– Куда там, – тихо засмеялась, – нас по деревням много, а вам, наверное, в столицу пора.
– Я у вас задержусь, пожалуй, – решил Сазонов, – осень тут красивая.
Он вышел на крыльцо, жадно закурил, просматривая свой исписанный листок. Покопаться, наверное, стоит. Может, удастся помочь маленькому человеку? Вдруг да найдется осколок радости и для этого грустного сердца.
Ольга медлила, помогая убрать Наталье Петровне чашки и вазочки с подсохшим вареньем. Собираясь уходить, неловко попрощалась за руку и вдруг спросила шепотом, будто о чем-то стыдном:
– А у вас есть эта книжка? Ну, про гусенка. В наших книгах нет этого рассказа, я все перелистала, пока чай пили…
Та внимательно глянула поверх очков, вздохнула.
– Есть. Случайно сохранился старый сборник. Только он один, теперь не сыщешь. Я прошу – обязательно потом верните…
Сазонов поднял ворот плаща и даже натянул на лысую голову вязаную шапку. Ветер опять хлестал, вперемешку с обжигающе-холодным дождем.
– Ну, где ты там, Эля? Замерз до невозможности. Машина за углом, пошли скорее. В гостинице, на самом дне чемодана, есть великолепный
Dalmore.
– Я, вообще-то, Оля, – она сунула в рот моментально размокшую сигарету, бросила, достала другую, – а ты все наврал сегодня? Ну, этим детям. Про страну, про людей. Наврал, да? Нет такой страны. И людей таких нет. Эх ты, дядя Володя! А еще писатель…
5
В гостинице холодно. По старым трубам отопления, утробно рыча, елозили воздушные пузыри. Ольга читала книжку в туалете, чтобы не мешать встревоженному Сазонову немного поспать, пока действует вечерний виски. Без тени брезгливости давя тараканов на коричневом старинном кафеле лакированными ногтями, она читала растрепанную брошюру с выпадающими листами и глотала, себе удивляясь, неожиданные слезы.
Гусенок и Счастье
Грагас и Линна сперва не нравились друг другу. Когда старик Дирливангер придирчиво оглядывал стаю, сварливым скрипучим голосом перекликаясь с заслуженными разведчиками и сторожами, он не преминул, строго скосив карий глаз, заметить смутившемуся Грагасу:
– Пора тебе становиться хозяином и самому растить птенцов, мой внук! Сколько ты будешь ждать ее благосклонности? Выбери другую гусыню.
Грагас виновато склонил мощную шею, а беззаботная Линна сделала вид, что уж ее-то разговор точно не касается. Она грациозно прогуливалась, оглядывая далекое море с высоты редких зеленых холмов египетского оазиса. Как прекрасно ее оборчатое оперение с волнистым рисунком, как изящен розовый клюв! Есть ли в мире что-то совершеннее этой птицы?!
На исходе африканской зимы Дирливангер поднял стаю над Средиземным морем. Древний зов предков неудержимо гнал серых гусей на север, за степи, за черноземные нивы, над колючими лесами, к изгрызенным холодными ветрами скалам скандинавских морей. В окрестностях Никосии, на короткой остановке в стране киприотов, Линна была уже более благосклонна. Она позволяла Грагасу искать для нее свежие росточки, иногда даже разрешала коснуться своей идеальной гибкой шеи. Над снежными полями, с редкими черными проталинами оврагов, над круглыми глазами озер северной России они уже летели крыло к крылу. Любовь кружила Грагасу голову. Он сам нашел и облюбовал уютную кочку посреди оттаявшего блюдца холодной воды, гордо и заботливо следил, как Линна строит из веточек дом для их потомства. Когда Линна снесла одно-единственное сиротливое яйцо, Дирливангер презрительно сказал Грагасу:
– Вот чего ты Добился своей любовью! Из нее получилась никудышная мать.
Грагас закричал на деда, гоня его прочь. Успокаивая Линну, пел ей зябкой ночью:
– Посмотри, дорогая моя, какой он красивый – в необычном палевом яйце. Наверное, наш сын будет очень счастливым…
Когда появился на свет Гусенок, старик Дирливангер соизволил приковылять к гнезду и, одобрительно поскрипев широким клювом, сказал:
– Весь в меня. Можешь назвать его Оскаром. Мне нравится это имя.
– Хорошо, дедушка, – обрадованно ответила Линна, – мы так и сделаем. Дирливангер не удостоил гусыню ответом, лишь с легким пренебрежением оглядел ее полысевшие брюшко и бока – ведь Линна выщипала со своего тела много пуха для гнезда, чтобы Гусенок ни в коем случае не замерз северной ясной ночью…
Грагас гордился сыном. Он сам водил его к воде, учил отыскивать самые сочные корешки, редкие зернышки на холодной почве. А Гусенок был совершенно счастлив! Он быстро подрос, свободно плавал, играл с ровесниками, которых вокруг было великое множество – клан Дирливанге- ра насчитывал больше ста птиц. Когда вылиняла стая – к концу июля – Гусенок впервые поднялся на крыло. Полет пьянил его все больше с каждым днем. Звеньевые командиры учили молодежь сбиваться в клин, уходить от опасности, следуя командам разведчиков, искать места для кормежки. В начале сентября старый Дирливангер забеспокоился – ночью мороз сковывал их озерные заводи коркой хрупкого льда.
– Пора в путь, – сказал он как-то утром. – Мы полетим через страны, где был счастлив дед моего деда. Я покажу вам Балтийское море и тучные пшеничные нивы Польши.
– Зачем так далеко, Дирли? – брюзгливо спросил командир разведчиков, одноглазый Отто, – летим назад через Беловежскую пущу.
– Нет! – резко гаркнул Дирливангер, – чувствую, это мой последний полет. Хочу пролететь над галицийскими полями, Друзья…
Возражать ему никто не посмел. Перелет был непростым. Гусенку тяжело пришлось над свинцовой Балтикой, где на Дне мелководных фиордов видны Дремлющие остовы железных кораблей. Они летели уже над башнями Дрездена, и Дирливангер хрипло крикнул, поравнявшись с Гусенком:
– Собери свою волю, правнук! В этом городе людям тоже было страшно, когда британские вороны, прилетевшие сюда с башен Тауэра, сравняли с землей величие их предков с помощью огня и стали.
В Польше уже заканчивали убирать зерно. Красные букашки тракторов объезжали последние квадратики желтых посевов, когда стая нашла пойменное озерцо в излучине крошечной речки. Быстро падали осенние сумерки, и разведчики с трудом разглядели небольшую стайку сородичей на самой окраине поля, рядом с водой и укромным перелеском.
– Садимся, безопасно! – Дирливангер с облегчением заложил вираж, но Отто-разведчик упрямо крикнул:
– Сначала проверю, Дирли! Не спешите!
– Там наши, отец! – радостно пропел Гусенок. Силы у него были на исходе. Ему очень хотелось ополоснуться в озерце и побегать по мягкому скошенному полю. – Я полечу в разведку с дядей Отто!
– Подожди, малыш! – крикнул Грагас, но было поздно.
Пара разведчиков и за ними несмышленый Гусенок плавной дугой опустились на поле. Собратья на опушке шевелили крыльями в сумерках, тихонько переговариваясь.
– Безопасно! – крикнул Гусенок в небо и радостно увидел опускавшуюся стаю.
Отто же прислушался к разговорам чужих гусей и вдруг, что-то поняв, помчался, хлопая крыльями, на взлет с отчаянным воплем:
– Назад! Это ловушка!
Гром ударил со всех сторон. Первым погиб старый Дир- ливангер, приняв сухой грудью заряд дроби. Гусенок совершенно растерялся, ему было очень страшно. Кругом падали собратья, а он все бежал по полю и не мог оторваться от земли. От ужаса он потерял направление и мчался прямо на выстрелы.
– Сынок! – кричал ему с неба отец, – мой Оскар, я здесь!
Но Гусенок ничего не слышал. И когда мать, молчаливая гордая Линна, резко снизившись, хлестнула ему по шее раскрытыми крыльями, он наконец-то повернул назад. В Линну попала всего одна дробина – прямо в заботливое сердце. Грагас вполне мог улететь. Его ждала теплая Сицилия, а дальше – щедрая долина Нила, но Линна умерла, и Грагас помчался вниз, потому что жизнь без нее была ему не нужна. Свою порцию стали он получил уже на земле, рядом с распластанным телом возлюбленной.
А Гусенку перебили крыло, и в испуге он долго метался в кустах, пока его не вытащил к ногам охотников ушастый добрый спаниель.
– Гляди, Вацлав, живой гусь! – толстый усатый человек осторожно вынул Гусенка из слюнявой пасти собаки, – э, да это молодой гусенок! Свернуть ему шею, панове?
– Нет нужды, Янек, – отозвались из темноты, – стаю целую набили. Отвези Юльке, пусть порадуется дочка. Поселишь его с курами – и всех делов…
– С курами нельзя, – возразил Янек, – да сочиню ему жилище. Живи покуда, голенастый.
Спаниель лизнул Гусенка в раненое крыло и доверительно шепнул мягким старческим голосом:
– Повезло тебе, птица. Юлька наша – золотая девочка.
На приусадебном дворе пана Янека все обитатели жили дружно. Несколько особняком держался черный надменный петух, но и он иногда высказывался:
– На твоем месте я бы не стал обольщаться, Гусенок. Тот факт, что наш пан сразу не свернул тебе шеи, ничего не значит. Вот увидишь, заколют тебя на Рождество или же оставят на следующую осень, чтобы жирка нагулял…
Спаниель сердито обрывал:
– Не городи чушь, гребешок! Скорее уж из тебя сварят похлебку, кур топтать давно ленишься…
Толстомордый кот лениво поддакивал петуху с заборного столба:
– Ты, пес, молчал бы. Еще с удовольствием закусишь косточками Гусенка.
Только вмешательство Юльки – худенькой малышки в пестрой косыночке – останавливало звериную свару.
– А ну, прекратите немедленно! Никого есть не будут. В магазине полно продуктов. Что еще за глупости?..
Гусенка удивляло сначала, что девочка понимает язык птиц и зверей, но потом кот разъяснил с почтением:
– Юлька наша – особенная. Сердце у нее – будто первый весенний цветок, и в нем полно теплого солнца…
В конце зимы пан Янек собрался подрезать Гусенку только что зажившее крыло, чтоб не убрался куда подальше весною. Но Юлька твердо его отстояла, хоть и лукавила, конечно:
– Не улетит он, папа! Крыло срослось неправильно, даже на забор вспорхнуть не может.
Янек постоял с ножницами в задумчивости, пока не вступилась мать Юльки – печальная пани Лена:
– Оставь гуся, Ян. Малышка его жалеет, – потом она присела перед девочкой, прижала ее головку в косынке к себе и залилась слезами, – Юленька моя, доченька! Как мне Бога молить, чтоб помог?..
Гусенок очень подружился с девочкой. Они проболтали всю долгую зиму. Юлька делилась, как часто ей приходится ездить к лекарям, но теперь ее отпустили до лета. Сказали – больше не надо пока.
– А еще, Гусенок, они сказали – косички мои отрастут! – она смеялась, стаскивая с головы в реденьком белесом пушке старую пеструю косынку.
Гусенок же, в своем горе, рассказывал про мать и отца, а еще – про старого Дирливангера.
– А зачем вы летели сюда? – спрашивала Юлька, – наша деревня – Бжезинка. Что тут особенного? Есть рядом только одно нехорошее место, за тем холмом, внизу. Там много каменных домов, высокие трубы и старая железная дорога.
Гусенок не знал, что искал тут старый вожак. Тосковал по Грагасу и Линне, по убитым друзьям. Девочка утешала:
– Не печалься, Гусенок! Придет весна, снег убежит прочь, и мы с тобой отыщем в лесу мою тайную полянку с подснежниками. Ты знаешь, когда наступает весна, мне становится не так больно. Я радуюсь. Мама говорит, это называется – Счастье!
Гусенок думал – а какое оно, Счастье? Наверное, как теплый живот мамы Линны, как прозрачная прохладная вода в жаркий день, как первый полет?..
Весна пришла не с тихой оттепелью, а с порывистым западным ветром, стремительной капелью и плавящим снег дождем. Гусенок волновался от налетающих порывов урагана, в сердце его росла тревога. Он громко кричал, звал Юльку, но ей стало совсем тяжело, и только однажды почерневшая от горя пани Лена вынесла девочку на крыльцо.
– Юлька, меня мучит что-то! – крикнул Гусенок. – Ты обещала, что будет Счастье, а теперь и ты не приходишь. Тоска!
Девочка тихонько засмеялась, обняла его за тугую шею:
– Завтра ты улетишь, Гусенок! Тебя зовет небо. Там и будет твое Счастье. И там, наверное, мы встретимся с тобой.
Пасмурным утром ветер притих, будто оборвалось чье-то дыхание. Деревья, умытые вечерним дождем, провожали птицу в дорогу, едва заметно шевеля пальцами ветвей. Гусенок разбежался по пустому двору и взмыл ввысь. За небольшим перелеском и холмом он разглядел то нехорошее место, которое мечтал повиДать старый Дирливангер – нагромождение каменных бараков – останки стен, ржавых ворот и рельсов. Он заложил крутой вираж, и вдруг лучи солнца пронзили тучи прямо перед ним, открывая ослепительно-голубой горизонт. Гусенок спикировал на знакомый домик с красной крышей и что есть мочи закричал:
– Юлька! Я понял! Догоняй, нас ждет Счастье!
Два дня Сазонов провел в бесполезных попытках откровенно поговорить с местными ответственными лицами о пропавшем хозяине «Зари». Для начала посетил правление, где был послан подальше неласковым бухгалтером – единственной живой душой, от мехмастерской до коровников с опрятными буренками. Оборудование действительно было новое. Блестели хромом немецкие доильные карусели, навоз сдвигала резиновая лента-робот. Непривычную картину идеального производства он бы созерцал еще долго, завороженный порядком. Но внезапно появился человек в чистой зеленой спецовке и посоветовал покинуть территорию хозяйства. Культурный спортивный юноша с модной бородой пожелал счастливого пути и настойчиво проводил до ворот, попутно переговариваясь с кем-то по УКВ-рации.
Любитель замысловатых речевых форм, он же глава поселения, принял Сазонова незамедлительно, по протекции оттаявшей Анны Сергеевны.
– Дорогой Владимир Иванович, так сказать, дело это прошлое, – подергивал себя за щетинку седых усов, гово-рил, отводя глаза, – Захар, несомненно, был филантроп и меценат. Да как его найдешь, когда он исчез? Бытует мнение, мол, подался в капиталистические страны. Как говорится, где бананы и дождик не капает…
– В Африку, что ли? – хмыкнул Сазонов. – Нового-то хозяина вы знаете? Крупнейшее сельхозпредприятие, точно должен быть известен собственник.
– А мне зачем? – пожал плечами глава, – людям зарплату платит, скотина на месте, поля ухожены. И не вникал я даже. Ну, по бумагам, вроде – сто процентов долей у юрлица с Новгорода. А директор из Переславля, по-моему.
– О-кэ, – вздохнул устало Сазонов, – это понятно. Время обеденное, товарищ глава. Я завтра уезжаю, и у меня для вас авторский подарок. Да ведь с меня в Москве, в Минкульте, попросят отзыв о вашей вотчине. Посему нам нужно уладить вопрос – что мне в отчете указать?
– В каком отчете? – немного испугался сторожкий начальник.
– Как думаете, я тут книжки детские по селам читаю? – презрительно нахмурился Сазонов. – Sancta simplicita.
– Чего? – собеседник побледнел больше обычного.
– Святая простота, говорю, – вздохнул Сазонов. – Латынь. Стыдно, мой друг. А еще опытный руководитель. Благоволите позвать из приемной моего помощника. Кстати, ваши приглашения к дереву, с каким-то там котом, совершенно неуместны. Она в звании капитана. И награды боевые имеет, между прочим.
Молчаливая Ольга сноровисто разложила на брифинг-приставке икру, банку осьминогов, нарезанный хамон и водрузила трапецию Hennessy.
– Я не пью, Владимир Иванович, – умоляюще-нерешительно проговорил хозяин кабинета, облизнув вставшие торчком усы.
– Бросьте паясничать! – жестко, сам любуясь собой, отрезал Сазонов. Ну, практически Бендер.
Ольга по-хозяйски распахнула форточку, прикурила черную сигарету от сверкающего в тонких пальцах "ронсона", и сквозь сизый дым прищуренными зелеными глазами снисходительно глядела на главу.
– Эльвира Карловна, – строго обратился Сазонов к ней, – прошу вас через пять минут выйти в приемную, проводить секретаря и проследить, чтобы нам не помешали. А вы отправьте вашу подчиненную в отгул до завтрашнего дня, уважаемый. Кстати, в каком вы звании? Специальное у вас или воинское?
– Я, простите, только срочную… – в замешательстве ответил глава, совершенно сбитый с толку. – Мне бы удостоверение ваше глянуть, если можно, так сказать…
– Что-о? – негодующе протянул Сазонов, – вы меня совсем расстраиваете. Я с вас показания за подписью брать не собираюсь. И явку с повинной не требую. Пока. Я ваш гость, поэтому и беседа у нас дружеская.
Глава все же отправил секретаря домой, робко извинился перед Ольгой за предшествующее фамильярное приглашение к дереву кота Баюна и, вздохнув обреченно, влил в дрожащее горло Hennessy.
– Бож-же ж мой, – качал головой с закрытыми глазами, – солнце в груди встает, Владимир Иванович. – как настоящий ценитель священных напитков, он не закусывал, только нюхал прозрачный хамон. – А носками-то как дает, честное слово! Ну, этот коньяк осаживать не требуется, да-а-ааа.
Понимая, что скоро население останется без руководителя на пару недель минимум, Сазонов спешил выяснить важные детали.
– Дорогой вы мой, при всем уважении, – мотал бритым подбородком глава, – вы завтра уедете, а мне тут жить. Не упомню я фамилию директора новой «Зари», да и не скажет она вам ничего. И в госреестре юридических лиц значится новый собственник – ООО неведомое. Только, скажу я вам – молва идет, будто кто-то из крупных начальников колхоз прибрал. Да вам-то что?
– Девочку жалко, пойми ты, – с досадой ответил Сазонов, – хозяйство богатое, а она в детдоме мыкается. Но это одна сторона. А отец где? Убежал? Убили? Кстати, что скажешь про этого его подручного, который тоже исчез? Он ведь местный?
– Как раз нет, – разводил руками глава, – он сюда приехал лет десять – от сего дня – тому назад да сразу к Захару поступил. Помнится, рекомендовали его какие-то Захаровы друзья, может, москвичи? Ну, был приличный, послушный, интеллигентный. Звали его… как, погоди, его звали?! Ааа-а- а-а, Дмитрий.
– Ну, и как он тут жил? Баба была у него? Вино пил, говорил о себе? Какой из себя? Участковый вообще паспорт у него видел?
