Александр Геннадьевич Хан "Разумеется, сборник"

а миф прописан напере?д

на илистом листе бумаги

Назад – домои?. Домои? – обратно.

Песок темнеет под ногами.

Огни родного города вдали,

И море тяжело вздыхает.

#53

Писать, пока не опустеешь.

Дышать, пока язык зашит.

Искать любые панацеи,

которые научат жить.

Бежать, пока не сделал глупость.

Желать, пока желает сердце.

Смешить, пока не улыбнулась,

и ехать, если шепчут рельсы.

Идти, пока в руках есть хворост.

Стоять, пока не впустят в дом.

Молчать, пока не стихнет голос,

и слушать полночь за окном.

Грустить, пока имеешь право.

Дрожать, пока сидишь на месте.

Вздыхать, когда глядишь устало,

как в небе счастливы созвездия.

#…

и если где-то

вдруг – назад,

туда, где лета

светлыи? сад

тускнеет, то

останься там,

оставив все?

чужим стихам.

Заглядывая внутрь, я обнаруживаю не ужас, а спокои?ную, органичную (хоть и плохо сформулированную) трагедию.

Познание должно быть бесконечно выстрадано.

Человек есть определенная мера тепла, которое он способен отдавать другим.

Я не повидал полмира, но мне и не нужно это. Меня тянет в забытые богом уголки планеты, попадая в которые парадоксальным образом понимаешь, что о них-то бог как раз помнит больше всего.

Нонконформизм основывается на зависимости от мнения других.

И вот я стою один посреди широкого поля с кучеи? разбросанных игральных карт у ног, смутно осознавая, что то, что наполняло, ни много ни мало, все? мое? существование, погибло. Это дае?т ощущение судорожного отчаяния, подобного агонии тонущего человека, которыи? в один момент лишился спасательного круга, – человека, охваченного паническим страхом, неумолимо захлебывающегося, невыносимо медленно идущего ко дну.

С другои? стороны, человек может плавать и без круга – ничто не мешает ему несколькими уверенными движениями вынырнуть на поверхность, с волнующим облегчением вдохнуть спасительныи? кислород и уверенно поплыть дальше, к берегу. Ведь столько людеи? живут именно так, даже не подозревая, что существует пугающая толща воды и глубокое морское дно. Вопрос только в том, умею ли я плавать, или же стоит заняться поиском уже не круга, а акваланга, пока я не утонул окончательно?

Иногда мне кажется, чем больше я понимаю в абстракции, тем более беспомощным становлюсь в обыденнои? жизни.

Кто-то пишет потому, что не может иначе. Я же пишу, чтобы увидеть, как в моих пальцах заканчивается очередная паста че?рного цвета.

Как писать четыре?хстопным? Пытка какая-то. Из него невозможно выжать более-менее точную мысль – только размытое настроение и некии? дух восприятия. Настоящая мысль, на мои? взгляд, начинается только после шестои? стопы, поскольку она не может возникнуть в тесном пространстве. Однако вложить ее? туда можно, что требует высочаи?шего мастерства.

Я понятия не имею, сколько прошло времени. Такое чувство, что если я взгляну на часы, то все? пропало.

Когда волшебная красота, потрясающая мое? сердце, предстае?т передо мнои?, я вместо того, чтобы вдыхать в себя и любить эту красоту, испытываю только смущение и бессильное отчаяние оттого, что не могу никак вобрать ее? в себя и почувствовать, пережить. То есть я как будто стою около нее?, но никогда – в неи?. И если мне в редкии? момент удае?тся варварски присвоить себе кусочек чуда, еще? большее отчаяние не дае?т мне покоя; у меня никогда не хватает сил соотнести испытываемое с самим собои?.

Искусство – единственныи? оазис в пустыне воли и желания, образующих не диалектику, но палимпсест.

Вся печаль состоит в том, что кусочки нашего «я», которые мы с болью выте?сываем из себя, всего лишь бьются о другие каменные «я», оставляя после себя только мгновения тихого звука удара камня о камень.

Общество закрывает нам глаза на самих себя.

Мысль имеет особую природу она теряет свои? смысл когда делишься ею с другим так как в этом случае она останавливается в свое?м развитии или вовсе умирает ведь мысль это глубоко личная материя в то же время еи? невыносимо жить взаперти именно поэтому она постоянно хочет вырваться наружу и глотнуть воздуха однако в отличие от новорожде?нного которыи? с первым вздохом начинает жить мысль гибнет в нашем мире ее? первыи? вздох оказывается печальным (счастливым?) и в этом ее? сущность и трагедия она не может жить будучи невысказаннои? но погибает как только выходит наружу.

#67 (Московские зарисовки)

Я открываю взгляд осенним ранним утром.

Смотрю в окно – там плачет снег, и темнота.

Москва не хочет мне смотреть в глаза, как будто

в них спит начерченныи? карандашом, безжизненныи? левиафан.

Как будто в неи? живого больше, чем во мне.

Как будто еи? сильнее нужно жить, чем мне.

Я громкими глотками выпиваю воду в тишине

и, встав с кровати, одеваюсь в полусне.

#66 (Московские зарисовки)

Бесшумныи? люд, грохочущии? вагон —

московскии? вечер катится домои?.

Он курит сигарету перед сном

и опечален собственнои? судьбои?

по течению москвы исчезну

сниму пальто и разложусь на стуле

дождусь окончанья бутылки