– Да я, в общем-то, не опохмеляюсь, – нерешительно произнёс Дмитрий.
Шура уловила в голосе Дмитрия эту его нерешительность и приказала:
– Иди-иди! У нас осталось после вчерашнего. Можешь, кстати, и мне плеснуть.
Кухня квартиры Шуры также каких-либо ассоциаций с прошлым не вызвала. Он налил в бокалы граммов по пятьдесят дагестанского коньяка и вернулся к Шуре. Она уже была причёсана и одета в хлопчатобумажную ночнушку в цветочек и сидела, положив под спину подушку.
– Решила одеться, раз уж так получилось, – с виноватой улыбкой сообщила женщина. – А то получается, ты меня и не знаешь почти. В интимном плане, по крайней мере.
– Да-а, – протянул Дмитрий, – а ты, получается, знаешь обо мне очень даже немало. И как я тебе? Неужели ещё и дееспособен был?
– Ну-у, ты молодцом держался, – заверила Шура.
Женская похвала Дмитрию польстила, но чувство неловкости и некие иные ощущения пренеприятнейшего свойства, квалифицировать которые пока не удавалось, остались.
Однако если бы он знал всю правду о взаимоотношениях с этой именно женщиной, то опечалился бы ещё пуще. Если бы он знал, что ей известно вовсе не то, каков он в качестве любовника, а нечто совсем из другой области, он встревожился бы гораздо сильнее. И известно не только ей, но и её мужу, что особенно опасно.
Это её муж все эти дни убил на слежку за ним, за Дмитрием, а вчера подсыпал ему в пиво быстродействующего снотворного, после чего привёз сюда. Вчера, когда Дмитрий уснул, уткнувшись мордой в рыбью шелуху, Уквасов позвонил Шуре и потребовал, чтобы она срочно приехала в кафе к метро «ВДНХ». И вот вместе с ней Уквасов и доставил Дмитрия в свою квартиру, раздел до плавок и уложил в постель, на своё собственное ложе, к собственной жене под бочок.
После того, как Уквасов раздел и уложил спать Дмитрия, они с Шурой сели на кухне, чтобы перекусить и выпить коньячку. Уквасов был предельно сосредоточен. Он инструктировал Шуру, подробнейше излагая, как она должна себя вести с гостем, что должна говорить и какие действия совершать. И чего не должна делать.
Завершая инструктаж, Уквасов испытующе посмотрел жене в глаза и спросил:
– Александра, дорогая, я могу на тебя положиться?
– Да, конечно. Я всё поняла. Хотя, как я уже говорила, мне лично всё это не нравится очень и очень.
– Я не об этом, дорогая.
– А о чём? – взбрыкнула ресницами Александра.
– Ты всю ночь будешь находиться в одной постели с мужчиной.
– А, вот ты о чём! Ну, за кого ты меня принимаешь? Оказалась в постели с мужиком, так сразу… Да и он же в стельку.
– Что в стельку – это временное.
– Как раз до утра. Налей ещё, – попросила Шура.
– Тебе бы лучше не пить больше, – возразил Уквасов.
Александра возмутилась:
– Слушай, если собственной жене не доверяешь, то сам с ним и ложись!
– Да речь не о недоверии, – почесал затылок Уквасов. – Просто, сама понимаешь, женщина, мужчина…
– Ладно, хватит! Зануда! – сердилась Александра, сама подливая себе коньяку.
– Может, тебе лучше не совсем раздетой с ним лечь?
– Сначала ты сказал, что должен увидеть меня совершенно голой.
– Я не говорил, что он должен увидеть тебя совершенно голой. Я сказал, что, проснувшись, он должен знать, что ты без одежды с ним… И это не одно и то же.
Александра продолжала спорить:
– Я не понимаю. Если не увидит, что я голая, то как он узнает, что я – голая?
– Так значит, ты собираешься перед ним голышом щеголять?
– Я ничего не собираюсь, это ты меня заставляешь спать с чужими мужиками.
– Я не заставляю тебя спать с чужими мужиками! – прижав руки к груди, горячо возразил Уквасов. – Но так сложились обстоятельства! Очень надо! Понимаешь? Ты же была и раньше знакома с ним. Понимаешь? И перспективы…
– А мне теперь спать с пьяным мужиком! – перебила его Александра. – От которого перегаром тащит за версту! Да ещё и храпеть будет, поди.
– Почему обязательно храпеть? Не все же храпят.
– А если заразу какую-нибудь подхвачу?
– Да заразу-то просто так не подхватишь! И ты же под своим одеялом…
– Под своим одеялом! А постель-то всё равно общая! – Александра обиженно отвернулась.
– Ну давай положим тебя на раскладушку, – предложил Уквасов. – Он проснётся, а ты скажешь, что он, мол, спал беспокойно, толкался во сне – пришлось уйти. На эту самую на раскладушку.
Александра пожала плечами.
– Я-то не против. Сам смотри. Тебе виднее. Как для дела-то лучше?
– Да лучше-то, понятно, именно в одной постели – какой разговор, – удручённо сказал Уквасов и подумал, что с раскладушки перебраться на диван не так уж и сложно. Было бы желание. И он внимательно посмотрел на Шуру, будто хотел определить, не позволит ли она себе лишнего, его инструкцией не предусмотренного.
– Решай сам, – повторила Александра и посмотрела мужу прямо в глаза. Однако – не без некоторой загадочности во взгляде.
Уквасов вздохнул и принял решение.
– Всё делаешь, как договорились. И никакой самодеятельности.
– Что ты понимаешь под самодеятельностью? – сочла необходимым уточнить Александра.
– Самодеятельность и понимаю, – недовольно ответил Уквасов, пряча взгляд.
После ухода мужа Александра выпила ещё немного коньяку и пришла в комнату, где спал Дмитрий. Дожили! Собственный муж укладывает собственную жену с другим мужиком!
А мужчина-то Дима, в общем-то, и ничего даже. Хотя и отнюдь не красавец. Но всё при нём. Даже волосёнки на головёнке. Александра взяла стул и подсела к дивану. Нагнулась и сбросила со спящего простыню. Вот, пожалуйста, и на талии практически никаких лишних отложений-накоплений. И ягодицы в норме – есть за что подержаться. Она встала со стула и осторожно перевернула Дмитрия на спину. Волосатости мужик умеренной. Но там где положено – в достаточном количестве. Александра быстро разделась и снова села на стул. Теперь все её ощущения несколько изменились. Как бы изменился некий угол зрения, словно бы прибыло остроты восприятия. Говорят, мужики любят глазами, а женщины ушами. Может быть. Но она, видимо, не вполне типична. Ей приятно было разглядывать Дмитрия и сознавать, что он исключительно в её власти, что она способна сделать с ним всё, что захочет. Однако о том, что она может вдруг захотеть с ним сделать, Александра старалась не думать.
А действительно ли она может сделать с ним всё, что захочет? Она вместе со стулом придвинулась поближе к дивану и протянула руку, чтобы… Но вдруг испугалась и быстро глянула на лицо Дмитрия. Беспокойство, безусловно, напрасно. Да оторви ему всё под корень – он не проснётся. Не пошевелится, возможно, даже. Уквасов говорил же, что снотворного подсыпал. Шура вспомнила о муже и поскучнела. Но скоро справилась с собою, прогнала тяжёлые и непродуктивные мысли и вновь протянула руку к соблазнительно бугрившимся плавкам спящего мужчины.
***
Выскочив на улицу, Дмитрий остановился. Он не знал, куда бежать, что делать. Исполнение заказа невозможно, однако деньги уже получены, причём не только получены, но и потрачены. Точнее, утрачены. И утрачены, судя по всему, безвозвратно. Дмитрий был в панике. У него нет таких денег. Нет и никогда не было. И взять негде. Если эти деньги принадлежат Бояркиной, что в высшей степени маловероятно, то она просто убьёт его. Стукнет чем-нибудь, угодив по голове, и убьёт. А если заказчик настоящий и жертвой и в самом деле должна стать Маринка, то он, отказавшись от исполнения заказа, обязан будет возвратить деньги. Однако где он возьмёт такую сумму?
Стоп! Дмитрий вцепился обеими руками в волосы. А почему, собственно, он должен возвращать деньги людям, задумавшим убить его Маринку? Он вернёт им денежки – простите, мол, я за это дело не возьмусь, – а они просто-напросто найдут другого исполнителя. А самого его, возможно, уберут как нежелательного свидетеля.
Дмитрий подошёл к скамейке и сел. Надо подумать, но без паники, подумать спокойно и основательно. Он закурил сигарету и откинулся на спинку скамейки. Вчера так получилось, что поразмыслить ему не удалось, не вышло поразмыслить – он напился раньше, чем собрался это сделать. Естественно, он и в пьяном виде о чём-то размышлял, и, скорее всего, именно на эту животрепещущую тему, однако результаты тех его мыслительных усилий остались неизвестны. И не стоит теперь напрягаться, чтобы хоть что-нибудь вспомнить – предпочтительнее заново всё начать, продумать всё основательно на трезвую голову и принять решение.
И тут он вновь наткнулся мысленно на факт пропажи денег. Как это произошло? Одному Богу известно. Можно, конечно, сидеть и выкручивать, словно половую тряпку, собственные мозги – вдруг да всплывёт нечто такое, что прольёт хоть чуточку света на вчерашние события. Да, попытаться можно. Но прежде всего необходимо поговорить с Шурой, которая доставила вчера его к себе в квартиру. Она сказала, что денег при нём не было, однако, возможно, она сообщит что-нибудь из того, что поспособствует – так хочется на это надеяться! – выйти на след пропавших денег.
Сегодня, сделав несколько глотков из бокала с коньяком, он вспомнил о деньгах, полученных им накануне от усатого, и бросился обшаривать карманы брюк и ветровки. И не обнаружил денег.
– А деньги где?! – вскричал он.
– Какие деньги? – спросила Шура.
– У меня же были деньги! Восемнадцать тысяч! Долларов! – закричал Дмитрий и снова принялся осматривать карманы.
– Ты что-то путаешь, – не согласилась с ним Шура. – У тебя не было денег.
– Были! Восемнадцать тысяч! Чёрт возьми! Где же они?!
– С такими деньгами… пьянствовал? – голосом ошеломлённого человека произнесла Шура.
Дмитрий схватил одежду и стал быстро одеваться. Ему казалось, что надо куда-то бежать и что-то срочно предпринимать. Через минуту он уже бежал по лестнице вниз.
– Ты вернулся? – удивилась Шура. – Ну заходи.
Дмитрий вошёл в коридор, потом разулся и взглянул на Шуру.
– Может быть, чайку или кофе? – предложила хозяйка квартиры.
– Да, пожалуй, – кивнул Дмитрий.
– Тогда проходи на кухню. Чайник только что вскипел.
Дмитрий предпочёл кофе. Отхлебнув из чашечки небольшой глоточек, он испытующе посмотрел на Шуру и задал прямой вопрос:
– Шура, ты не брала моих денег? Точнее, не моих, а денег, которые при мне находились.
– Дима, я же уже говорила тебе! – Шура обиженно надула губы. – Почему второй раз спрашиваешь? Ты, получается, мне не веришь?
– Я верю, но, сама понимаешь… – нерешительно произнёс Дмитрий.
– Веришь, но сомневаешься, – покивала Шура. – Но что я могу тебе сказать? Могу только повторить то, что уже говорила. Что не брала твоих денег. И даже не потому, что такая вся из себя честная, а потому, что у тебя ничего не было. По крайней мере, тогда, когда я тебя нашла. И ты сам мне об этом сказал, когда я тебя нашла. В пивнушке у «ВДНХ».
– Что сказал? – переспросил Дмитрий. – Что я «сам сказал»?
– Что деньги потерял. Ты сказал, что потерял целую кучу денег.
– Я это в самом деле говорил?
– Да, именно это ты и говорил. Но вскоре забыл, видимо, об этом, ну, о том, что деньги потерял. И больше на эту тему ни слова… Я даже подумала, что ты что-то перепутал, что никаких денег не было. Да если б знала точно, что ты деньги потерял, то ни за что в квартиру свою не пустила бы. Зачем, скажи мне, подозрение на себя навлекать?
Александра выглядела искренней, она смотрела Дмитрию прямо в глаза, почти не моргая, и все её движения были несуетливы и пластичны. Если она и лжёт, то очень умело. Конечно, знай он язык жестов, то, возможно, заметил бы гораздо больше признаков, на основании которых с несравнимо более высокой степенью определённости мог бы судить о том, насколько Шура правдива. Однако Дмитрий, хотя и читал он брошюрки о человеческих телодвижениях, мало что из них почерпнул для себя. Кое-что об открытых и закрытых позах, что-то о том, как отражается внешне настроение человека, да запомнил ещё кое-что о движениях и позах женщины, желающей контактов с мужчинами. Вот и всё, пожалуй.
– Деньги были. Я не перепутал, – Дмитрий горестно опустил голову. – Были и сплыли.
– Сколько денег было? Ты какую-то сумму огромную называл. В долларах.
– Много. Очень много. Далеко не каждый столько и в руках держал. Послушай, а я ничего такого не говорил о том, где эти деньги и каким образом посеял?
– Нет, ничего такого, по-моему, не говорил, – поманипулировав некоторое время складками лба, но так, очевидно, ничего и не вспомнив, заявила Шура.
– Так я и думал, – огорчённо проговорил Дмитрий.
О том, что и надежда у него тоже была, он говорить не стал. Какой в этом смысл? Теперь надо думать, как быть дальше. Допить почти остывший кофе и решать, как жить дальше.
Следствие и суд, скорый и несправедливый
Выйдя из квартиры, Уквасов остановился на лестничной площадке и задумался. Такого с ним ещё не случалось. Впервые в жизни он своими руками подложил в постель к собственной жене мужика. Может быть, вернуться и остаться в квартире хотя бы на то время, пока киллер будет дрыхнуть как убитый? А это, скорее всего, продлится ещё не один час. Вероятно, часов этак пять или шесть. Да до утра практически. Хотя, конечно, останется риск обнаружить себя. Далеко не все способны одинаково крепко спать как у себя дома, так и в гостях. Да и кто знает, чего возжелает пьяный организм мужика, накачавшегося водкой и пивом. А может, он курить встаёт посреди ночи. Или пожрать – и такие бывают люди, например, он сам. Ведь редко когда не встанет ночью, чтобы забраться в холодильник и чего-нибудь съесть, хоть кусочек сальца с хлебом.
Уквасов собрался было нажать кнопку вызова лифта, однако заметил, что она горит красным. Он прислушался и определил, что лифт движется вверх. Вскоре кабина лифта остановилась напротив него, и из неё вышел сосед Соболев, пенсионер.
– Привет! – крикнул он. – Ты куда это собрался на ночь глядя?
– Да я, как бы тебе сказать… – замялся Уквасов.
– По работе, что ли? Ясно. Ну и работку ты себе выбрал. За чужими жёнами следишь, а что касается собственной благоверной…
– А что такое? – насторожился Уквасов и придержал створки дверей.
Соболев рассмеялся.
– Что-что! Не уследишь. По ночам-то будешь шляться. В условиях ночного времени баба дуреет, что б ты знал. Она за день-то телевизора насмотрится, любовных романов начитается, об окружающих мужиков потрётся – и дуреет. Я не о твоей конкретно, но меж собой они не шибко ведь различаются. Согласен? На внешность разве. Толстая – худая, блондинка – брюнетка. Первая-то моя ведь гуляла от меня – почему и развёлся. Эту, правда, не поймал.
– Пока ещё, – мстительно вставил Уквасов.
– Да, пока ещё не поймал, – согласился Соболев. – Правда, уж больше двадцати лет живём. Хотя теперь уж вряд ли – старая ведь, юбилей в прошлом году был. Стукнуло ей в прошлом году шестьдесят. Хотя, может, ты и прав, может, рано ещё бдительность терять. По себе ведь судишь. Раз нет уж такого, чтобы чуть не каждая баба в тебе что-то этакое ворошила, то и про неё так же мыслишь. А они, бабы-то, более живучие, чем мужики, между прочим.
– И более хитрые, – добавил Уквасов.
– Да они ни за что не скажут, чего у них на уме, – подхватил Соболев. Он, кажется, готов был трепаться едва ли не до утра, и Уквасов не стал в очередной раз удерживать дверь кабины лифта. – Чтобы узнать правду…
