Тартан
Юлия Александровна Петрова
Успешный писатель, который не знает, как закончить очередной роман, застревает в аэропорту Гатвика. В поисках идеи для завершения рукописи, он начинает знакомиться с разными людьми и узнавать их истории. Но вскоре выясняется, что и сам аэропорт, и все люди в нём ? это совсем не то, что кажется на первый взгляд. Теперь писателю предстоит не только разобраться, что же здесь происходит на самом деле, но и узнать о себе кое-что очень важное. Точнее вспомнить.
Юлия Петрова
Тартан
Взрослые тоже изнутри не такие уж взрослые. Снаружи они большие и безрассудные, и всегда знают, что делают. А изнутри они нисколько не поменялись. Остались такими же, как ты сейчас. А вся правда в том, что и нет никаких взрослых. Ни единого в целом огромном свете.
Нил Гейман, «Океан в конце дороги»
Пролог
Когда северный ветер сменился на западный, он унёс с собой тяжёлые зимние тучи, клубившиеся над городом. На их место пришли туман и изморозь. А вместе с ними и перемены.
Последние, как известно, бывают двух типов: те, которые нам приятны и радостны, и те, от которых хочется бежать сломя голову. Однако эти перемены были иного толка. Они повисли в воздухе безмолвным предчувствием неминуемого. Замерли, словно кошка на пороге. И теперь томительно и тягуче раздумывали, входить им или нет, заставляя при этом всех окружающих нетерпеливо переминаться с ноги на ногу возле приоткрытой двери.
В дом Пирсов перемены пробрались в субботу утром. Впорхнули в окно вместе с весенней свежестью, игриво пощекотали занавески и опустились на плечи невысокой статной женщины, сидевшей за письменным столом.
Она тут же вздрогнула и отложила ручку. Замерла, тревожно прислушиваясь, а затем качнула головой и вернулась к своему занятию.
Занятие это, к слову, было очень важное и очень ответственное: женщина писала письмо.
Конечно же, она почувствовала, что вокруг что-то неуловимо изменилось. Люди всегда чувствуют такие вещи, даже если они в них не верят. А она ? верила. Однако ничем не выразила своего пронзительного беспокойства. Разве что поплотнее закуталась в шерстяной шарф цвета поздней осени.
Когда-то давно женщина привезла этот шарф из Шотландии. И с тех пор он стал для неё символом несбывшейся мечты. Жизни, которой так и не случилось.
Шарф был очень красивый. Тёплый и мягкий, в охристо-зелёную клетку на красном фоне. Такой орнамент ещё называют шотландской клеткой или тартаном.
На первый взгляд в нём нет ничего особенного: сплошь линии да полоски. Одни идут параллельно друг другу, изредка пересекаясь. Другие заполняют прямоугольные области тонкими диагональными штрихами. Однако всё вместе складывается в один из самых узнаваемых и самых древних орнаментов в мире.
Но ведь орнамент ? это такая хитрая штука: стоит поменять в нём всего лишь пару нитей или их оттенок, и получится уже что-то совершенно иное. Что-то новое. Что-то неизвестное. Что-то, чего никогда не существовало раньше.
С человеческими судьбами происходит примерно то же самое. Стоит поменять всего лишь пару решений, и у тебя получается уже совсем другая история. Лучше ли? Хуже ли? Кто знает.
Женщина думала об этом уже сотни раз, а потому, пока писала письмо, не чувствовала ни горести, ни грусти, ни сожалений. В словах, которые ложились на бумагу легко и непринуждённо, жила лишь любовь и капелька нежной грусти.
Она писала о любимых ромашках и маргаритках. О детских играх и о разбитых коленках. О сказках про фэйри. О школьных тетрадях и старых библиотечных книгах, пахнущих пылью, клеем и тем загадочным странно опьяняющим ароматом, который витает во всех букинистических магазинах.
Она всё писала, и писала. А когда последняя точка была поставлена, даже не стала перечитывать то, что у неё получилось. Просто отложила письмо на край стола и задумчиво посмотрела в окно.
Из комнаты открывался вид на задний двор, огороженный высоким штакетником, вдоль которого тянулась живая изгородь. Ещё здесь была деревянная беседка, качели и небольшая скромная клумба, где к началу лета зацветали дельфиниумы, герани и вероника. Сейчас трава была ещё вялой и жухлой, зато остролист на живой изгороди уже вовсю покрылся мелкими белыми цветочками.
Хлопнула дверь на веранде, и во двор выбежала её младшая дочь, малышка Дейзи Лу.
Дейзи Лу было всего четыре. Весёлая, рыжеволосая, с милыми ямочками на щеках и широко распахнутыми голубыми глазами. Она была очаровательным ребёнком. Её можно было назвать какой угодно: приветливой, нежной, ласковой. Но только не тихой. Особенно сейчас, когда она переживала период, который все в доме негласно окрестили «розовым безумием».
Пижамы, игрушки, постельное бельё, зубная щётка и даже хлопья для завтрака. Всё это было окрашено во всевозможные оттенки розового, начиная пастельно-зефирным и заканчивая ярко неоновым.
Вот и сейчас на Дейзи Лу красовался тёплый комбинезон земляничного цвета, вязаная шапочка с двумя малиновыми помпончиками и резиновые сапожки цвета фуксии. Упакованная с головы до ног во всё это розовое многоцветие, Дейзи Лу весело прыгала посреди неглубокой лужи и заливисто хохотала.
Это было прекрасное и крайне трогательное напоминание о том, что счастье можно найти даже на заднем дворе. Особенно, если утром было достаточно прохладно для того, чтобы на лужах появилась тонкая ледяная корочка.
После очередного прыжка с Дейзи Лу слетела шапочка, и её рыжие густые кудряшки вырвались на свободу, обрамляя лицо ярким огненным ореолом.
Женщина улыбнулась своим мыслям и задумчиво потрогала шёлковый платок, покрывавший её голову.
Сейчас под платком была лишь гладкая кожа, плотно обтягивающая череп. Но ещё пару лет назад под ним полыхало настоящее закатное пламя.
Увы, мы можем выбирать свой путь лишь до определённого момента. Менять дороги и решения, принимать вызовы и отказываться от них. Но некоторые детали маршрута изменить невозможно. Конкретно эта деталь была необратима.
Четвёртая стадия, да ещё и с метастазами. Если бы жизнь определялась только личным выбором, то она точно никогда бы не приняла такое решение. Высшие силы приняли его за неё.
Врачи сказали месяц. Но она продержалась год на чистом упрямстве. Ради Роберта, её мужа. Ради девочек. Ради себя, разумеется. Ведь ей так нравилось жить.
Дышать полной грудью, слушать пение птиц. Читать. Есть дурацкий замороженный йогурт, вышивать, играть с Дейзи Лу и её любимым розовым единорогом по имени Спайки. Слушать, как учится играть на гитаре её старшая дочь Рита, жутко фальшивя и ругаясь вполголоса себе под нос, в полной уверенности, что её никто не слышит. Петь. Смотреть с Робертом футбол, в котором она ничего не понимала. Ловить каждый миг.
Жизнь была к ней щедра. Она наделила её красотой, густыми рыжими волосами, озорными веснушками и бледной молочной кожей, которая так легко обгорала на солнце. Горящим взором, смелыми мечтами и громким жизнерадостными смехом она наделила себя сама.
Ей было хорошо в этом мире, но её время вышло.
Западный ветер осторожно подхватил последнее дыхание, сорвавшееся с её губ, нежно покачал его, утешая и подбадривая, и поманил за собой.
Но оно не спешило уходить. Ведь спешить теперь было абсолютно некуда. Поэтому прежде, чем окончательно присоединиться к шёпоту западного ветра, оно нежно коснулось щеки Риты, пытающейся разобраться со сложным примером по математике, впитала в себя беззаботный смех Дейзи Лу, играющей на заднем дворе, прошептало на ухо мужу последнее признание в любви и столкнуло со стола лежащее на нём письмо.
С письма-то всё и началось.
Спустя несколько дней после похорон Рита узнала у отца нужный адрес, бережно запечатала письмо в конверт, наклеила на него марки и опустила в ярко-красный почтовый ящик.
Потом был вечер, и было утро. Потом ещё один вечер, и ещё одно утро. Мир продолжал существовать, Земля продолжала вертеться, а Вселенная ? расширяться. И пускай одно путешествие завершилось, но каждую секунду мироздания вокруг возникали всё новые и новые дороги, ожидая своих путешественников.
Некоторые из этих дорог шли параллельно друг другу, изредка пересекаясь. Другие заполняли тонкими диагональными штрихами целые прямоугольные области. А все вместе они складывались в загадочный непостижимый орнамент. Самый древний и самый узнаваемый в мире.
Так письмо, опущенное Ритой в ярко-красный почтовый ящик, преодолело расстояние в целых две тысячи миль к востоку. Оно помнило, как нежные пальцы Риты подписывали конверт, и как строгие руки почтальонов ставили на нём печати и штампы. Помнило, как его взвешивали и сортировали, а затем поместили в мешок с другими письмами, у каждого из которых была своя история и своя маленькая тайна.
Все вместе они куда-то ехали, взлетали и приземлялись. Лежать с другими письмами было интересно, но потом мешок развязали, и их разлучили.
Письмо снова взвешивали и снова сортировали. Снова ставили какие-то штампы и снова куда-то везли. В итоге у него помялся уголок и запачкался конверт ? кто-то взял его грязными пальцами.
К счастью, потом кто-то очень добрый, с мягкими и ласковыми руками осторожно расправил конверт, погладил его на прощанье и опустил письмо в серый почтовый ящик, один из многих на стене большого многоэтажного дома.
Откуда его достал человек.
Человек этот не любил принимать решения. Да и в путешественники годился с огромной натяжкой.
Он не обладал самым важным для путешественника качеством ? не умел видеть сердцем. Ведь если бы он смог присмотреться как следует, то заметил бы, что в тот момент, как потрёпанный конверт оказался у него в руках, северный ветер сменился на западный.
ГЛАВА 1. Нортумберленд
Нортумберленд (от англ. «Northumberland»), также известный как «пограничный» или «пастуший» тартан ? представляет собой переплетение мелких тёмных и светлых квадратов. Этот орнамент выглядит гораздо проще других более известных тартанов. Однако именно он лежит в основе многих из них.
Если бы меня спросили, в чём главное отличие цивилизованного человека от примата, я бы не задумываясь ответил: «В умении пользоваться часами». По моему скромному мнению, человек стал разумным не в тот момент, когда поднял с земли палку, чтобы сбить с ближайшего дерева какой-нибудь доисторический фрукт, а тогда и только тогда, когда впервые задумался о возможности измерять время, чтобы распоряжаться им так, как ему заблагорассудится.
Животные ориентируются с помощью инстинктов. Они подсказывают им, когда спать, когда есть, когда заводить потомство, когда лететь в тёплые края, отправляться в спячку и так далее.
Инстинкты управляют практически всей жизнью животных. Но не человека. Ведь выбравшись однажды из-под их первобытной власти, человек стал сам распоряжаться собственной жизнью. И на помощь в этом нелёгком деле пришли часы. А в частности ? время и умение им управлять.
Задумайтесь, ведь первое, что человек прививает своим детям ? это распорядок дня. Когда нужно вставать, чистить зубы, завтракать, отправляться на прогулку, обедать или делать уроки. Всё потому, что без режима и строгих рамок дети слетают с катушек и превращаются в маленькие безумные версии первобытных людей. Весьма наглядное доказательство теории обратной эволюции.
Именно поэтому я считаю, что пунктуальность ? основа цивилизации. Я ненавижу опаздывать на встречи с кем-то и с большим подозрением отношусь к тем, кто опаздывает на встречи со мной. Ведь если человек не может контролировать собственный распорядок дня, то что он вообще может?
Скорее всего, ничего полезного. А потому вся моя жизнь обычно расписана по минутам.
Ранний подъём в шесть пятнадцать. Контрастный душ ? не более семи минут. Затем завтрак. Обязательно хорошо прожаренная глазунья из двух яиц, бекон и чуть подогретая фасоль. Причём фасоль ? непременно отдельно. Ни к чему разводить на тарелке свинарник.
После завтрака я крайне тщательно одеваюсь. Костюм ? обязательно тройка и обязательно в классическом стиле. Однотонная светлая сорочка, твидовый пиджак. Брюки. Конечно же, на полтона темнее пиджака, ведь я цивилизованный человек. Обувь ? классические оксфорды чёрного, в крайнем случае тёмно-коричневого цвета.
День я провожу в приличном старомодном пабе, расположенном недалеко от дома. Чтобы до него добраться, нужно спуститься вниз по улице, свернуть возле старой католической церкви с потемневшими от времени витражами, и ещё немного поблуждать между домов.
Эта небольшая прогулка занимает у меня около семи с половиной минут и всегда изрядно поднимает мне настроение.
Дело в том, что как бы ты ни блуждал, в конечном итоге дорога сама приведёт тебя к невысокому зданию из красного обветшалого кирпича. Верхний этаж с крошечными окошками в белых рамах и уродливо свисающими проводами, придаёт ему довольно зловещий вид.
Несмотря на эту нелепицу, карнизы всегда украшены корзинками с цветами, а на окнах, сияющих чистотой, висят довольно симпатичные кружевные занавески.
Первый этаж переоборудован в паб с тусклой витриной и тёмно-зелёным навесом над входом. Выцветшая от времени надпись гласит: «Дуб и клушица».
Как паб получил такое странное название, я и сам толком не знаю. Наверное, это негласная традиция всех мало-мальски приличных пабов.
Когда-то я решил для себя, что дуб символизирует вечность, а клушица, то есть красноносая альпийская галка ? глупость. На что хозяйка паба ? невысокая пожилая валлийка по имени Рианнон ? посоветовала мне не искать смыслы там, где их попросту нет.
Я благоразумно принял этот мудрый совет к сведению и перестал ломать голову над названием.
Рианнон, к слову, была удивительной женщиной, которая обладала чертами, незаменимыми для каждой хозяйки винтажного паба. У неё была приятная улыбка, смешинка во взгляде и мягкий, почти волшебный, акцент. Кроме того она просто великолепно заваривала чай. А это такая редкость в наше время!
Но больше всего я ценю её заведение не столько за кухню и обслуживание, сколько за стабильный вайфай и возможность занимать тихий столик в углу.
Две этих вещи крайне для меня важны, ведь я писатель. Профессия трудная и совершенно неблагодарная. Так уж сложилось, что те, кто тебя прочитают, никогда не поймут. А те, кто могли бы понять, никогда не прочитают.
Но я не жалуюсь. Мои книги хорошо продаются. Конечно, хуже, чем могли бы, но нет предела совершенству.
Обычно я работаю в пабе до пяти часов вечера, после чего возвращаюсь домой, сделав небольшой круг через парк. Однако сегодня я специально отложил все дела для того, чтобы встретиться здесь со своим литературным агентом Рори Маккенной, который безбожно опаздывал на целых двенадцать с половиной минут.
Вопиющая наглость и неуважение!
Испытывая ярость, стыд, негодование и обиду одновременно, я нервно постучал пальцами по столешнице, вздохнул и скрепя сердце взял в руки телефон. Терпеть не могу звонить, если время звонка не было согласовано заранее. На мой взгляд это крайне грубо, бесцеремонно и практически равносильно тому, чтобы ворваться без стука в чью-то спальню, играя при этом на волынке и отплясывая ирландскую джигу.
К счастью, Рори избавил меня от неловкости. В тот момент, когда я уже занёс палец над кнопкой вызова, он влетел в кафе, сверкая лысиной и размахивая во все стороны мокрым цветастым зонтом.
Увидев меня, он радостно прокричал приветствие прямо с порога, пока хозяйка помогала ему избавиться от пальто и зонта. Я вежливо кивнул в ответ и отвернулся к окну.
Обычно отсюда виднелась улица с унылыми однотипными домами и несколько магазинчиков, торгующих книгами и всякой чепухой для дома. Но сейчас всё было подёрнуто пеленой дождя. Словно кто-то плеснул на город белил и перемешал в бесформенную серую кляксу.
Как не вовремя! А ведь я специально не стал брать из дома зонт, положившись на утренний прогноз погоды.
Пока я мысленно отчитывал работников метеорологической службы «Би-Би-Си», до моего столика наконец-то добрался Рори.
– Дружище, у меня для тебя отличные новости! ? сказал он, со скрипом отодвигая соседний стул. ? Есть одна киностудия в Штатах ? не буду произносить её название вслух, ты наверняка и так догадался, ? так вот, их заинтересовал твой роман!
– Который? ? уточнил я, открывая «Молескин» и вооружившись механическим карандашом. Не понимаю, почему некоторые люди предпочитают писать сразу ручкой. Ведь весь смысл приобретать дорогой блокнот с хорошей итальянской бумагой заключается в том, чтобы иметь возможность стирать написанное столько раз, сколько это необходимо.
