Перед Настей встал вопрос из вопросов. Отрицать всё и утверждать, что она добровольно перешла к немцам, значит либо оказаться в гестапо, либо, если Зигфрид всё-таки искренен, если он решился работать на советскую разведку, лишиться возможности получать информацию, которую, собственно, без неё он и передать не может. Ему ещё нужно выстроить канал таковой передачи.
А Зигфрид настаивал. Он уже на немецком чётко и ясно спросил:
– Вы внедрены в германскую армию сразу, ещё прошлым летом, или вас завербовал Ивлев?
Настя подумала: «Он ведь мог бы действительно свернуть меня в бараний рог, но он не сделал это. Так что же, признаться? А если… А что, если? Да нужна ли ему вся эта демагогия?».
– Вы честен со мной, я честен с вами, – неожиданно сказал Зигфрид снова по-русски. – Время. У нас нет время. Весна. Германская армия планирует летнюю кампанию. Будет удар. Мощный удар. Я пытаться узнать. Мне не сказать. Мне не верить?! Или просто очень секрет. Нужно передать Ивлев, что измена готовить. И что куда-то пошёл дивизии.
– Да, я внедрена ещё в прошлом году, – сказала Настя.
Это признание словно успокоило Зигфрида, и он заговорил уже без волнения, а потому довольно чисто:
– Надо срочно передать Афанасию Петровичу те данные, которые удалось получить. Срочно.
– Я слушаю вас. Что передать?
– Как вы сможете передать? Молчите? Неужели вы думаете, что я действительно хотел научить вас радиоделу, когда отдал во взвод связи? Я проверил, обучены ли вы, и тут же узнал, что обучены. Я дал вам возможность под видом учёбы передавать Ивлеву сообщения. Но… Откуда-то стало известно, что из учебного радиоцентра идут шифрограммы. Теперь будут искать, и я вас больше туда не пущу. Нужен другой канал.
Настя задумалась: «Неужто таким путём Зигфрид хочет выйти на подполье? Сомнительно. Да ведь это и не его дело».
– У вас есть такой канал? Не мог такой опытный разведчик направить вас со мной сюда, не обеспечив связью. Вы снова сомневаетесь? Поймите, мне эта связь не нужна. Пока не нужна. Мне нужно заслужить доверие Афанасия Петровича. Нужно срочно передать то, что измена готовится крупная и что две дивизии ушли в неизвестном мне направлении. Но то, что ушли, это точно. И ушли срочно. Конечно, не только они, но то, что собирают силы где-то для удара – это ясно. Время не ждёт! – закончил он свой монолог. – Верьте мне, Настя. Мой пращур – русский офицер – воевал с Наполеоном в союзе с пруссаками. Но мои предки и в России, и в Германии. Я не хочу, чтобы погибла Германия. Афанасий Петрович смог убедить меня, что чем дольше продлится война, тем страшнее судьба Германии. Поэтому я не хочу, чтобы случилась катастрофа, равная той, что была подготовлена предателями России в сорок первом.
Настя смотрела на него с некоторым недоверием, хотя очень, очень хотелось ей верить в то, что он говорил.
– Вас может удивить, что так легко я пошёл на работу с Ивлевым. Но мы знакомы с ним с шестнадцатого года. Тогда я поверил ему. А теперь он убедил меня, и я поверил, что Германию может спасти только Россия. Только Россия, – повторил он. – Если война затянется, если Россия не сможет быстро сломить Германию, в войну вступят Англия и Америка. А уж они показали себя в Версале. Я не отношусь к клану тупых люмпенов и лавочников. Я германский аристократ. Я кое-что понимаю теперь, особенно после долгих бесед в Ивлевым. Я буду стараться узнать, кто предатели и куда ушли дивизии. Что нужно, чтобы вы могли передать то, что пока известно?
– Мне нужно побывать в городе, и так, чтобы за мной не следили.
– Я сделаю это! Никто следить не будет. Но будьте осторожны. Те, кто будет мешать возможной за вами слежке, не должны видеть лишнего. А легенду для них я придумаю.
На следующий день Зигфрид пригласил Настю к себе и сказал ей:
– Собирайтесь, Настья, мне нужно ехать в город, в штаб, и я беру вас с собой. Я скажу, что вы, мой девушка, хотеть пройти по магазинам. Что-то купить. Я сказал своим, что вы – мой, простите, вы – моя девушка…
– Зачем?
– Что зачем?
– Зачем так сказали? Вы же знаете…
– Да, да, я знаю, всё знаю. Знаю, что вы любить Афанасий Петрович, – Зигфрид отчего-то стал вдруг волноваться и снова коверкать и слова, и падежи. – Но так надо. Иначе не понять… Здесь не понять, почему я так с вами, Настья… Ну так отношусь…
В волнении он, как всегда, говорил на русском нечётко и неровно, хотя старался говорить лучше. Он ещё прежде объяснил, что просит говорить с ним на русском, потому что ему нужна тренировка. И обычно, когда всё спокойно, он говорил довольно чисто. Но вот почему он вдруг теперь стал волноваться, Настя поняла не сразу.
Он помолчал, молчала и Настя, не знала, что говорить и как реагировать. Её было сейчас важно одно – установить связь с центром, установить связь с Ивлевым. Но Зигфрид не спешил объяснять, как и что делать в городе, он почему-то волновался всё более и вдруг сказал:
– Я полюбить вас, Настья…
– Что? – спросила она, и у неё всё замерло внутри, поскольку она почувствовала в этом большую угрозу для себя: «Неужели придётся ради выполнения задания идти на связь с Зигфридом?»
Но проницательный Зигфрид, вероятно, уловил испуг Насти, потому что поспешил сказать:
– Нет-нет… Не бояться… Нет вам бояться. Я уважать ваше чувство к Афанасию Петровичу и уважаю его тоже. Нет. Не надо думать, – он посмотрел ей в глаза, – Нет… Просто вам знать, что очень сильно Ich liebe Sie, – произнёс он по-немецки «я люблю вас» и тут же поправился: – Нет, я хотеть сказать эти слова по-русски, не по-немецки, хотел сказать, что я сильно любить вас, Настя, – сделал паузу и сказал уже совершенно чётко и правильно, поскольку, видимо, совершённое признание сняло некоторую часть волнения и напряжения: – Я, я любить… Нет-нет, я, я люблю вас, Настя.
Этот короткий монолог нелегко дался Зигфриду, германскому офицеру, который, если следовать правилам, принятым с восшествия на престол люмпенов и бакалейщиков, мог просто, ничего не спрашивая и не объясняя, сделать с этой девушкой всё, что ему угодно. Но он волновался, он даже оговаривался и старался исправить оговорки, объясняясь по-русски, и Настя не могла не оценить этого душевного порыва и ещё раз убедилась в том, что этот немец не только с немецкими корнями, но и хоть с весьма отдалёнными, но русскими, не такой как все. Он не вызывал отвращения, как вся эта бескультурная, оголтелая, грубая и жестокая масса животных, что встречалась на каждом шагу в разведцентре абвера.
Что она могла сказать? В данном случае её единственной защитой, как ей казалось, была любовь к Афанасию Петровичу, глубоко, судя по всему, что она знала, уважаемому Зигфридом. И она воспользовалась этой зашитой:
– Я очень люблю Афанасия Петровича.
– Моя понимай, – снова разволновался Зигфрид, – Я ничего не делай. Вы, Настья, быть спокоен.
И перешёл к делу.
В эти минуты Насте стало даже немножечко жаль Зигфрида, хотя он был враг, хотя, может, и не такой лютый, как все вокруг, но враг…
И тут она вспомнила, как они первый раз приехали в эту русскую деревеньку, в которой решено было разместить разведцентр абвера. Работы по оборудованию завершались. В деревне ещё были жители, которые обеспечивали эти работы. Но вот настал момент, когда они стали не нужны. И тогда свершилось страшное… Часть из них сразу погрузили в машины и отправили куда-то, причём офицер, отправлявший колонну, сказал с плотоядной усмешкой:
– Не тратьте патроны. Пусть сами выкопают яму. В ней их и засыпьте…
Отправили не всех. Оставили девушек, которых солдаты потащили в сарай и откуда вскоре донеслись отчаянные вопли и крики, которые вскоре утихли.
Зигфрид наблюдал за всем этим, не выходя из машины. Ну, допустим, жестокость германцев не знала предела. Им нужно было что-то построить. Построили. Использовали людей, а как заканчивалась стройка, уничтожали. Жестоко, бесчеловечно, преступно, но по крайней мере объяснимо – ведь само нахождение центра должно быть секретно. Русские бы так не поступили, но на то мы русские, Русские Люди, а они – представители носителей европейских ценностей, то есть нелюди. Но зачем надругаться?
Настя выразительно посмотрела на Зигфрида. Он сидел рядом, а на переднем сиденье был водитель. Водитель с вожделением глядел на происходящее во все глаза и плотоядно посмеивался.
Зигфрид поймал её взгляд и отвернулся к автомобильному окошку, сделав вид, что его заинтересовало совсем другое, на другом конце села.
– Как же так можно?! Зачем? Но решили убить – убили бы, – прошептала Настя так, чтобы не услышал водитель.
Зигфрид метнул на неё строгий взгляд и приложил палец к губам, кивнув на водителя.
Ответил же, когда они вышли из машины и остались одни:
– Зачем говорить при водитель… Я против такого, что был, что вы видел. Я считаю это плёх.
– Почему же не остановили? – спросила Настя.
– Это нельзя. Это не поймут. Не поймут, почему я так сделал. Это, – он хотел объяснить, но не находил слов: – Это не по…
– Остановить – значит поступить не по-германски? – не удержалась Настя от неосторожного замечания.
– Не так, не так… Это… не немцы, это, – он, видимо, опасался сказать резко: – Это те, кто воспитан теперь… перед войной, – и наконец выдавил: – Это не настоящие немцы.
Больше он ничего не сказал, ведь тогда он ещё не добился от Насти признания в том, что она советская разведчица, хотя и понимал, что это так, а потому позволил себе откровенность.
Но для Насти тот разговор имел большое значение. Она поняла, что Зигфрид не потерянный человек, да, да, человек – такой термин к нему применить можно было.
На следующий день Настя вышла в город. Ивлев действительно снабдил её явками и паролями для связи с подпольем. Нужно было немного – всего-то передать шифровку, составленную самой Настей. Она была простой – эта шифровка, но именно простотой своей являла огромную трудность в расшифровке, ибо было много символов, известных только самой Насте и Ивлеву.
И вот Афанасий Петрович Ивлев получил сообщение от Зигфрида, то самое, которое и передала Настя через подпольщиков, и тут же отправился к Гостомыслову.
– Вижу что-то важное? – спросил тот, едва взглянув на выражение лица Ивлева.
– Очень, думаю, важное.
– Зигфрид?
– Он самый. Настя передала через подпольщиков. Видно, с разведцентром что-то не так. Вот: – Ивлев положил на стол короткий текст.
Гостомыслов прочитал внимательно и поднял глаза на Ивлева:
– А не может быть провокацией?
– А в чём провокация? – спросил Ивлев.
Гостомыслов попробовал порассуждать:
– Ушли дивизии с участка фронта, которым командует Жуков. А Жуков бомбит Верховного просьбами о подкреплениях. Говорит о том, что немцы собирают крупные силы подо Ржевом. Поверят нам и не дадут Жукову подкреплений, а тут… Впрочем, конечно, эти рассуждения несколько наивны…
И вот новая шифровка. Уже очень серьёзная…
Ивлев не знал всех тонкостей происходившего с Настей, не знал до сих пор, можно ли всецело доверять Зигфриду, хотя на интуитивном уровне думал, что можно. То, что переброска дивизий, о которой Зигфрид сообщал ещё в апреле, подтвердилась, ещё не могло служить твёрдым доказательством того, что он стал работать на нас. Сообщение было слишком неконкретным. А вот теперь…
Оказанная услуга не стоит ничего
Стоял тёплый летний вечер. Это в междуречье Дона и Волги солнце жестоко выжигало степь, и не было спасения от знаю ни днём, ни даже ночью, когда духота обрушивалась на тех, кто целый день был на ногах без отдыха, а порой и без необходимого количества питьевой воды.
Настя уже собиралась на ужин, когда возле дома остановился чёрный лимузин и из него вышел Курт Хагер. Она уже в окно заметила, что он в отличном настроении. Войдя в дом, осыпал Настю комплиментами, похлопал по плечу вышедшего из кабинета, чтобы встретить его, Зигфрида.
– Ну что, дружище, я же говорил, что русским придёт конец этим летом!
– Помню, говорил, – нейтрально ответил Зигфрид, стараясь реагировать сдержанно.
– Наступают, наступают германские войска. Скоро будут в Сталинграде, в Майкопе, в Грозном, а там и в Баку.
– Отчего такая уверенность? – спросил Зигфрид.
– Оттого, что разгромлено два десятка русских дивизий. Два десятка! Взято свыше тысячи танков, свыше двух тысяч орудий… А пленных сколько! Тьма. Более двухсот тысяч. Словом, провели appendectomy.
– Провели что? – переспросила Настя.
– Аppendectomy, – повторил Курт Хагер и пояснил: – Операцию по удалению аппендицита.
И тут Настя осмелела. Она неожиданно спросила:
– Вот так победа! Вы предрекали её, Курт! Хорошо сработала германская разведка. Это ведь, как в сорок первом, помогла пятая колонна? Вы необыкновенно прозорливый… Ну так что, выпьем за победу…
Хагер, получив комплимент, растаял и даже, как показалось, был несколько раздосадован тем, что прелестная Настя тут же и потеряла интерес к его весеннему пророчеству о крупной измене.
– Да, с пятой колонной надо работать! Мы это умеем.
– А, даже говорить о них противно, – сказала Настя, поймав на себе несколько изумлённый, пристальный взгляд Зигфрида.
Тот поначалу хотел прекратить этот разговор, который показался опасным, но заметив, что Настя всем свои видом демонстрирует полное безразличие к конкретным фактам, чем провоцирует Хагера, сделал вид, что ему срочно нужно отдать распоряжение о том, чтобы накрыли стол по случаю прибытия важного гостя.
– Что говорить о мелких сошках. Они сделали своё дело, – махнула рукой Настя.
– Мелких? Да обеспечили котёл и поражение русских командующий фронтом Тимошенко и его член… как там его… член…
– Военного совета, – подсказал Зигфрид.
– Да, да, член Военного совета фронта Хрущёв. Это у них так комиссар высокого ранга называется.
– Он ещё и член Политбюро, – заметил Зигфрид. – Неужели мог пойти на предательство? Вы что-то путаете, Курт…
Настя поняла, что Зигфрид решил подыграть ей.
Курт же был не просто в хорошем настроении. Он, видимо, на радостях уже где-то выпил и стал не в меру разговорчив. Впрочем, а что таиться? Ганс Зигфрид вполне свой, ну а Настя, так Настя, как он понял, чуть ли не невеста его. Во всяком случае, в прошлый раз, когда Хагер проявил к ней излишний интерес, Зигфрид намекнул на это обстоятельство, дабы заставить держаться скромно и сдержанно по отношению к ней.
К тому же дело сделано. И Тимошенко, и Хрущёв свою миссию исполнили. Русские понесли тяжелейшее поражение. Германские войска продвигались вперёд стремительно, и Хагер полагал, что скоро они ворвутся в Сталинград, перережут важную водную артерию, и тут же в войну вступят Япония и Турция. А это уже всё… Конец не просто Советской России, а и вовсе России.
Так что в таких, как Тимошенко и Хрущёв, надобность отпадёт – ну а услуга, уже оказанная на Западе, вообще никогда и ничего не стоила.
О Хрущёве Хагер сказал, что он был внедрён в окружение Сталина ещё в тридцатые годы через жену вождя Аллилуеву.
За чаем, разумеется, чаем с коньяком, Настя спросила:
– Так отчего же после предательства под Харьковом Хрущёв не перешёл на сторону Германии? Неужели не мог выехать в передовые части и оказаться в плену?
– Ха-ха! – отозвался Хагер, – Павлов выехал. Но его сами русские перехватили.
– И германское командование не могло его спасти? Я слышала о том, что был у нас целый полк «Бранденбург»… Переодевались в советскую военную форму, забрасывались в тыл и действовали довольно успешно. Неужели же не могли вытащить этого Павлова?
– А зачем? Он своё дело сделал и большего сделать не мог. Тогда германскому командованию такие павловы были уже не нужны. Думали, что скоро Москва… Скоро победа.
– А Хрущёв?
– Он был бы нужен, если бы не такая победа под Харьковом. Я интересовался Хрущёвым. Мне объяснили, что он до войны много вредил на Украине, в частности, покрывал бандитов. Вы, конечно, знаете об Организации украинских националистов – ОУН. Хрущёв покрывал её, и покрывал тех, кто тайно встал в ряды организации Степана Бандеры, возникшей ещё в феврале сорокового года. Руководство, конечно, не на территории Украины. Но там много ячеек было. Готовились к войне! В апреле сорок первого было сформировано целое движение ОУН-Р. Вот так… Руководство было в Германии, а тайное общество на самой Украине, и тех чекистов, кто выходил на них, Хрущёв ликвидировал. Превращение Украины во врага России – давний план, и особенно успешно его осуществлял ещё до Первой мировой австрийский Генеральный штаб. Вы это знаете?
– Не очень. А если его постигнет участь Павлова?
