Эллина Павловна Тассо "Ключи от тайны"

Я осторожно нажимаю на запястье и Харрис открывает темно-карие глаза. Мы смотрим друг на друга несколько секунд. Я ценю его присутствие гораздо больше, чем он об этом думает, но странная речь и причина, по которой он уселся ко мне на постель – до сих пор не выяснены.

Он сейчас одинок и нуждается в большей поддержке. Буквально ни с кем, кроме меня, он не может поделиться чувствами. Как неожиданно мы снова сблизились. И я этому рада.

– Сколько времени? – восклицает Харрис.

– Половина двенадцатого.

– Абби, давай быстрее, нам нужно быть в двенадцать, – он ритмично тычет пальцем по наручным часам Casio.

Подхожу к комоду и пристально смотрю на друга, давая понять, что мне нужно переодеться. Он неподвижно сидит и не сводит с меня глаз. Я зависаю над ящиком с одеждой, театрально закатывая глаза. Харрис усмехается, но милостиво отводит взгляд к окну.

– И что я там не видел? – бубнит он себе под нос.

Я снимаю домашнюю одежду и аккуратно складываю ее стопкой. Натягиваю черную футболку оверсайз и сразу чувствую, как в ней удобно. Продолжаю рыться в ящике и достаю брюки-карго. Смотрюсь в отражение зеркала; серо-голубые глаза подчеркнуты теплыми оттенками бежевых теней, а персиковый румянец на щеках делает скулы заметнее. Запрокидываю голову вперед и собираю вьющиеся волосы в небрежный пучок.

– Я закончила, – скрещиваю тонкие руки на груди и, приподняв бровь, наблюдаю за другом.

Он резко поворачивает голову в мою сторону, от чего волосы художественно падают на лоб, и с притворным удивлением оглядывает комнату:

– А где Абби? – затем поднимает подушку и ищет под ней.

– Ну хватит, – я хватаю с комода блеск для губ и запускаю прямо в него, но враг успешно отбивается подушкой.

Выходя, хватаю сумочку, бросаю в нее телефон и на всякий случай блокнот. Пока мы едем, я сижу, откинувшись на сиденье, отпустив мысли на волю. Когда мы подходим к церкви, пугаюсь количества припаркованных машин. Кажется, половина города собралось на прощание.

К гробу я подошла быстрее Харриса; и сразу заметила на руке умершего мальчика, казалось, свежий порез в виде розы, но не придала значения. Единственное, что я о нем знала, – Тристан был единственным ребенком в семье Джонсонов. Было отчетливо видно, что родители еле держались. Страшно и больно хоронить своих родителей, я понимаю это, как никто другой, но еще ужаснее – хоронить своего ребенка.

После похорон родителей я очень надеялась, что больше не придется посещать подобные мероприятия. И вот, два года спустя, я оплакиваю смерть за смертью на заднем ряду крошечной церкви. Родители Тристана, друзья, учителя и не меньше половины прихожан занимают передние ряды. Только я и Харрис сидим на одинокой скамье у дальней стены. Мои глаза блестят от слез, как и глаза остальных присутствующих здесь. Кроме Харриса. Он не плачет. Прощание заканчивается молитвой.

Страх. Самая обычная человеческая эмоция. Будучи детьми, мы боимся всего. Но повзрослев, понимаешь, что боишься не темноты, а того, что ждет тебя в конце темного коридора. Мы все были в этом коридоре. Опустошенные, одинокие, потерянные.

Глава 4

Что заставляет место быть домом? Его тепло, уют и знакомые вещи? Любовь и понимание? Или простая безопасность? Нет. Дом – это не место, куда мы приходим отдохнуть после тяжелого рабочего дня.

Дом – это люди, которые наполняют смыслом каждый квадратный метр площади. Именно от них исходит уют, любовь и понимание. Благодаря ним шалаш – может превратиться в настоящий дворец. И сейчас я бездомная.

Добравшись после похорон до дома, поворачиваю ключ в замке, и когда, наконец, дверь за мной захлопывается, мгновенно расслабляюсь. До момента, как, повернувшись, не замечаю подранный диван, разбросанные клочки бумаги и развалившегося Бакса.

– Ты издеваешься? – пытаюсь говорить твердо, и у меня получается.

Следующий час кот, виляя хвостом, слушает нотацию, которую я читаю во время уборки. Я напоминаю, что мне не нравится его поведение в мое отсутствие и заставляю его дать обещание, что впредь он не будет так делать. Кот смотрит на меня, как на больную.

Хочу написать Харрису. Нужно уже решить, что нам делать и с чего начать поиски Льюиса. Взяв телефон в руки, в окне замечаю до боли знакомый силуэт. Харрис делает буквально последние затяжки, сбрасывает пепел и кидает тлеющую сигарету в пустую пепельницу. Он руками отряхивает вьющиеся густые волосы от капель дождя и брызги летят во все стороны.

– Чем занималась? – спрашивает приятель, едва успев зайти, а я в ответ лишь страдальчески мычу.

– Посмотри, что Бакс сделал, – отвечаю я, и он издевательски улыбается до ушей, – я битый час собирала весь мусор.

Зная, какой Харрис чаевник, решаю заварить купленный на прошлой неделе новый сорт чая. Демонстративно выкладываю перед ним, только что приготовленный сэндвич с курицей, аппетитный настолько, насколько это возможно. Он запрокидывает голову от смеха, увидев огромную полулитровую кружку чая; он очарователен.

– Вкусно? – спрашиваю я, когда он откусывает первый кусок.

– Готовишь ты восхитительно, – говорит Харрис, уплетая кусок за куском.

Я победно киваю, достаю блокнот из сумки и сажусь прямо перед ним.

– Ты ничего странного не заметил во время прощания?

– Ты о чем? – говорит он мягко, поглаживая татуировку в виде сплетенных рук.

– Роза! – говорю чуть громче, чем хотелось, – Вырезана роза на предплечье.

– Вырезана? – иронически уточняет он.

– Да, именно.

Харрис несколько мрачнеет, словно сказанное его пугает, но вскоре возвращается к обычной невозмутимости.

– Кто проводил вскрытие? – Я настроена серьезно.

– Абби, ну что-нибудь попроще.

Несколько раз он мельком смотрит на меня и ухмыляется.

Я ничего не говорю, просто сижу, опустив руки. Мой интерес к расследованию начался, когда, как гром среди ясного неба, пришла мысль ехать к Джонсонам, и прямо сейчас. Оставлять друга одного неправильно, но единственное, о чем я могу сейчас думать, это о том, что мне надо добраться до пострадавшей семьи. Я вбиваю в навигатор «637, МакКинли»: ехать туда десять минут. Харрис за это время прислал одно сообщение, но я оставила его без ответа.

Улица застроена небольшими одноэтажными домами. Нужный мне дом показался на горизонте. Это старомодная кирпичная постройка, дворик очень красивый и ухоженный. Наверное, это миссис Бриджит Джонсон руководит – вот почему клумба так гармонично вписывается в стиль дома. Я делаю глубокий вдох и поднимаюсь по крыльцу. Стучу в хлипкую стеклянную дверь, и через несколько мгновений она открывается.

– Моя дорогая, спасибо, что приехала. Извини, у нас не прибрано. Не до того сейчас, – милая женщина жестом приглашает меня войти. Она глубоко вздыхает и продолжает: – Нам очень тяжело.

Ее опухшие от слез глаза наполняют мою пустую грудь отчаянием, и наконец проникают глубоко внутрь. Слышу тихие судорожные всхлипы, которые просто не в состоянии вынести. Я делаю осторожный шаг в ее сторону, и она утихает. Широкоскулое, с точеным подбородком лицо невольно приковывало к себе взгляд. Обращаю внимание на то, как прекрасно она выглядит, несмотря на возраст: покатые плечи, гибкая фигура, огненно-рыжие волосы. Зеленые глаза с мягкой темной глубиной смотрели на меня обеспокоенно, но по-девичьи открыто.

Миссис Джонсон ведет меня через узкий коридор на кухню, и я вижу пачки таблеток. Какие-то успокоительные.

Как можно быстрее задаю вопросы о проведенной судебно-медицинской экспертизе и записываю в блокнот имя врача, с которым необходимо связаться в ближайшее время, но не решаюсь уточнить подробности; бедной женщине и так несладко. Она несколько раз предлагает выпить чашечку кофе, но я вежливо отказываюсь.

После последних двадцати минут голова кругом. Остается еще много связанных с Тристаном вопросов, но думаю, что смогу разобраться с уже имеющейся информацией. Ладно, свяжемся с экспертом, найдем каких-нибудь друзей, с которым он постоянно общался. У меня появляется смутное подозрение, что я попаду в западню, но попробовать стоит.

"Надежда" – слово, которое ассоциируется с домом, но порой такое обманчивое. Только начавшееся расследование выматывало все больше, а домыслы становились все мрачнее, и надежды потихоньку угасали. Есть одна старая поговорка: "Самый темный час – перед рассветом." Но иногда, на мой взгляд, есть только тьма.

Глава 5

Наверное, многие из нас, вопреки всему, надеются, что каким-то образом жизнь вернется в прежнее русло. Что проблемы, преследовавшие нас, исчезнут с рассветом солнца. Что мы сможем спокойно выйти на улицу и прогуляться по ночному городу. Но все это было до столкновения с неопровержимой реальностью и ужасной тайной, которую мог раскрыть скальпель патологоанатома.

Вчера, когда я вернулась от Джонсонов, Харриса уже не было. Я так и не ответила на сообщение, кажется, он обиделся. Не стоило вот так бросать его, без объяснений.

Но всю ночь я спала как убитая, если сейчас уместно так выражаться. Через час бессмысленного смотрения в потолок решаю принять душ, чтобы освежиться и прийти в чувства. Горячая вода молниеносно расслабляет напряженные мышцы. Я должна чувствовать облегчение от того, что дело берет новый оборот, но успокоение почему-то сменяется растерянностью и тревогой. Я сама захотела говорить с экспертом сегодня и теперь боюсь. Думаю, все пройдет хорошо; не уверена, что Харрис присоединиться, но, по крайней мере, буду надеяться.

Звоню Харрису перед выходом, но он сбрасывает. Отлично.

До морга добираюсь быстро. Как и следовало ожидать, архитектура этого здания не отличалась изысканностью – это был глухой параллелепипед из белого кирпича. И все же он был наделен парой художественных элементов – вокруг центрального входа были по-особому положены кирпичи, обклеенные мозаикой: одни, утопали в стене, а другие, наоборот, выпирали из нее. Получался узор, напоминающий какой-то цветок. Амарант, точно, цветок бессмертия! Очень символично…

Едва я успела зайти, как в нос ударил холодный запах формалина. Казалось, он составлял одно целое с равномерным гудением электричества. В этот обонятельно-звуковой поток вмешался приветливый доктор Кердл:

– Что-то подсказать, мисс?

– Доктор Кердл, здравствуйте, – говорю я, и он расплывается в еще большей улыбке, – Миссис Джонсон должна была…

– Да-да, она меня оповестила, мисс. Ну что ж, – он жестом указывает пройти в кабинет.

Доктор поворачивается на каблуках и идет следом за мной.

– Здесь есть несколько патологических моментов, которые будут вам интересны, – седовласый мужчина достает из ящика фотографии, протягивает мне продолжает: – Следы сдавления шеи, что доказывается: странгуляционной бороздой на передне-левой поверхности шеи в средней трети, положительной пробой Бокариуса, «серебристой» полоской под кожей в проекции верхнего края верхнего кровоподтека, кровоизлияниями в поверхностных и глубокой мышцах шеи, мелкоточечными кровоизлияниями в соединительные оболочки глаз, причинено в пределах нескольких секунд, но не является причиной наступления смерти.

Кердл тараторит настолько быстро, что я успеваю только кивать в ответ. Я по большей части не слежу за разговором и не понимаю большую часть сказанного, но доктор, кажется, этого не замечает.

– На поверхностях обеих рук были обнаружены следы порезов, особенно примечательный из которых, в виде непонятной фигуры.

– Розы? – доктор аккуратно вытягивает из кипы фотографий, которую я держу в руках, одну, со снимком пореза.

– Боже, боже. Мисс, точно! Точно, точно, точно. Вот старый дурак. Роза, очевидно роза, – он, переминаясь с ноги на ногу, шутливо стукает себя по голове.

– Это самоубийство, доктор Кердл?

– Оно самое. Бедный мальчишка… – потерев седую шевелюру, мужчина глубоко вздохнул и продолжил:

– Мисс, дело вот в чем. Существенное значение для установления особенностей личностного реагирования на психотравмирующие события и динамики психического состояния, накануне предполагаемого самоубийства, должна быть изучена информация, содержащаяся в переписке суицидента со значимыми для него людьми. Такая переписка, по нашим наблюдениям, при определенных суицидах может продолжаться вплоть до последних минут жизни.

Половину сказанного я вновь пропускаю, и доктор на сей раз замечает.

– О, мисс, прошу прощения. Я имею в виду, что в обязательном порядке необходимо проверить телефон мальчишки, но миссис Джонсон категорически против.

– Спасибо вам, доктор Кердл, – успеваю я сказать и в кабинет заходит ассистентка.

– Прошу прощения, нужно работать, мисс, – он улыбается еще шире, чем при первой встрече и провожает меня до двери.

Оказывается, ни на что не надеяться – единственный верный способ не разочароваться. Сердце четырнадцатилетнего мальчика умирало медленно, сбрасывая надежды как листья, до тех пор пока не осталось ни одной, ни единой надежды. Ничего не осталось…