Вячеслав Борисович Репин "Ловец удовольствий и мастер оплошностей"

– Только лучше взять с собой что-нибудь верхнее. Погода может измениться. – Глазами я показал на облака. Смотрите, всё синее на горизонте. Есть у вас что-нибудь?

Она еще раз кивнула.

– Ну вот, и отлично. Минут пятнадцать на сборы – и едем?..

* * *

Едва мы выехали на скоростную трассу, как поток машин застопорился в оба направления. Судя по всему, пробка сковала движение не только на подъезде к Ницце, но и дальше.

Я включил радио, настроил его на местную автоволну – она маячила на каждом рекламном щите – в надежде услышать какие-нибудь уточнения. И действительно, пробка растянулась почти на двадцать километров. По направлению к границе опрокинулась итальянская фура. По радио предупреждали, что едва ли затор может рассосаться раньше чем через час: аварийная служба убирала с проезжей части обломки.

Всё, что нам оставалось, это менять планы и, главное, направление. Чтобы не испортить себе весь день, я предлагал разворачиваться и ехать в обратную сторону, в направлении Канн и погулять где-нибудь в той стороне, не доезжая до Сен-Рафаэля. Берег живописный повсюду.

Элен одобрительно помалкивала.

Вскоре мне всё же удалось, как следует попетляв, вывернуть обратно на трассу А-8 в направлении Канн. И как только затор, по-прежнему заметный во встречном направлении, стал рассасываться, с нашей стороны поток машин вдруг как прорвало. Теперь все неслись по всем полосам под сто сорок, даже не опасаясь камер фиксации скорости.

Врывающийся на скорости ветер мешал слушать радио, я приподнял стекла. Рядом с Элен мне было до странности спокойно. Как только окружающий мир давал знать о себе или занимал ровно столько места, сколько нужно, чтобы молчание не казалось многозначительным, во мне сразу исчезала потребность говорить, через слова разводить себя, будто что-то растворимое, в самой реальности.

Мир вдруг поразительно меняется, а то и вовсе кажется новым, незнакомым, стоит попытаться взглянуть на него глазами другого человека. Глядя на трассу, сворачивающуюся впереди под колесами рыдвана, я вдруг подумал, что смотрю на дорогу с каким-то ожиданием, едва ли будучи в состоянии сосредоточиться на вождении, слишком многое, на что вчера я не обращал внимания, вдруг приковывало взгляд.

Не сказать чтобы я хорошо знал здешнее побережье. В самые первые наезды под Ниццу с Ванессой мы что ни день объезжали побережье на машине, поддаваясь заразительной моде всех отдыхающих чуть что, стоит солнцу спрятаться за выползшую из-за горизонта тучу, садиться за руль и ехать осматривать местные достопримечательности, чтобы этим скрасить себе досуг в облачные дни. Но в июль-август – всё же период жаркого лета, с тучами или без туч. Так и получалось, что как только облака расступались, все оказывались в своих раскаленных от солнца машинах, на одной и той же дороге и в одно и то же время. Как и мы сегодня. Куда можно попасть при таком движении? Побережье к югу от Канн, куда с трассы попасть было сложнее из-за того, что берег отдалялся, выдвигаясь в море, мне помнился не таким людным, как другие места. В этом направлении я и наметил съехать со скоростной трассы.

За Каннским аэропортом и съездом на Сант-Естелло, навигатор вскоре вывел на местное прибрежное шоссе и по нему к незнакомому мне поселку Теул.

У берега жара чувствовалась меньше. С моря тянул ветер, а от горизонта надвигалась новая гряда облаков, еще более внушительная на вид, чем утром. Дальше ехать не хотелось. Скуповатая провансальская природа умела подкупать чем-то иным, незаметным с первого взгляда. Полупустые пляжи. Скалы. Какая-то уже другая морская синева.

Мы спустились по дороге к скалам. К нам подбежал чей-то пес. Пес обнюхал нам колени, остался доволен.

– Ну, что делать будем? Двинем по пляжу? Вон туда… – Я показал на скалы вдали, хотя и без уверенности, что между отвесными валунами и пенящейся водой есть проход.

– Куда глаза глядя, – улыбалась Элен, всматриваясь в морскую даль. – Вы же обещали.

– Тогда лучше взять вещи с собой. И ваш рюкзак тоже. К машине уже не будем возвращаться.

Мы вернулись, взяли необходимые пожитки и вышли назад к пляжу другой дорожкой, спускающейся между валунов и колючек.

Тропа тянулось и вдоль берега. Правда, и здесь успели понагородить хибар непонятного назначения. Ближе в воде валялись остатки мусора, так, видимо, и не убранного после последнего шторма. За россыпью камней, в просвете между высокими скалами, сходящими прямо к прибою и сильно исковерканными водой и временем, мы увидели ныряльщиков и на некоторое время присели на песок понаблюдать за происходящим.

Все трое в добротной экипировке, в темных гидрокостюмах, с ружьями-арбалетами и сетчатыми сумками, они как раз готовились войти в воду, смачивали костюмы, натягивали капюшоны, перчатки.

– Что они ловить собираются? – спросила Элен.

– Да здесь чего только нет. Отлично место. Судя по рельефу, есть и мурены.

– Это которые с зубами?

– Ну да.

– Ужас! Не опасно?

– Они же не суют руки им в пасть.

– Вы пробовали?

Я молча развел руками. Разве такое объяснишь, расскажешь?

Я спустился к ныряльщикам и поинтересовался, что они собираются ловить.

– Да неизвестно, – ответил один из них, рослый и немолодой. – Вчера сибасс попался. А так, по мелочи.

– Медуз много?

– Да нет вроде. Вон там дальше их полно. – Парень показал в сторону домов. – Даже купаться невозможно.

Мы обменялись понимающими взглядами, какими смотрят друг на друга люди, страдающей общей страстью, малопонятной всем остальным. Я вернулся к Элен, которая что-то разглядывала на горизонте в мой бинокль.

– Там огромная яхта. С огромными парусами.

– Стоит? На якоре?

– Нет, плывет. И так быстро! А волны какие огромные… Вон там, левее, видите?

– Здесь же открытое море. А может, погода портится. Впервые за всю неделю такой ветер…

За скалами мы вышли на очередной пляж. Неровная кромка берега, вся в валунах, а кое-где отгороженная от жилых построек скалами, удалялась к юго-западу. Разбивающиеся о редкие рифы волны здесь вовсю пенились. Ветер налегал на берег резкими порывами. Долетали соленые брызги, то ли от волн, то ли действительно накрапывал дождь.

Элен выпотрошила из своего рюкзака холщовую куртку, я натянул на себя морской свитер, и мы двинули дальше в обход скалистой бухты, сквозной проход через которую, по-видимому, был закрыт. Не без усилий вскарабкавшись по осыпавшейся и чуть ли не вертикальной тропинке наверх скалы, к зарослям кустарника, мы присели на теплый плоский камень, чтобы отдышаться.

– А вы говорили, что вам надоело здесь жить, – улыбалась Элен.

– Я такое говорил?

– В Москве. Не помните?

– А вон и наши ныряльщики… – Я показал вдаль. – У меня есть персонаж в одной книге. Называется… Да не важно… Он был пишущим и утверждал, что нельзя писать о мировых столицах. Вот и я зарекся не писать больше про Францию. По крайней мере, на русском языке. В любом жанре, в любом виде борьбы есть свои правила. Так вот это похоже на запретный прием. Вам, наверное, трудно понять?

– Да нет, понимаю.

– Вот эта синева, море… Всё это мне не принадлежит. Я не имею права этим пользоваться просто так, в своих корыстных интересах. Не мною это создано. Почему же я должен этим злоупотреблять? Настоящий текст строится на чем-то другом.

– На чем?

– Ему присущ какой-то изначальный импульс. Это как музыкальное произведение, – не сразу ответил я. – Бывает, просыпаешься и вдруг чувствуешь его. Это даже не звуки, а общий тон, ощущение, причем всего произведения сразу. Это трудно объяснить. Все остальное сводится к восстановлению партитуры. Иногда это унылое занятие.

– Всё же не верится, – вздохнула она. – Что можно взять вот так и бросить. Мне кажется, что это дар, редкий. Человек не может просто так решать, хочется ему или нет. Это как жизнь. Она течет. Она выдвигает свои требования. Что мы можем решать?

– Тут я согласен, – согласился я, но дальше развивать тему не хотелось. – Люди пишущие приобретают некоторые привычки. Среди них есть и дурные. Например, привычка наблюдать, смотреть. В этом нет ничего хорошего. Я вижу как бы то же самое, что и вы. Но в моем восприятии больше деталей. Я привык их фиксировать. И вот представьте, что вы вдруг лишаетесь возможности выражать свои мысли вслух. Как вот я сейчас делаю, – объяснял я. – Неизрасходованная энергия постоянно дает о себе знать. В голову постоянно лезут идеи, мысли. Они развиваются. Если не записывать, становишься немного больным. Просыпаешься утром вчерашним днем, со вчерашними мыслями. Такое ощущение, что прожил жизнь где-то внутри себя, в другом пространстве и вернулся обратно, где всё как было… Понимаете?

– Не знаю. Но, кажется, понимаю, – ответила она.

Я опять заманил ее в ресторан. Но подвернулся совсем простенький, дорожный, поскольку рядом петляло местное шоссе. Держали забегаловку какие-то южане, чернявые, суетливые, неопрятного вида. Возможно, испанцы, потому что подавали одну паэлью, подобие испанского плова, во всевозможных вариациях.

Когда же нам принесли вино и полную чугунную сковороду с паэльей де марискос на двоих, я понял, что зря столько лет презирал это блюдо. Щедро заправленная мелкорубленым осьминогом, креветками и моллюсками, целиком, в раковинах, паэлья оказалась выше всяких похвал. Морскую живность, Элен отбирала в сторону, ела один рис.

Мы не стали засиживаться. Из ресторана мы вернулись к нашим скалам, спустились к воде и, сняв обувь, повесив кроссовки через плечо, как я посоветовал, связав их шнурками, направились дальше по каменистому пляжу, но по самому краю воду, чтобы не спотыкаться на камнях.

Примерно через километр ходьбы по почти пустынному берегу, Элен застыла передо мной на месте и смотрела куда-то в сторону, к берегу. От небольшого песочного пятачка к воде вышагивал загорелый немолодой мужчина. Но что не сразу доходило – он был совершенно голым. Короткие округлые гениталии от ходьбы болтались. Он не думал нас смущаться.

Незнакомец прошел мимо нас. Я всё же предпочел что-то сверить. Сняв с шеи бинокль, я навел окуляры на берег впереди. И всё стало ясно. Мы приближались к пляжу натуристов, а может быть, даже к лагерю. Никаких заграждений в бинокль я не видел. Но возможно, их не было вообще.

Я поделился новостью с Элен. Она взглянула на меня вопрошающе.

– Я не предлагаю вам бинокль.

– Почему, наоборот, – с решимостью заявила она.

Я протянул ей бинокль. На протяжении нескольких секунд она смотрела через окуляры туда же, на скопление тел вдали, все в чем мать родила.

– Ну и ну.

– Никогда еще не видели?

– Не-а.

– Дальше не пойдем. И в общем-то погода тоже не очень. Нас может подмочить… – Я показал на груду низких сизоватых туч над морем, своей формой напоминавших огромную пасущуюся корову, которая медленно продвигалась в нашу сторону. – Лучше не отдаляться от машины.

Намеченный план прогулки с самого начала не хотел воплощаться в жизнь. Мы отправились в обратную сторону, но шли уже по вскипавшей от прибоя воде. Дно здесь не было гладким, песчаным. Но оказалось усыпано какими-то ракушками. Сняв черные очки, Элен принялась собирать их сначала в карман куртки, а затем в целлофановый мешочек.

Берег здесь действительно был дикий по сравнению с ниццкими пляжами, на которых, чтобы увидеть на дне какую-нибудь живность, приходилось как следует отдаляться от купающихся с маской. Вокруг нас целыми стаями кружили какие-то рыбешки. И не совсем мелкие. Причем то и дело возвращались, словно охотились за нашими тенями на воде.

Песок закончился. Теперь мы вышагивали по гальке. Ходить по такому дну проще было бы, конечно, не босяком, а в резиновых тапочках, которые я как раз и хотел вчера купить в супермаркете, но пришлось бы долго возиться, выбирая нужный размер из целой кучи, сваленной в огромную корзину. Но Элен увлеклась, не хотела выйти на берег. Ей попадались крупные створки гребешка различной окраски, крохотные раковины от каких-то рачков.

– Вы видели?! – вдруг вскрикнула она. – Что это за рыба? Огромная, серая… Вот такого размера, – продемонстрировала она руками что-то размером с мяч.

– Может, камбала. Или маленький скат. Здесь чего только нет. Если бы вы нырнули с маской, вы бы там сутки провели безвылазно.

Лицо ее выражало восторг. Она даже не замечала, что у нее давно намокли закатанные джинсы. Я тоже уже успел вымокнуть по самую грудь, ведь наклоняться приходилось прямо над водой, а волна, гонимая ветром, на мелководье только еще больше пенилась.

Разгоняя ногами шипучую пену, я выбрался на песок и сел, чтобы передохнуть. Сохнуть нам предстояло, скорее всего, на сквозном ветру. Солнца оставалось на полчаса от силы. Поймав ее взгляд, я показал рукой вдоль пляжа – мол, потихоньку возвращаемся, – и первым тронулся в указанном направлении. Она же, по колено в пене, не отрывая взгляда от воды, едва-едва продвигалась. Я окликнул ее. Показал на рифы впереди и на чаек, кружившей над ними шумной стаей.

Я не сразу понял, что что-то случилось. Заглядевшись на горланивших птиц, я выпустил Элен из виду как раз в тот момент, когда она оступилась или на что-то наступила, – понять было трудно. Издали я лишь увидел, как она поджала колено и, обхватив его руками, перескакивала в воде на одной ноге.

Я с разбегу влез в воду и, сразу споткнувшись о невидимые под пеной камни, чуть было не искупался весь, с головой, благо успел опереться рукой на один из валунов, преграждавших мне дорогу.

– Что случилось?!

– Я наступила… Не знаю, на что.

Я кое-как приблизился. По лицу ее текли слезы. От боли. Это казалось очевидным.

Я дал ей обхватить себя за шею, поднял ее ногу и попытался осмотреть.

Какие-то острые махры, не то занозы торчали из стопы. Обломки мидий, каких-то ракушек? В следующий миг я подумал, что это мог быть и морской еж. Она могла раздавить его стопой. Или же попала ногой в расщелину, где иногда они попадаются целыми скоплениями. Коричневатые, с фиолетовым оттенком, махры действительно походили на иглы ежа.

– Держитесь за меня крепко и помогайте мне… другой ногой… Я не могу вас вынести, камни, упадем, – суетился я. – На берегу будем, смотреть, что это… Больно?

Она не отвечала. Но по лицу ее продолжали скатываться крупные слезы.

Задыхаясь от волнения, я почти держал ее на руках, позволяя ей лишь немного отталкиваться от дна левой ногой.

Кое-как мы вылезли на берег. Я помог ей сесть, взял ее стопу и стал изучать травму. Не хватало очков. Я всё еще не пользовался ими вне рабочего стола, и иногда, особенно от усталости или волнения, не мог разглядеть вообще ничего.

После того как я аккуратно вытащил одну из иголок, потом другую, а торчали они целым пучком, я уже не сомневался, что это были шипы ежа. Часть иголок была уже сломана, видимо, еще в воде, в момент происшествия: темные крапинки отчетливо просматривались под светлой тонкой кожей в самой середине стопы, наиболее чувствительном месте. Ей действительно должно было быть очень больно.

Пару минут, пока я продолжал изучать ее ногу, мы молчали. Стоически отвернув взгляд в сторону, не глядя на травму, она продолжала изредка всхлипывать. Я же старался не обращать на это внимания, пытался взять себя в руки.

– Вы не волнуйтесь. Перелома, вывиха нет, мне кажется, – пытался я успокоить сам себя. – Ведь на подъеме, вот здесь не больно?

Она отрицательно заводила головой.

– Вам одни неприятности… Вы злитесь?

– Главное, что ничего страшного. Это иголки… их можно убрать, как занозы. Это не страшно, не волнуйтесь, – успокаивал я.

Вид ее припухшей стопы меня всё же беспокоил. Как идти к машине? Звонить в скорую? Ситуация казалась тупиковой: я даже не знал толком, где мы находимся.

А там и скрылось солнце. Ветер с моря усилился. Как-то быстро вокруг потемнело. Дождь, а то и гроза, казались неминуемыми. Оставаться у самой воды мы не могли.

Я осмотрелся по сторонам. Неподалеку, между скалами, даже кто-то загорал. Компания, не то семья. Где-нибудь рядом, наверное, можно было и укрыться, или уж по крайней мере, если не удастся справиться своими силами, попросить о помощи.

Безропотно мне подчиняясь, скрепя сердце от боли, что было заметно по ее лицу, Элен поднялась на здоровую ногу. Я взвалил на плечи наши вещи. Мы медленно заковыляли в сторону скал и компании. Однако метров через сто я понял, что ей очень трудно так продвигаться, здоровая нога увязала в рыхлом песке. Нести ее на себе я тоже вряд ли смог бы по такому песку, да еще и с вещами, я даже не пытался.

Я оставил ее посидеть одну. И быстрым шагом направился к компании у скал.

Молодая женщина, в одном бикини и в соломенной шляпе, уже видимо заметившая нас, когда мы перескакивали с места на место на трех ногах, уже шла навстречу. И не прошло минуты, как шведская семья с детьми подросткового возраста окружила нас с Элен и, объясняясь с нами по-английски, предлагала свою помощь. Это было, конечно, очень кстати.

Оказалось, что их машина запаркована недалеко. Вверху на дороге была стоянка. Они предлагали подвезти нас до моей машины, оставленной, как я объяснял, гораздо дальше, на выезде из последнего населенного пункта, отсюда ближайшего, но я даже не мог вспомнить его название.

Рослый и немолодой, седовласый швед заверил своих, что справится сам. В конце концов, нас было теперь двое мужчин. Чтобы не мучить бедную Элен передвижением вскачь по песку и камням, мы подхватили ее под плечи и просто понесли к подъему на дорогу, делая остановки через каждые пять-десять метров. Худощавый подросток, сын нашего помощника, следом нес наши пожитки.

Элен уверяла меня, уже по-русски, что ей больше не больно, что она и сама в состоянии делать шаги, опираясь на нас. Однако, посматривая на ее лицо с подсохшими губами, почему-то ставшее бледным, отстраненно-понурым, я ловил себя на мысли, что ей, похоже, становится плохо. Что, если это укус какой-то твари? Морские ежи тоже бывают разные. Хотя я и не слышал, чтобы здесь, на юге, водились ежи вредные, ядовитые.

Улоф – так звали шведа – оказался добродушным, отзывчивым малым. Видя, что я не на шутку взволнован, он был готов везти нас до самой больницы. Правда, непонятно – в какую именно. Положиться на навигатор? Он как будто бы указывал, если активировать нужную опцию, лечебные центры или пункты оказания помощи. Но мы вполне могли доехать сами. До Канн или даже до Ниццы, – я собирался принять решение по дороге в зависимости от самочувствия Элен и от движения. Паниковать не хотелось. Лучше всего было, конечно, показать ее ногу в Ницце, поближе к дому.