь: лицо неестественно перетекало тысячей выражений, как лист, в ускоренной съёмке свядающий и воспрядающий: её белое тело было гладким как кости, рёбра яростно дышали, а размётанные рыжие волосы – казалось, давно сгнили… Глаза её были похожи на глаза, губы были похожи на губы – и эта плотоядная улыбка в одну десну, зелёный прожирающий взгляд глаза в глаза, раздвинутые груди, эдемский кустик пониже живота – всё это валялось, будто брошенное наземь: Сеня завис в нерешимости, но тут она распахнула ноги, как дорогу в ад, – он зажмурился и сдался.
Не успел Сеня прийти в себя, как Соня уже накинула платье жар-птицы и пошла домывать посуду. Он посидел, сгорбившись, на кровати, затем оделся, подошёл к Соне и поцеловал сзади в шею.
– Не супонь. Уходи луце.
– В смысле?
– Мне доцька нужна, а ты не нужон, – сказала она: бросила тряпку в раковину, подхватила ведро и пошла во двор.
Сенька стал как немой. Тут же бросился догонять.
– Но я люблю тебя! – говорил он каким-то глупым, извиняющимся голосом.
– Да пошшо мне ты? – И вылила ведро у забора.
Тут Сенька кинулся ей в ноги: ткнувшись в грязь, он держал её за лодыжки и не отпускал:
– Пожалуйста, не надо! Я люблю тебя! – лепетал он ничтожно.
Соня посмотрела свысока и проговорила довольная:
– А цего. Оставайси. Можот, полезны будёшь.
Как заведённый, как намагниченный – Сенька вставал с утра и копал им грядки, носил воду, кормил кур, вывозил навоз, мыл посуду. Любовника Соня не слишком жаловала – изредка позволяла себя обнять или поцеловать в щёчку. А Сеня ходил – овощ на побегушках – и никакой монографии уже не писал (ведьмачьими секретами с ним никто не делился – так, травкам каким-то научат и хватит).
Под самый конец лета (живот у Сони уже был несомненный), когда зарядили бронебойные ливни – к ним шибко постучались. В армейском дождевике, с заиндевелой бородой – стоял Александр Викторович Мороз.
– Ну здрасьте-здрасьте. – Кланяясь перед косяком, он вошёл (с дождевика льёт). Заметил Сеню. – И тебе привет! Совсем зарос парень!
Не обращая внимания, Сеня пялился на Соню бессмысленным, тупым взглядом. А та – с полотенцем и чашкой – что-то очень внимательно смотрела на Мороза.
– Цяй есь, – сказала бабка, насупив беззубый рот.
– Не откажусь, – улыбнулся Мороз чернявыми глазами.
Он снял дождевик, прошёл в комнату и бухнулся за стол.
– Дошшь сильны-то, – сказала Соня.
Мороз ухмыльнулся:
– Вы, ведьмы, – люди профессиональные. Сами знаете, не о погоде я говорить пришёл.
– Дак говори. – Бабка резко поставила кружку.
– Серафима Петровна, которую вы вернули этой весной, – Мороз хлебнул прожигающего чаю, – была утопленница. Она нарушила закон и ушла без спросу. Мама Всех Мам была оч-чень недовольна.
Соня бросила своё полотенчико:
– А намо тожо назольно было! Она нам тайну росту груш тако и не рассказала!
– Груш?? – Мороз посмотрел и расхохотался так, что на кухне сразу весело стало. – Из-за груш в такую петлю забираться? ревенанта тащить без разрешения?? Да там землетрясения были, медведи выходили! Буянила Мама, ух буянила!
– Лешшой! Да нам-то цьто! – прошамкала бабка, глядя с почти уже ненавистью.
– А то, что я – как человек со стороны – могу вас помирить. В противном случае, в земле лежать будет мало приятного, сами знаете, что Мама устроит.
– Дак помири! – Соня зыкнула.
Мороз налёг на стол и уставился хитро, с щуринкой:
– Я-то помирю. Но вы мне для начала студента верните. Родные там совсем парня обыскались.
– Забирай. Эко егоза моя балова?ла, а мне пошшо.
– Да и мне ужо без нужны, – сказала Соня (и живот погладила). – Ты с Мамой Мам помири!
– По рукам.
В один мах Мороз допил горяченную кружку и тяжко встал:
– Ну давай, Арсений, пошли.
Тот не шевельнулся.
– Да пошли ты! – он схватил его за плечо. – Всё равно ребёнка тебе даже подержать не дадут. До свиданья!
Ливень сник – допада?ли последние капли: на взрытую грязью дорожку вышел туман, где-то кукушка заладила. Без комаров, без дождя, воздух был свеж как хорошо проведённый вечер. А Сенька смотрел по белёсым сторонам и что-то постепенно понимал… Он видел как там, на горизонте, огромным комом ёжатся сердитые хвои, в гладь озера смотрится усталое небо, и крепкая отеческая рука держит его за плечо, не отпускает.
– Ты, парень, не ссы, – Мороз говорил. – Сам молодой был – дров наломал порядочно. Это ты ещё, можно сказать, легко отделался, вот я… Ну ничего, вернёмся в Архангельск, нормальную невесту тебе найдём…
А Сенька мутно переставлял ноги, глядя в землю бессмысленно.
Не нужна была ему нормальная невеста.
Русский мужик (воспетый)
Нежданно-негаданно – вдруг: упало задание от шефа:
«Сём, привет. Тут опять социалочка на подъёме, нам перед выборами инфоповод хороший. Сделай, плиз, статью про русского мужика. Жанр любой, объём 5к знаков, дедлайн – неделя.
С уважением,
Главред “Сельпо-Инфо”
Попов Н.Г.»
Сёма сидел с перепоя, недосыпа, недоеда – где-то на лавочке Калуги, в одних клетчатых трусах (последнее что он помнил – Курский вокзал), сидел и мёрз на вполне осеннем уже ветру, смотрел в экранчик телефона, удивляясь как его не украли (вместе с карточкой и паспортом сложили извиняющейся стопочкой): сидел, смотрел в телефон и думал: ё-моё!..
Первым делом – запросил командировочные и пошёл в секонд-хэнд штаны с футболкой купить хоть что ли (по пути до сэконда познакомился с ментами, которые взяли у него интервью), а заодно ботинки (хотел ещё сигарет купить, но Сёма вроде как бросил; удержался из последних сил!). Расспросил, между тем, у женщины на кассе про русского мужика.
– Не видала, – говорит.
– Да вон же мужской отдел у вас. Ни одного, что ли, не приходило?
– Ни одного, – ответила продавщица и губу набила.
Футболку и джинсы напялив, отправился Сёма к ближайшим новостройкам: на КПП сказался работником и прошёл прямиком на объект. Мимо бытовок и возни КАМАЗов, в бетонный гроб по лестнице залетает – спрашивает:
– Мужики здесь есть?
А рабочие всё – не могу знать, понятиев не имеем, я не я, лошадь не моя, наша хатка с краю, а вообще у прораба спрашивай.
По пыльным, бетонным, голым коридорам – тут цемент льют, тут болгарки искрятся, там долбит перфоратор, одним словом, ад – нашёл он как-то прораба (он был единственным человеком в каске).
