Вячеслав Борисович Репин "Ловец удовольствий и мастер оплошностей"

Когда мы подъехали к «ягуару» и пересадили ее в мою машину, швед поинтересовался, как нас обоих зовут. Имя облагодетельствованной им девушки ему понравилось.

– Good luck, Хэлен! – добросердечно попрощался он.

Швед попросил меня, позвонить ему, когда мы доедем до больницы, чтобы уж совсем быть спокойным, и дал мне ввести свой номер телефона – французский, сотовый.

* * *

Вечер выдался не свежий, а душный. В городе опять нечем было дышать. Над Ниццей собиралась гроза. Уже скоро два часа прохлаждаясь на улице в прибольничном скверике в ожидании звонка Элен и решения врача, который взял ее на поруки в отделении скорой помощи, при первых каплях, зашлепавших по асфальту, я предпочел вернуться в холл приемного отделения.

Больница выглядела зашарпанной. Чуть ли не вокзальная атмосфера, бестолковая суета персонала, всеобщее раздражение не внушали большого доверия. Но вскоре Элен всё же перевезли в отдельную временную каморку. Накрытая покрывалом из фольги, бледная, над вид измученная, жалкая, она ни на что не жаловалась. Но как можно лежать под таким «одеялом»? Можно ли вообще доверяться дежурному врачу, на вид не больше тридцати, который разгуливал руки в брюки, с полным равнодушием ко всему происходящему, уже видимо насмотревшись здесь всякого?

Я настаивал на объяснениях. Врач настаивал на необходимости сидеть и ждать своей очереди. Больных было слишком много.

Наконец он вернулся с анализами и снимками. Мы отошли с ним в сторону. Словно мне назло, Элен решили не отпускать. Артериальное давление анормально низкое. Верхнее – не выше восьмидесяти. Стопа опухла. Да и лицо не меньше. Налицо все признаки тяжелой аллергии. На морской йод? На ежа? Ни она первая, ни она последняя… Врач хотел понаблюдать за ней до утра, а меня просил стразу же разобраться со страховкой. Ведь речь шла о госпитализации иностранки.

Когда я вернулся к Элен, чтобы хоть ее-то состояние не усугублять сомнениями и беспокойством, я объявил ей о решении медперсонала, поддержал его. И она чуть не вскочила со своей лежанки.

Пропадает утренний билет на поезд. Ее ждут в Париже. Она должна забрать ключи от квартиры, в которой ей вновь предстояло остановиться. Что рассказывать сестре Ольге?

Я успокаивал ее с четверть часа. В затем, взяв ее бумаги, благо страховой полис она носила с собой в сумке, вышел в холл, чтобы позвонить по всему указанным номерам и попытаться хоть что-нибудь выяснить.

С полисом, к счастью, не было никаких сюрпризов. Непонятным для меня чудом механизм сразу же заработал. Звонили теперь мне. Требовали уточнений, подтверждений. А затем медсестра, помогавшая оформить госпитализацию, пришла и заверила меня, что всё уладилось. Служащие страховой компании вошли в прямой контакт с больничной администрацией. Элен собирались везти в палату…

Я вышел на улицу уже после девяти. Дождь перестал. Подсыхало. Откуда-то из-за корпусов, из парка или из другого сквера, который просматривался чуть дальше, тянуло запахами сырой земли и листвы.

Ехать на вокзал менять ее билет? Но я даже не знал, что за билет у меня в руках, подлежит ли он вообще обмену. Теперь стало принято покупать дешевые, а такие проще выбросить. Тащиться к себе в Сен-Блез? Мне не хотелось ни того, ни другого, ни третьего.

Оставив и вещи, и бумаги в «ягуаре», я вернулся в небольшой сквер, некоторое время сидел на непросохшей скамейке и глазел в небо, просветлевшее, но по-прежнему затянутое кучевыми облаками. Самых неожиданных форм, отвесные, вертикальные. В последних лучах заходящего солнца облака вбирали в себя над морем такое количество оттенков, от ультрамаринового до розового, нежно-серого, сизого, кораллового и просто золотистого, что не удавалось оторвать взгляд, не удавалось ни на что решиться.

Конечно, нужно было позвонить нашему шведу. Ведь я пообещал. Но первым делом я позвонил Коле. Они с Андреем давно закончили рабочий день, ждали нас, чтобы сесть ужинать, как и вчера, вместе. Я просил не ждать меня, садиться за стол без меня и обещал скоро приехать, – по дороге хотел сделать покупки, ведь в холодильнике хоть шаром покати. И только тут до меня дошло, что я должен всё же объяснить, почему я возвращаюсь один. В двух словах я сообщил о нашем ЧП…

Ужинать без меня парни так и не сели. От приглашений хозяев в ресторан отказались, ждали моего возвращения. К этому времени они успели побывать в местном супермаркете, воспользовавшись тем, что Пьерик ехал за покупками, запаслись там бутылкой скотча из опасения, что оставшегося со вчера на всех сегодня не хватит, купили огромную дыню, картошки и еще какой-то ерунды, за что я чуть было не отчитал их, – они тратили еще не заработанные деньги.

Ужинать мы сели почти в полночь и опять ели жареную картошку с луком. Но сегодня мы обошлись без антрекотов. В конце концов, за окном стояла ночь. А вставать им предстояло в шесть…

* * *

Пьерик кружил со шлангом вокруг рыдвана, обмывая с его боков наплывы белесой пыли, когда около полудня я вышел во двор, к конюшням, намереваясь ехать в Ниццу.

По его глазам я понял, что он хочет мне что-то сказать.

– Ребята попались… Ну просто золотые руки. Всё умеют делать. Перечинили тут, – взахлеб заговорил Пьерик. – Газонокосилку починили… Этот, второй парень, как его?

– Андрей?

– В армии, говорит, механиком был. Они за три дня управятся. Так что я у вас должник.

– Бог с вами, Пьерик. Это я должник.

– Только ужинать отказываются, – жаловался он.

– Да это из-за меня. Они не хотели оставить меня одного, ждали.

– Так вы бы вместе. Мы же договаривались, – бормотал француз. – Я слышал, что сестра Николя.., – Колю Пьерик уже нарек по-своему, на французский манер, – в больницу попала?

В двух словах я объяснил ситуацию. Отъезд Элен сорван. Я как раз собирался ехать к ней.

Пьерик недовольно качал головой. Но я и без того чувствовал себя глупо. Разве не я надоумил девушку поехать со мной шляться по пляжам? Не я ли позволил ей лазить по рифам босяком, не снабдив ее резиновыми тапочками. Но на эту тему и говорить не хотелось.

В эту ночь я мало спал. Под утро опять ударила гроза. Вокруг грохотало. Среди ночи пришлось ходить вокруг дома и проверять, закрыты ли ставни, окна.

Я пообещал Пьерику вернуться пораньше и прийти с ребятами ужинать. Хотя, конечно, предпочел бы свое вечернее одиночество за садовым столиком.

– Вот это отлично! – косноязычно одобрил Пьерик. – Скажу Герте. Она что-нибудь приготовит на всех. Но вы точно приедете?

– Точно.

У Элен было бледное лицо, потерянный взгляд. Она сидела на балконе в плетеном кресле. Едва я увидел ее одну через витраж из коридора, по которому мне предложили пересечь отделение общей медицины, чтобы пройти к «комнате отдыха» – так здесь называли лоджию, где ютилась пара плетеных кресел, – как мне стало очевидно, что ее не выпишут и сегодня.

В синей бумажной пижаме, с собранным на затылке пучком волос, в черных очках, она сидела на солнце с капельницей. При виде меня Элен вскочила, чуть не сорвала со штатива на колесиках пузырь с лекарством, подведенный ей вену, и едва не оступилась из-за плотно забинтованной ноги.

Я не решался расспрашивать. Спохватившись, показал ей вещи, принесенные в пластиковом пакете, которые приготовил для нее Коля. В пакете лежала ночная рубашка, свитер, пара девичьих футболок, сменное женское белье, новенькие кеды, носки, какая-то книга в мягком переплете. Чтобы не смущать ее, я пояснил, что собирал вещи Коля; но я действительно просто не решился копаться в ее чемоданчике.

На пороге балкона вырос силуэт медсестры. Она должна была отвести пациентку на какую-то процедуру или на очередное обследование. Элен не удивилась, ее предупреждали.

Медсестра помогла перенести штатив с капельницей через порог лоджии и пообещала, что минут через тридцать мы сможем встретиться уже в палате. Они медленно поплелись по коридору, следом за капельницей на колесиках.

Элен прихрамывала. Забинтованная нога явно причиняла ей боль. От одной мысли, что ее хрупкая белая стопа, обмотанная бинтом, от которой мне не удавалось оторвать взгляда на пляже, изранена еще и скальпелем, какими-нибудь хирургическими щипцами, грудь мою наполнял холодок.

Довольно глупо было оказаться одному на балконе городской больницы, куда пациенты приходили курить или просто посидеть на солнце, на свежем воздухе. Плетеная мебель. На низком столике – кипа потрепанных газет и журналов. В большом терракотовом вазоне с пожухлым, неухоженным кустом вместо цветов была действительно навалена горка окурков. На улице же – опять жарища. Больница как больница. Несносно медленные, тормозящие на каждом шагу лифты. Повсюду бетон. Подвесные потолки из пенопласта, собранного квадратиками. В коридорах запашок паршивого растворимого кофе. Почти сплошь «цветной» персонал; коренных жителей на эту каторгу уже не заманишь.

Я ждал перед дверью в палату. Элен вернулась минут через двадцать. Мы прошли внутрь. Светло, просторно. Правда, стояли две кровати, кем-то занимаемые, но пустующие, неприбранные.

Она присела на край кровати у окна и виновато улыбалась. Я рассказал, что Пьерик не мог ребятам нарадоваться. Колин друг, помимо строительства, взялся чинить еще и всякий хлам по хозяйству и совершенно покорил пару своими познаниями в механике, приобретенными в армии. Пьерик, человек работящий, но немного безрукий, мне не давал проходу, не переставал меня благодарить. Словом, всё получилось очень удачно. В светлых глазах Элен мелькала смесь наивного ликования и благодарности.

– Ну а вы здесь? Что врачи говорят? – спросил я. – Что делать дальше? Ведь я вижу, вам ходить трудно. Что вам делали? Очистили рану?

– Да, всё очистили.

– Скальпелем?

– Ну, почти.

– Ужасно… Сколько собираются держать? Не из-за ноги же?

– Всё нормально. Хотели отпустить сегодня. Но давление опять их не устраивает. Хотят подержать до завтра.

– Давление – не шутка. Это не связано с носовыми кровотечениями?

– Нет. Думаю, что нет.

– Врачам говорили об этом?

Она взглянула на меня умоляюще.

– Ведь я вообще лекарств не принимаю, – сказала она. – А здесь… Здесь по-другому не лечат.

– Вы на каком языке с ними объясняетесь?

– На французском, на английском.

– Как же лечиться без лекарств?

– Очень даже можно, – улыбалась она.

– У вас родители… врачами были, откуда в вас это?

Она вздохнула.

– Может, я не должен допытываться, но вы болели чем-то похожим?

– Давно, в детстве, – ответила она с некоторым усилием. – Вы не беспокойтесь, ничего страшного.

Я хотел услышать точное название болезни. И вместо этого попросил приоткрыть окно.

– Да, душно здесь… Здесь еще две женщины лежат. Окно не дают открывать. Поэтому я там и сижу. Может, туда пойдем?

– Вы обедали? – спросил я.

– Да, обед приносили.

– Нормальный?

Она вновь уставила на меня умоляющий взгляд.

– Пойдемте, конечно – всполошился я.

И я стал неуклюже помогать ей выкатить за дверь капельницу.

Она планировала уехать прямо из Ниццы, сразу после выписки из больницы. Даже успела посмотреть расписание поездов, воспользовавшись телефоном и беспроводной сетью соседки по палате. Но тогда я должен был вернуться в Ниццу завтра, чтобы привезти ее вещи?

Я, конечно, запротестовал:

– А Коля? Уехать не попрощавшись с ним? Вы же из-за него остались. Да и вообще. Сразу из больницы в поезд? Не могу согласиться. В конце концов, на мне лежит ответственность за всё это.

Одними глазами Элен опять умоляла не развивать тему дальше.

– Билет я вам куплю, как только выпишут… А вам надо остаться на день-два, – настаивал я. – Я вообще могу поселиться у Пьерика с Гертой, в гостинице. На пару дней. Ничего страшного не случится.

– Глупо как-то, – обронила она.

– Да нет, в этом есть что-то…

Она взглянула на меня вопросительно.

– Всё как в жизни, – пошутил я.

– Всё наоборот?

– Наоборот. Не так, как планируешь… Может, у вас по-другому получается?

– Не могу же я портить вам отпуск.

– Всё совсем наоборот.

Она что-то мельком сверила по моему лицу и промолчала. Пару минут мы сидели молча.

– Вы же не просто так приехали. Разве, вы не пишете, когда вы на отдыхе?

– Я уже объяснял.

– …что перестали писать.

Я всплеснул руками и стал ее уговаривать:

– Смотрите, какая погода! Лето. И не так жарко, как бывает. Очень хороший сезон в этом году.

Она едва заметно улыбалась краем глаз.

– Я решил провести лето как получится, жить по течению. У меня в жизни многое изменится в этом году. Мне кажется, что это лето последнее из той прежней жизни.

– Что изменится?

– Трудно объяснить. Так мне кажется.

– Только за билет я сама заплачу, – глубоко вздохнув, сказала она.

– Хорошо. Согласен.