– А если ответ придёт в том возрасте, когда я сам стану таким же? – я бросил на неё пронзительный взгляд ребенка. Она мягко улыбнулась, будто объясняла малышу, почему небо голубое, а трава зелёная.
– Я думаю, тебе это не грозит. Иди-ка ты домой сегодня. Я тебя отпускаю.
– Спасибо, мисс Каарт.
Я забрал свой рюкзак из класса и медленно побрел в сторону своего дома. По пути решил заскочить к бабушке, там всегда была какая-то уже готовая еда. Я шел максимально медленно – не было у меня сегодня настроения идти домой быстро.
На следующий день меня забирал после занятий отец. Но мисс Каарт, при всём её светящемся нимбе учителя от Бога, имела один большой недостаток – она считала, что исправить можно кого угодно в вопросах воспитания.
Она была молода, гуманна и в некотором смысле, как уже сейчас я понимаю, амбициозна. Это очень хорошо для большого города, однако для маленькой деревни в шестьдесят домов и очень консервативных людей это было сродни рыжим женщинам во времена Инквизиции. Они на генетическом уровне не воспринимали ничего, кроме собственного мнения.
Именно по этим причинам я смотрел на то, как сейчас мисс Каарт отчитывает моего отца по некоторым вопросам воспитания, а мои колени так и стонали, предчувствуя глупое животное непонимание отца и такие же методы. Это был настоящий факап. Он то и дело бросал на меня суровый взгляд.
С одной, нормальной стороны, меня не за что было наказывать, но с другой, вы его не знаете ни черта. Я увидел, как он разворачивается и идет ко мне. До этого я слышал обрывки фраз по типу «не стоит выносить ссор из избы и учить мальчика ссориться с женой… чтобы ребёнок этого не слышал… Вы же понимаете, как… И сами были ребёнком… Ну почему сразу неженка?!».
– Пойдём.
Он был как никогда краток и категоричен. Я сделал вид ещё до его прихода, что мои шнурки безумно интересны моему вниманию, однако он просто взял меня за ворот рубашки и потащил в машину. Резко и черство, как и всегда.
– А теперь скажи, какого черта ты всем в школе рассказываешь, что творится у нас дома, ты трепло?
– Я всей школе ничего не рассказывал, – сказал я, насупившись.
– Если бы не рассказывал, я бы всю эту ересь не выслушивал сейчас. Дома поговорим, нытик. Давай, скажи: «Да папа, я нытик и больше так не буду». Ну? – я смолчал.
– Тебе сейчас вмазать или дома? Я не слышу!
– Я больше так не буду, – тихо сказал я и уткнулся в стекло. Всяко интереснее того, что меня ждало дома.
А дома меня ждала соль. Самая обычная пищевая соль. На заботливо расстеленной газете лежало около полкилограмма соли. Знаете, чем отличается какая-то крупа или кукуруза от обычной соли? Да тем, что эти чёртовы кубики соли очень мелкие и въедаются в кожу! Жжение адское. Соль на рану, так сказать. Так я проучился полгода. Наступила весна.
Особняк, который я не смог посетить, не давал мне покоя. Все меня тянуло туда. Перед выходными я решил взять себя в руки. Что может быть хуже порки и соли два раза в месяц? К тому же я давно планировал побег из дома и считал этот особняк неплохим вариантом временного места жительства. А еду можно было бы брать у бабушки, она бы меня не выдала. Короче говоря, я все максимально детально распланировал в своём воображении, но его необходимо было как-то осмотреть. Поэтому я позвал с собой единственного человека, с которым мало-мальски общался и у которого был свой велосипед – Еву Бронсон.
Ева знала много чего из моей жизни, но практически никогда не рассказывала о своей. Был вечер четверга, когда мы договорились на прогулке по пыльным улицам Уоквента съездить за озеро к «особняку». Нужно было всего лишь отсидеть два урока истории с мистером Исигуро.
Джеймс Исигуро – интересный персонаж в моей жизни, встречал я его всего-то несколько раз. Последний был на кладбище, но об этом позже.
У него были узкие глаза и пронзительный взгляд. Что бы он ни говорил, это был потрясающий театр одного актёра. Он просто обожал историю и мог говорить о ней часами, но в какой-то момент «перегревался процессор»: он зависал на минуту-две, поправлял очки, а потом что-то спрашивал.
Больше, чем историю, Исигуро любил только историю Уоквента. Именно с ним я и узнал об этом доме за озером. Исигуро всегда интересно рассказывал. Но бывали такие случаи, когда он говорил непонятно. А когда мы подходили с Евой к нему после уроков, он опять смотрел своими пронзительными узкими глазками, и в них я видел, что он понимает.
Что бы ты ни затеял, он понимает это и знает, чем все может закончиться. Но рот его говорил стандартные клише, поэтому театр одного актера расширялся и принимал новых артистов. Один говорит глазами, другой отвечает так же, глазами, а рты их задают вопросы по типу: «какая замечательная погода, не так ли?».
Напоминало игру в шпионов, в которую мы играли с Евой. Я всегда проигрывал. Возможно, потому что из женщин получается гораздо более интересные артисты или шпионы? Но это я уже потом узнал.
«В день, когда миру придёт конец, Вспомни, как он зарождался»
Пятница. День был солнечным. С утра я помог Еве с её тяжёлым рюкзаком, в виде набитого книгами пушистого белого кролика, а потом мы вместе двинулись в сторону школы.
На велосипеде Евы, на руле, вместо сигнального звонка, как у меня, был какой-то невообразимый пучок разноцветных перьев и тряпок-платочков. Я уже давно понял, что стиль – это про нее, но, как и для чего эта штука нужна, я, увы, не понял. Как говорила сама Ева, они очень забавно развевались на ветру, при скорой езде. Вот и всё.
– Не то, чтобы я не люблю мистера Исигуро, но иногда его уроки весьма скучны, – резюмировала моя подруга, когда мы, запыхавшись, ввалились в класс, опоздав минут на пять, но учитель опоздал сам, поэтому никто нам ничего не сказал.
– А по мне, это очень интересно.
– Ну это по тебе.
В класс вошёл светило мировой истории.
– Итак, голубчики, сегодня с нами будет культура Древнего Египта. Все сделали домашнее задание? – Исигуро бросил портфель на стол и уселся поудобнее в своё скрипучее кресло.
В классе повисло гробовое молчание. Никто, конечно же, не делал домашнее задание. Все знали, что Исигуро – единственный учитель, который ничего не делает за это. Безнаказанность порождает хаос. Или доверие, ведь Хаос – мать порядка.
Исигуро окинул стены класса своим пристальным взглядом и о чём-то задумался.
– Мистер Исигуро, а расскажите о доме за озером, – я решил провести время с пользой и разбавить неловкое молчание.
– Да-да, расскажите… – посыпалось за моей спиной. Я и Ева сидели на первой парте.
– Чем он так вас всех привлекает? – учитель надел очки.
– Он не такой, как все остальные дома. Он очень… старый и стоит далеко от всех. И…
– Да. Вы правы. Этому дому больше трех сотен лет. И последний, кто жил там официально – пастор Уоквента. Но не стоит туда ходить. Только со взрослыми.
– Почему, мистер Исигуро?
– Во-первых, это опасно. Старые дома могут обрушиться в любой момент. Во-вторых, есть в Уоквенте одна старая-старая легенда. Были у пастора две дочери, Бетти и Абигейл.
Обе девочки захворали в раннем детстве, да так сильно, что никакие молитвы отца не смогли их вылечить. Девочки от болезни этой очень страдали, поэтому пастор решил избавить их от нечеловеческих мук. Река Волчья и правда раньше была заселена стаями волков. Ходят слухи, что пастор отправил девочек в подвал дома, а сам вырыл из него тоннель прямиком к реке. Он приковал девочек к стенам этой ручной пещеры, и голодные волки в полнолуние разодрали их.
Никто не знает, почему именно так он избавил их от мучений, может кто-то ему подсказал, может, он просто был хвор на голову. Вскоре и сам он бросился в реку. С тех пор в Уоквенте начали пропадать дети в разные годы в разных количествах. Никто не знает, почему, никто не знает, для чего. Они просто исчезают.
Дом этот пропитан болью… Уоквент тогда был небольшой деревушкой, поэтому в годы войны почти все немногочисленные дома разнесло бомбами и временем, но особняк, как его окрестили, выстоял. Врачи в те годы пытались сделать там госпиталь, но в его стенах все раненые видели чудные миражи, от чего болели ещё сильнее, вешались, стрелялись. Госпиталь закрыли. Ничего хорошего в этом доме нет, поверьте. Поверьте, вы не первые, кто им интересуется. Там часто бывали военные, полиция, но никто ничего не нашёл. И вам не следует. Урок окончен. – Учитель снял очки и вышел.
– Мистер Исигуро, стойте! – Я догнал учителя в коридоре вместе с Евой.
– Слушаю, мистер Майерс, – он поправил очки и развернулся.
– Скажите, а после того пастора в доме разве совсем никто не жил? – произнес я, запыхавшись и поправляя лямки рюкзака.
– После пастора в доме никого не было лет двадцать. Но когда я искал старые документы, наткнулся на несколько интересных записей. Это долгий разговор, Пит, давай попозже, – он уже собрался уходить, как я взмолился.
– Ну профессор, пожалуйста. Давайте вкратце, мне очень интересно. Вы же знаете, как я люблю историю и все эти старинные штуки! – не знаю, насколько я был убедительным, но что-то сработало.
– Короче говоря, в Уоквент переехала молодая семья. Мона Кейл, её муж, дочь и сын. Переехали они именно в этот дом. Сам по себе он ничего не представляет, груда камней. Но ведь всё в руках человека, да? Сын одного местного жителя поругался с сыном Моны, и этот житель, отец, то есть, начал портить жизнь её семье. Не знаю, чем они промышляли, то ли врачевали, то ли колдовали, но слухи о том, что Мона – ведьма, быстро разлетелись по городку. Пастор был одним из тех, кто стал инициатором движения инквизиции в Уоквенте, если ты читал об этом…
– Да, конечно.
– Так вот, этот житель где-то на охоте потерял сына. Вроде, его медведь задрал. Он спихнул всю вину на семью Моны, потому что та отказала и ему, и его сыну в помощи. Она ведь и жила только тем, что лечила всё и всех вокруг. После этого весь городок только и говорил, что муж её ночами оборачивается в волка, а Мона – в медведицу, что раздирает детей в клочья ради забавы…
– И что было дальше? – Ева стояла рядом со мной и была вовлечена в эту историю не меньше меня.
– Дальше, глухой февральской ночью к дому Моны пришли люди с вилами и факелами, как в старых фильмах ужасов. Мужа убили на глазах у семьи, вместе с сыном, а Мону привязали к столбу на озере, лёд стоял, и сожгли заживо. По слухам, она успела спрятать дочь в том тоннеле, который еще пастор выкопал. Он выходил на реку, но до озера там рукой подать, поэтому, вероятно, её дочь видела, как мать сжигают. И слышала, но это уж точно слухи, что её мать проклинает всех, кто к ней пришёл в тот день. Хотя, если бы меня сжигали, я бы и не такое сказал. В общем, лед провалился вместе с Моной и нападавшими селянами.
– А что случилось с дочерью Моны?
– Насколько я знаю, ей тогда было около пяти лет отроду, она смогла выжить, сбежать и вернуться в Уоквент уже женщиной. Тогда с медициной было неважно, в какой-то весенний период случилось обострение, и детишки Уоквента стали погибать.
Винить стали дочь Моны. Были старожилы, которые знали, чья она дочь. Когда она возвращалась домой, её детей похитили. Одного она нашла утопленным в озере, другую, дочь, так и не нашла. Она где-то в доме нацарапала проклятие для всего Уоквента. Ну, её можно понять. И все это, представьте себе, из-за слухов, распущенных одним недовольным соседом. Представляете?
– И что, больше ничего не известно?
– Я знаю лишь то, что ты, – Исигуро показал пальцем на Еву, – носишь фамилию потомков Моны. Последнее, что известно мне – кто-то из последних потомков этого рода из женщин вышла замуж за военного из другой страны – Джереми Бронсона. Это было лет 120 назад, возможно даже, простое совпадение. Но как исторический факт – весьма и весьма занимательный.
– Очень интересно… – Ева опустила взгляд и задумалась.
– Это всё? Теперь это просто… дом?
– Да, Питер. Теперь это просто дом. Понимаешь, весь этот мистицизм – это человеческое. Нет людей – нет ни легенд, ни фольклора, ни историй, ни тайн, ничего нет. Это просто дом. Сейчас его выкупила какая-то иностранная компания для реставрации. В следующем году там будет музей истории Уоквента и на этом, – профессор развел руки, – история закончится. Я и вы – последние, кому это было интересно.
На самом деле, это очень тёмная и пугающая история. Вы еще слишком маленькие, чтобы я рассказал вам… некоторые детали. Но суть вы оба уяснили. И да, не ходите туда. Это вам двоим ни к чему. Гуляйте.
Профессор оправился дальше по коридору. Прозвенел звонок. Мы переглянулись с Евой.
Мы очень долго мчались по пыльной дороге, хорошо, что взяли с собой воды. Причудливые перья на руле Евы и правда забавно развевались на ветру.
Проезжая западное озеро, мы решили сделать перерыв. Все-таки было очень жарко, торопиться было особо некуда. Мы бросили велосипеды на обочине и помчались вниз по склону к кромке озера, пробираясь через столбы из камышей.
– Ну вот и что в этом доме такого, кроме страшилок учителя? Ну дом и дом. Мало что ли в остальных домах кто-то умирал? – Вдруг спросила Ева, когда мы уселись на мягкую траву.
– Да в общем-то ничего такого. Просто интересно, что там внутри. Я уже во всех побывал. Ну в таких, где никто не живет. Ничего интересного, старая ободранная мебель, собачьи будки, выбитые окна. Идеальное место для того, чтобы там перекантоваться.
– А там такого нет? Ну, окон, мебели, в других домах… – Ева сидела на траве и выбирала подходящий камешек для броска в воду.
– Снаружи не видно. Я близко не подъезжал. Но там все как-то иначе. Как будто этот дом не из Уоквента. Или даже наоборот – Уоквент не подходит для этого дома.
– Мне папа не разрешает так далеко гулять от дома. Он меня… накажет.
Ева потупила взгляд в сторону воды и задумалась о чём-то своём. Она часто так делает, так часто, что я уже привык.
– Да брось ты, ты же не расскажешь ему. Ты чего?
– Нет, Питер, ты не понимаешь.
– Ну так объясни тогда…
– Мы… Когда мама умерла, – Ева сглотнула и замолчала на секунду, – а сестру забрала бабушка, по маминой линии, в Хайкейп, мы остались с папой одни. Он очень грустил после её смерти, я тоже. И чтобы мы не были разочарованными всегда, папа придумал… игру.
Я иногда себя плохо вела из-за того, что мама нас бросила, в каком-то смысле. Но папа меня очень любит, он не хочет меня наказывать. Поэтому каждый раз, когда я себя плохо вела, мы… играли. Но потом, мы стали… играть чаще.
Когда ему просто грустно, мы тоже играем. Мне не нравятся эти игры, даже если я себя хорошо веду, мы все равно будем это делать. А я не хочу. Если я не буду его слушаться, не знаю, чем это закончится. – Ева всхлипнула. Тогда я плохо понимал, что она пыталась мне сказать.
– Ева, но… Если он всё равно с тобой… э-э… играет, как ты говоришь, то разве есть что терять?
– Ты не понимаешь. Никто не понимает. Ты не понимаешь, а все остальные просто не верят. Питер, я лучше поеду домой, – она начала вставать, отведя взгляд, но я взял её за руку.
– Погоди, а как он узнает?
– Поверь, он узнает. Не знаю, как, но он всегда знает, когда я делаю то, что ему не нравится.
– Я не дам тебя в обиду. Поехали.
– Ладно, ты же не отстанешь? Поехали, посмотрим. Но я могу испугаться и поехать домой, учти, – сказала Ева, бросив камень в озерную гладь.
– Я тоже, – ответил я, немного помолчав.
Мы пошли обратно к велосипедам. Солнце садилось. Вверх к дороге идти оказалось труднее, чем спускаться. Кеды Евы оставляли на земле небольшие следы в виде сердечек. На прошлой неделе она долго мне хвасталась своими новыми кедами с сердечками на подошве. Мы подняли велосипеды, выпили воды и поехали к дому на окраине.
От озера отходила река Волчья и огибала по широкой дуге Уоквент с другой стороны. Дом стоял на холме с видом на изгиб реки. Она, как мне говорили, впадала в ещё более огромную реку, но туда я пока не собирался.
Мы мчались на велосипедах по проселочной дороге, и ветер трепал наши волосы. Все было хорошо. Солнце заливало все вокруг.
Ближе этот дом выглядел ещё более мрачным, чем мог рассказать наш учитель истории. Груда камней во дворе – остатки фонтана, наверное. Проваленная в некоторых местах крыша – на нее упал величественный ясень, видимо, в ненастную погоду. Обшарпанные стены, сгнившее крыльцо, выбитые ставни. Засохшее дерево неподалеку. В общем, ничего привлекательного и интересного. В Уоквенте в таких домах еще и жили.
Мы бросили велосипеды неподалеку от груды камней, бывшей некогда большим фонтаном. Тень от полусгнившего крыльца накрыла нас окончательно – Солнце полностью скрылось за горизонтом.
Дверь была заперта, на ней висел старый ржавый амбарный замок. Другого входа в дом я не видел, Ева тоже. Мы долго думали, что же такого совершить, чтобы попасть внутрь, и не придумали ничего лучше, чем залезть туда через окно.
Я подсадил Еву. Ставни в том месте болтались кое-как, но за ними была оконная рама и оконные петли. Сгнившие петли дали слабину – окно провалилось внутрь вместе с Евой верхом на себе. Очень громко и очень пыльно. На всю округу разнёсся звук битого стекла. Я приложился головой о пол, и все потемнело в глазах.
Дверь была заперта. Другого входа в дом я не видел, Ева тоже. Мы долго думали, что же такого совершить, чтобы попасть внутрь и не придумали ничего лучше, чем навалиться изо всех сил на дверь. Сгнившие петли дали слабину – дверь провалилась внутрь вместе с нами верхом на себе. Очень громко и очень пыльно.
– Эй, ты как? Все нормально? – Сказал я, тут же приземлившийся рядом.
– Да, все хорошо. Ну, тут достаточно… стильно. – Ева поднялась, брезгливо осмотрелась по сторонам и вытерла со щеки грязь.
На самом деле, Ева была в чем-то права. Этот дом внутри был совершенно не похож на все остальные, в которых я бывал. Во-первых, на стенах были картины. В остальных домах Уоквента таких не было. Сразу перед нами стоял камин в центре большой гостиной, а по обе стороны от него шла огромная лестница вверх. Над камином висело огромное зеркало с трещиной в нижнем правом углу.
В проеме света, который мы сделали выломанной дверью, как в первобытном океане, летали миллионы пылинок и каких-то неизвестных мне частиц. Мы с Евой сделали пару шагов вперед. Половицы натянуто скрипнули. Ну, ничего такого.
– Пойдем, – сказал я, и мы уже чуть смелее двинулись вперед.
