Это меня, действительно, пугает.
– Что?! – были бы силы, я бы вылетела снарядом в потолок, но энергии хватает только воздуха набрать в легкие и застыть. – Какой Валентин? Ты о чем? Разумеется, твой брат. Ты же сама сказала, все очевидно.
Я бегаю испуганным взглядом по комнате. Хорошо, что здесь не такое яркое освещение. И плохо, что толком нет вентиляции, лишь маленькая форточка. Хочется прильнуть к ней, высунув язык, и дышать-дышать-дышать.
Ксюня никак не уберет дурацкую улыбочку с лица и смотрит так…
Аргкх! Чертова Анжелика! Чтобы Слава от нее всю жизнь шарахался!
– Знаешь, ко мне уже подкатывали девчонки, которые хотели со мной подружиться из-за Славы, – Ксюня, наконец, опускает глаза и вешает рюкзак на спинку деревянного стула, на котором сидит. – Но они такие… типа Коростылевой. Не пара моему брату. А ты, кажется, искренняя. Тебе я готова помочь.
Я разеваю рот невольно. Уж в чем, в чем, а в этом мне точно помощь не требуется. Господи, если Ксюня начнет это делать при Анжелике, мне крышка.
Вселенная, я уже спрашивала, во что вляпалась? Где мой ответ?!
– Ой, да что ты… Не нужно, – я встаю и начинаю ходить по комнате. Благо здесь больше места, чем дома, можно разгуляться. – Он меня уже отшил. Я это приняла. Тем более, у него есть девушка… Не буду им мешать…
– Девушка? – Ксюня таращит глаза. – Это он тебе сказал?
А что, нет? Люсе он тоже отказал, получается? Блин.
– Нууу… я это… сама поняла, – руки витают в воздухе где-то рядом с лицом, словно не мои. Я ими не управляю.
– Да нет у него девушки. Если ты про Белкину, то она застряла во френдзоне. И вряд ли оттуда выберется, – в голосе Ксюни чувствуется легкая гордость. И важность.
– Может, ты просто не знаешь? – выдавливаю последнюю попытку.
– Да знаю я все. Он же мой брат.
Она закатывает глаза. А я еще определяю, радоваться этой новости или нет. Может, если я принесу Анжелике благую весть, она будет ко мне снисходительнее?
Ксюня водит пальцем по столешнице и хихикает про себя. Я смотрю на нее с подозрением.
– Что?
– Да ничего, – она поджимает губы, но глазами уже щурится от смеха. – Я понимаю, любовь сводит с ума, но знаешь, нюхать кроссовки – это борщ.
И взрывается хохотом. Я сначала злюсь и сжимаю кулаки, а потом понимаю, что Ксюня при мне еще никогда так искренне не смеялась. Расслабляюсь и заражаюсь ее весельем. Действительно, со стороны ситуация ужасно глупая. Меня тоже пробирает смешинка. Мы обе очень долго не можем остановиться. Пока последние слезы не вытекают из глаз. И животы не начинают болеть.
Отойдя от смеха, Ксюня подходит к выброшенному мной тюлю и спрашивает:
– А какой фасон ты хочешь?
Я выдыхаю остатки смешинки и плетусь за ней к зеркалу.
– Не знаю. У меня такая конституция антиуниверсальная. Мало что подходит.
– Ты стройная зато, – Ксюня с завистью скользит взглядом по моей фигуре. Мне неловко. Спешу оправдаться.
– Слишком. Все хорошо в меру. Вот как у тебя.
Ксюня опять розовеет и улыбается, не по-идиотски, а благодарно.
– Мне кажется, тебе только талию надо подчеркнуть, и тогда будет огонь, – замечает она вдохновленно и оглядывает меня в зеркале.
Да, я как раз этого и добиваюсь. Но тюля мало, чтобы получить пышную юбку. Верх я уже решила сделать из гардин. Они жаккардовые, бежево-розовые с крупными цветами и непонятными завитушками. Не элегантно, зато ярко.
– Как думаешь, все поймут, что это шторы? – спрашиваю у Ксюни удрученно.
– Ну, даже если и поймут, что с того? По-моему, это круто самой сшить себе платье. Хоть из чего.
Мне очень хочется с ней согласиться, а внутри что-то мешает. Застряло и все, не идет дальше. Но мы все равно кучу времени убиваем на то, чтобы придумать фасон.
Ксюня старается, ходит вокруг меня, осматривает внимательно. Вероятно, ищет, за что зацепиться, но я со всех сторон плоская. Она помогает перематывать тюль и плотную занавеску. Придерживает где надо, открыто критикует, если ей не нравится.
И только спустя два часа мы принимаемся за черепа. Ксюня боится их красить, думает, что напакостит случайно. Приходится потратить минут десять на уговоры. Я тоже поначалу много портачила и перекрашивала по тысячу раз, но все поправимо. Наконец, Ксюня соглашается. Мы придаем черепам из ваты натуральный цвет – бежевато-желтоватый.
– Хочешь, завтра в столовой подсядем к Славе и его друзьям на обед? – внезапно предлагает Ксюня.
У меня голос падает на дно желудка. Приходится прочищать горло, пытаться его поднять. Я не сразу отвечаю.
– Что ты? Не надо так явно действовать. Мне неловко. Я сперва хочу узнать о нем побольше.
Раз Ксюня сама предлагает помощь, грех этим не воспользоваться.
– Дату рождения, например. Хочу проверить нашу совместимость.
Я вспоминаю специальные сайты, где по цифрам в датах рождения эксперты предсказывают, насколько люди подходят друг другу в партнеры. С Валентином я такой фокус уже проделывала. Сайт показал меньше тридцати процентов, но меня это не пугает. Я в такие бредни не верю.
А Ксюня заинтересовалась.
– Правда? И как это?
Она уже держит поисковик наготове. Я достаю свой смартфон и нахожу десяток подобных сайтов. Ксюня называет дату рождения Славы, а я запоминаю: восьмое апреля. Первый сайт выдает нам с ним совместимость на девяносто пять процентов. И рекомендует побольше времени проводить друг с другом.
– Вау! Вот видишь, я это сразу считала, – в Ксюниных глазах восторг, а на щеках смущение. Она спрашивает осторожно. – А можно мне тоже?
Девчонка заглядывает в экран, чуть ли не носом тыкается.
– Тебе тоже кто-то нравится? – я уже знаю, но мне хочется посмаковать этот момент.
Ксюня краснеет вся, мне кажется, даже пальцы становятся румяными, и уводит взгляд в сторону.
– Ну, есть один парень.
– Не скажешь, кто это? – мне почти обидно. Я ей, получается, сердце свое открыла, а она… стесняется.
Хотя сразу вспоминаю, что сфальшивила. И мне даже стыдно, ведь Ксюня назвала меня искренней. А я ее использую. Как и Анжелика. Возможно, хуже, потому что Коростылева не стала резко менять свое отношение к Ксюне, даже ради брата. Да, меня эксплуатирует, но все равно. С Ксюней она честна, а я… Еще и на доверие рассчитываю.
Но я же не буду издеваться над ней из-за симпатии к Дегтяреву. И вообще, хочу ей помочь. Это же искренне. А с братом – меня вынудили.
Тяжесть оседает где-то на дне души.
– Ты, наверное, посмеешься надо мной, – Ксюня сама улыбается.
– Почему?
– Ну, он старше меня на целых два года. И Славин друг.
Я не выдерживаю:
– Дегтярев?
Ксюня бросает в меня одновременно радостный и испуганный взгляд. Наверное, ей легче, что эту фамилию произнесла не она. Все-таки ей хочется делиться чувствами и переживаниями, просто раньше, очевидно, было не с кем. Меня даже удивляет, как легко я вторглась ей в доверие. Совесть все-таки щиплет.
– Это тоже очевидно, да?
– Да нет, просто он вроде как лучший друг твоего брата. Я потому и предположила.
Ксюня уводит лицо в сторону, сдерживая улыбку, и натягивает капюшон на голову.
– Не вижу ничего смешного, – мне надо продолжить разговор. – Я вон вообще в твоего брата влюблена. Хотя не знаю его толком.
Она хихикает.
– Наверное, поэтому ты в него и влюблена, что не знаешь. Это он в школе типа крутой. А дома… бесит меня по сто раз на дню.
Мы обе смеемся. Я не знаю, какого это иметь брата или сестру. Мы с мамой всегда были вдвоем. У меня даже двоюродных нет. То есть они все сильно старше, совсем взрослые, со мной особо не общаются. У некоторых уже свои дети.
Но почему-то мне кажется, что Ксюне со Славой дома весело. Есть с кем побеситься хотя бы. Я всегда одна. Мама приходит поздно. Мы порой не успеваем и поговорить.
– А чем бесит? – мне правда интересно.
– Да блин всем. Врывается ко мне в комнату без спроса. Музыкой постоянно гремит. Все соседи на нас жалуются. Или вот приспичит ему фильм посмотреть, и я должна с ним смотреть, потому что одному скучно. Ему, видите ли, обсуждать с кем-то надо, – Ксюня закатывает глаза, водя кисточкой по глазнице черепа. – Или Ваню в гости позовет в самый неудачный момент. Когда я в пижаме и с грязной головой.
– А он знает, что Ваня тебе нравится?
Ксюня таращит на меня глаза.
– Неет! И ты ему ни в коем случае не говори!
– Да не буду, разумеется, – улыбаюсь. Внутри я уверена, что мне и возможности такой не представится. – Ты про мою фанатичную любовь тоже никому не говори, пожалуйста. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись.
Ксюня кивает серьезно и закрывает рот на невидимую молнию.
– Я все понимаю.
Мы закрепляем взглядом и улыбкой неписаную сделку.
Дальше Ксюня много и в деталях рассказывает о Дегтяреве, о том, какой он добрый и как классно играет на разных инструментах, вспоминает забавные истории с ним и ее братом. Я слушаю внимательно, пытаясь выловить в этом что-нибудь полезное для Ликиной анкеты. Ничего нового не узнаю, а мне все равно любопытно. У них словно другая жизнь. Насыщеннее, что ли.
– Я хочу поменять платье. Все-таки возьму то, с открытым плечом, – заявляет Ксюня, пока я закрываю мастерскую на ключ. – Сходишь со мной?
– Конечно. Погнали опять на самокатах.
Я не могу отказать себе в этом удовольствии. Эти катания составляют большую часть моих карманных расходов. Мне надо сохранить сбережения на выходные. У всех ребят свои электросамокаты, поэтому они могут ездить на них неограниченное время, а я всегда арендую и считаю каждую минуту. Мне хочется накататься вдоволь и подольше побыть с Валей, но обычно денег не хватает, и я вынужденно ухожу раньше. Я обещала себе, что не буду больше в будни тратиться на самокаты, но мне хочется разделить с Ксюней эту радость.
Домой я опять возвращаюсь поздно. Мама уже на кухне, жует бутерброд и смотрит женский стендап. Я боюсь заходить туда, а желудок буквально стонет от голода. Топчусь в ванной. Наверное, рассчитываю, что мама скоро закончит и уйдет в комнату, а там ляжет спать, и мы не пересечемся. Надежды не оправдываются. Приходится выходить.
Мама оборачивается на меня еще до того, как я пересекаю проем. Я сразу прячу глаза в пол и двигаюсь к холодильнику. Макароны с сосисками мы вчера доели, а ничего нового я не приготовила. И сегодня нет сил. Сделаю бутерброд с сыром. Голод должно притупить.
– Где ты пропадала? В драмкружке опять? – спрашивает строгий голос.
Я киваю молча.
– Зачем ты тратишь на это столько времени? Лучше бы училась.
Мама сует в рот остатки бутерброда и запивает черным чаем. Мне хочется сказать, что большую часть времени я потратила на платье, которое не могу себе позволить, но гордо молчу.
– И что ты сделала с занавесками? У нас их не так много, чтобы кромсать налево и направо.
– Тебе и занавесок на меня жалко? – вырывается на высоких нотах.
Я кладу сыр на стол и врезаюсь в него ножом. Кусок выходит неровным и толстым, но так даже лучше, ибо я голодная. Батон уже нарезан. На приготовление ужина уходит всего минута.
– Лер, – мама вздыхает, – просто объясни, зачем портить хорошие шторы, когда у тебя есть готовое и красивое платье. Чем оно тебе не нравится?
– Тем что оно старое! И уже ношенное! И свадебное. Это не такой бал. Как ты не понимаешь?
Я смотрю на маму слезливыми глазами. Ее лицо выражает недоуменное равнодушие. Конечно, ей сколько уже, полжизни прожито. Она и не помнит, что такое быть школьницей.
– Не бойся. Не покромсаю я твои драгоценные шторы. Сделаю себе платье без единого шва!
Это сильно усложняет мне задачу, но я не хочу уступать. И не буду. У меня еще есть время. Что-нибудь придумаю. Я видела ролики, как девушки из обычного куска ткани крутили шедевры без единой булавки. Должно получиться.
Положив два бутерброда на тарелку, я ухожу в комнату, чтобы там поесть и успокоиться. Мама еще долго возится на кухне. Масло шипит – готовит что-то. Я съедаю хлеб с сыром за два прикуса, а дальше принимаюсь за сценарий пьесы для Хэллоуина, ведь завтра у нас первая репетиция. Слов у меня почти нет, но все равно надо быть в курсе, как себя вести, что за чем идет и т.п. Параллельно слушаю в наушниках МакSим. В ее песнях всегда много тоски – подходит для этого вечера, как и для жизни в целом.
Глава 8.
Наутро Анжелика встречает меня у ворот школы. Явно, специально ждала. Она скалится самодовольно и сразу хватает меня под руку, словно мы лучшие подружки. Так мы и идем по двору.
На улице резко холодает. По моим ощущениям. Ветер подвывает, а солнце не торопится просыпаться. И небо, сдавленное тучами, выжимает морось.
– А ты молодец, проворнее, чем я ожидала, – хвалит меня Коростылева. – Белкина, значит, во френдзоне. Как ты это узнала?
