Алексей Маняк "Чакона. Часть I"

– Ну-у, не знаю.

– Ну своими словами, как понимаете?

– Это искусство?

– Да, это вид искусства, но я хочу услышать от Вас, что такое сама музыка? Ну вот когда Вы разговариваете, что Вы задействуете?

– Мысли, чувства, голос, – убеждала себя Света.

– Хорошо, с помощью чего Вы все это делаете?

– С помощью языка.

– Язык! – воскликнул Артём Иосифович. – Музыка, друзья, – это язык! Так вот, когда мы говорим о своей жизни, о прожитых событиях, мы же не боимся забыть слова?

– Нет, – засмеялась она.

– Тогда зачем думать об этом, когда Вы играете? Наша задача – это прожить пьесу вместе с композитором и с его мыслью, которую он вложил в неё. Но для того, чтобы это получилось, хочу напомнить еще раз: вы все должны хорошо знать биографию композитора и его новаторство. А самое главное, во время какого периода его жизни было написано это произведение. Вот Вы знаете, кому посвящена эта соната?

– Здесь написано Джульетте Гвиччарди, – ткнула она пальцем в ноты.

– Верно, а кто она такая?

– Не знаю.

– Вот, без этого знания Вы не сможете придать жизнь пьесе, – заключил профессор и продолжил: – В 1787 году молодой Людвиг ван Бетховен покинул Бонн и отправился в Вену. Именно там глухота поразила молодого композитора. «Я влачу горькое существование, – писал он своему другу. – Я глух, при моем ремесле не может быть ничего ужаснее. Если бы я избавился от этой болезни, я бы обнял весь мир». Но ужас от прогрессирующей глухоты сменила счастливая встреча с молодой итальянкой, дочерью богатого и знатного графа Гвиччарди. Её звали Джульетта. Тогда ей не было даже 17-ти, но очарование этой милой девушки покорило сердце тридцатилетнего Бетховена. Через несколько месяцев после первой встречи он сделал ей предложение брать у него уроки, на что она с радостью согласилась. Бетховен приступил к созданию новой сонаты, которую после его смерти назовут «Лунной». Эта соната была начата в состоянии большой любви и в надежде на счастливое будущее. Дописывал же он её, пребывая в состоянии гнева, ярости и сильнейшей обиды. Потому что Джульетта завела роман с Робертом фон Галленбергом. Тот увлекался музыкой и сочинял посредственные музыкальные опусы. Бетховен позже писал: «Я презрел её, ведь если бы я захотел отдать этой любви мою жизнь, что бы осталось для благородного, для высшего?» Поэтому, Светочка, запомните: никогда не нужно поступать с мужчинами так, как Джульетта Гвиччарди. Особенно, когда таким как Бетховен жизнь и так насолила, – пошутил Артём Иосифович, после чего по залу пронёсся смех. – Разрешите? – попросил он уступить место за роялем. – Вы играли ее очень точно, но там не было той любви и драмы, которую испытывал Бетховен. Беря звук, Вы должны понимать, что это была любовь, полная надежды, которая глубоко тронула его сердце, – заявил он и погрузил пальцы в нижний диапазон рояля.

После того, как закончился мастер-класс со Светой, выступило ещё два ученика от других преподавателей, которые так же решили испытать свой шанс попасть в класс Шварцмана. Прозвучали последние аплодисменты и довольная Анна Михайловна взошла на сцену.

– Артём Иосифович, ну по плану у нас было только четверо учеников из тех, кто самые сильные в школе. А так…

– Ещё я не сыграл! – заявил я, приподнявшись с места, тем самым прервав безупречный монолог директора. – Я бы тоже хотел попробовать свои силы, – добавил я, после чего весь зал взорвался смехом.

– Саша, сядь, пожалуйста, на место, – серьёзным тоном попросила Анна Михайловна.

– А Вы говорили, у Вас только четыре сильных ученика! – засмеялся профессор.

– Дело в том, Артём Иосифович, что он очень слабый ученик, – с вымученной улыбкой произнесла Анна Михайловна.

Я быстрыми шагами и с серьёзным лицом направлялся к сцене, при этом естественно абсолютно не рассчитывая на то, что меня возьмут в десятилетку. Это просто был мой принципиальный показательный сценический номер, посвященный Анне Михайловне.

– Саша, ты меня плохо слышишь? – с трудом сдерживала себя Анна Михайловна.

– Ну ладно, если он так страстно хочет сыграть, то пусть сыграет, – успокоил всех Артём Иосифович. – Как Вас зовут?

– Александр.

– Где Ваши ноты?

– Вот его ноты! – подбежал к сцене Вова, покосившись на недовольную Анну Михайловну.

– Что Вы хотите сыграть?

– Ноктюрн до-диез минор Фредерика Шопена.

– Отлично, прошу! – произнёс он и, усевшись поблизости от меня, приготовился слушать вместе со всеми.

Этот ноктюрн был одним их самых любимых произведений моего отца, который он часто слушал, приходя с работы. Мне было девять лет, когда его не стало, и тогда я пообещал себе выучить его на память.

После того, как я закончил своё невзрачное исполнение, в котором я позволил себе остановиться пять раз, в зале прозвучали только одинокие громкие аплодисменты поддержки Вовы.

– Ну что ж, – пробурчал профессор, всматриваясь в ноты. – Вы знаете, есть у Вас моменты, которые мне нравятся, но эта пьеса пока что очень сложна для Вас. Но поскольку Вы уже решительно вышли с ней, то я кратко остановлюсь на некоторых деталях. Итак, первые четыре такта вступления. Они делятся на два такта, очень похожих по гармонии и ритму, и у Вас они ничем не отличаются друг от друга. Если Вы играете одинаковые места или репризу, то они должны быть разными по звучанию и по мышлению. Но ни в коем случае не одинаковыми. Попробуйте сейчас сыграть первые два такта чуть громче, а следующие два чуть тише. И уже это сделает Вашу игру интереснее.

В течение нашего короткого занятия я старался брать звук так, как он мне демонстрировал, и когда у меня уже начало понемногу получаться, в мои попытки ворвался противный и притворно милый голос Анны Михайловны:

– Артём Иосифович, я прошу прощения, но, к сожалению, мы не можем больше занимать зал, поскольку здесь сейчас будет проходить репетиция скрипачей, а у них завтра выпускной экзамен. Мне очень жаль, но мы готовили только четырёх выпускников на Ваш мастер-класс.

– Ну хорошо, – заявил он.

– Артём Иосифович, – обратилась к нему Анна Михайловна, взяв в руки цветы, – разрешите нам от всего педагогического состава и от всех учеников вручить Вам этот букет за прекрасный мастер-класс и за Ваш опыт, который обязательно даст большой рост нашему фортепианном отделу.

– Спасибо большое, – с благодарностью поклонился он аплодирующей публике.

– А всем напоминаю, – продолжила Анна Михайловна, – сегодняшний сольный концерт Артёма Иосифовича состоится в филармонии в шесть часов вечера. Ждём вашего визита! – закончила она и все завозились, с шумом поднимаясь с мест.

– Ну, ноктюрн вышел так себе, но держался ты, Санёк, стойко, – хлопнул меня по спине Вова.

– Плевать… – отмахнулся я.

– Вова! – прилетел голос Анны Михайловны, – подождите, пожалуйста, меня все втроем со Светой в классе.

– О-о, пойдём, Санёк, походу нам сейчас влетит, – предположил Вова.

– Значит, во-первых, – громко заявила Анна Михайловна, захлопнув дверь класса, – спасибо всем, что пришли на мастер-класс, особенно тебе, Саша, за твоё показательное цирковое выступление, – с пылом она села за стол. – Это, конечно, для меня была новость. Оказывается, ты у нас не такой скромный мальчик, как иногда кажешься. Ты бы так свой характер показывал в музыке, когда играешь, – смотрела она на меня поверх очков. – Не хочешь мне ничего сейчас сказать?

– Анна Михайловна, это я его подбил, чтобы он вышел и сыграл, – встрял Вова.

– Я сейчас, Вова, не с тобой разговариваю, хотя ты тоже за это получишь.

– Саша, я жду, – не отставала она.

– Простите, – буркнул я.

– Угу, – покивала она головой, не сводя с меня глаз. – Ну что ж, прощаю. Но запомни, если ты в течение этого месяца позволишь себе нечто подобное, – застучала она карандашом по столу, – то я тебя выпущу из школы без свидетельства. Понял, умник? Посмотрите на него, я ему говорю: «Саша, сядь на место», – а он себе идёт, ему море по колено. Со мной даже коллектив так не позволяет себя вести. Безобразие! – закончила она и, поправив ноты на столе, не спеша перевела свой взгляд. – Значит, что насчет итогов мастер класса. Вова, ты очень понравился Артёму Иосифовичу и он сказал, что берёт тебя в свой класс. Поэтому за оставшееся время мы должны исправить все замечания в пьесах, на которые он обратил внимание.

– Хорошо, – довольно кивнул Вова.

– Света.

– Да, Анна Михайловна, – отозвалась она, потирая от волнения руки, – ты тоже очень понравилась Артёму Иосифовичу, но в свой класс он почему-то девушек больше не берёт. Почему – не знаю, – развела она руками. – Но он предлагает тебе поступить к их новому молодому педагогу Фролову Денису Николаевичу. Я считаю, что мы должны ехать и поступать, поскольку десятилетка однозначно сильнее, нежели музыкальное училище.

– Угу, – промычала Света, чуть убавив улыбку.

– Дальше насчет экзаменов: нужно будет сдать сольфеджио. Поэтому нужно договориться с нашими преподавателями о дополнительных занятиях. Потому что именно на этих экзаменах очень часто проваливаются абитуриенты. Ясно вам?

– Угу. – кивнули они головой.

– На этом у меня к вам пока всё, – закончила она.

– А про меня что он сказал? – в шутку спросил я, после чего Вова со Светой прикрыли рты руками, чтобы заглушить смех.

– Не поняла, – скривилась Анна Михайловна.

– Спрашиваю: про меня он ничего не сказал?

– А что он про тебя должен был сказать? – удивлённо развела она руками. – Нет, посмотрите на него!

– Ну, берёт он меня к себя в класс или нет. Ведь ему нужны двое сильных учеников? – привёл я пример, после чего Вова со Светой взорвались от смеха.

– А ты себя считаешь сильным учеником?! – воскликнул она.

– Сильным – нет, перспективным – да, – не сдавался я.

– Я вижу, Каберман, у тебя сегодня хорошее настроение? А ну-ка, дай-ка мне свой дневник, я напишу матери о твоём сегодняшнем юмористическом поведении. Таких учеников у меня ещё здесь не было.

– Нет, так я же ничего такого не спросил: просто берёт он меня к себе в класс или нет? – повторил я, достав дневник из портфеля и протянув ей.

– В свой класс, я думаю, тебя Аркадий Райкин возьмёт, – отчеканила она и вписала красной ручкой в дневник: «Пытался сорвать мастер-класс известного пианиста Артёма Иосифовича Шварцмана. На мои замечания не реагировал, пререкался».

Выйдя из музыкальной школы, мы с Вовой взяли по два мороженых и, дойдя до остановки, уселись в автобус и поехали домой.

Поднявшись на четвёртый этаж своего дома, я открыл дверь квартиры, при входе в которую мне в нос ударил запах красок и масла, доносящийся из комнаты отца. В комнате сидела моя сестра Алиса, рисуя на холсте этюд для сдачи экзамена в художественной школе.

Алисе было семнадцать лет, она была маленького роста, с красивыми ярко выраженными чертами лица, привлекательной улыбкой и тёмными кудрявыми волосами. Характер моей сестры довольно сильно отличался от моего тем, что я не был так уверен во всём в жизни, как она. Возможно, поэтому она везде и во всём лидировала.

– Привет, где был? – спросила она. не отрываясь от картины.

– В музыкальной школе, слушал мастер-класс профессора из Ленинградской консерватории и вдобавок даже ещё незапланированно поиграл ему, – ответил я, усевшись на диван.

– В каком смысле незапланированно?

На этот вопрос я в подробностях рассказал весь инцидент, случившийся с Анной Михайловной, и заключительную концовку мастер-класса.

– Слушай, а может тебе пойти к нему попроситься в класс? – с серьёзным лицом предложила она.

– Ты чего, вообще?

– Я серьёзно: что здесь такого? Ну, не возьмёт тебя, так не возьмёт. Во всяком случае, попытка не пытка.

– Да ясное дело, что не возьмёт. С чего бы ему меня брать, когда я пять раз в ноктюрне остановился?

– Ну ничего, бывает.

– Бывает, но не пять раз.

– Можно было и больше, дело не в этом.

– А в чём?

– В том, что каждую возможность нужно использовать до конца. Кстати, это не мои слова, а нашего покойного отца, – уточнила она, помахав кисточкой.

– Это не тот случай, Алиса, – замотал я головой.

– Ты просто рано сдаёшься.

– Нет, просто моя судьба, видимо, быть прорабом.

– Это наша мама так говорит, а папа наоборот хотел, чтобы ты стал пианистом.

– Пока что желание мамы берёт верх.

– Ты видишь себя в жизни прорабом? – скривилась она, посмотрев на меня.

– Во всяком случае у меня больше шансов им стать, нежели пианистом.

– Тогда посмотри на себя в зеркало.

– И что? – спросил я, посмотрев в него с кислой рожей.

– Какой из тебя прораб, если у тебя лицо пианиста?

– Возможно только лицо, всё остальное говорит обо мне, как о хорошем строителе.

– Чушь! Ты просто не хочешь идти до конца.

– И что ты предлагаешь, пойти к нему и сказать: «Здравствуйте, Артём Иосифович, возьмите меня, пожалуйста, к себе в класс. Я знаю, что слабо играю, но я Вам обещаю, что научусь»?

– Неплохо, – вдумчиво покивала она головой – Как, ты сказал, его фамилия, Шварцман? – прищурилась она.

– Да.

– Так он, видимо, еврей? Почему бы тебе тогда не напомнить ему о том, что вы с ним духовные родственники? Это обычно помогает.

– Потому, что духовные родственники так, как я не играют.

– У тебя на это счет есть уважительная причина.

– Какая?