(из заметки в газете Северного флота «Краснофлотец»)
Мотовилин с Леоновым находились в одной палате. У Степана было легкое ранение плеча. Взлохмаченный и небритый, в длинном до пят халате, он ходил из угла в угол и нещадно ругал себя за согласие лечь в госпиталь. Виктору в свою очередь было обидно, что приятеля выпишут из госпиталя раньше, и он останется здесь один.
Он тоже не брился и даже не причесывался.
Злясь на себя, зачем-то рассказывал Степану, как можно ошибиться в человеке и какой славной девушкой оказалась Оля Параева. Главный старшина не оценил и тут же поставил свой диагноз.
– Начинаешь портиться корешок. Тебе вреден постельный режим. Как только меня выпишут, «смазывай» раненую пятку. Я тебя подожду у ворот госпиталя.
Время тянулось бесконечно долго и тоскливо. Пробуждение, завтрак, утренний обход. Лечебные процедуры. Обед, ужин, сон. И так все по кругу. Затем в госпиталь из Мурманска после операции привезли Добротина, и все изменилось.
Майора положили в отдельную палату для тяжелораненых. Узнав об этом, ребята обманули бдительность сестры и вскоре оказались у ее двери, этажом ниже. Но тут столкнулись с дежурным врачом.
– Почему здесь? Кого вам нужно? (нахмурил под очками брови).
– Майора Добротина! – пробасил Степан и это их спасло. Тот узнал знакомый голос.
– Пропустите их, доктор, – ответил из-за двери.
– Пять минут, – строго объявил врач и удалился по коридору. Оба юркнули в палату.
Майор полулежал на высоко взбитых подушках, на ногах гипс. Удивленно хмыкнув, поманил пальцем.
– Садитесь, раз это вы. Что с тобой? – уставился на Степана.
– Пустяки, товарищ майор. Царапина. Боюсь, что тут по-настоящему захвораю.
– Так (перевел взгляд). Как твоя нога, Леонов?
Виктор поморщился и сказал, что врачи грозят продержать в госпитале около двух месяцев.
– М-да, – пожевал губами. – А я как увидел вас – прямо испугался.
Гости недоуменно переглянулись.
– Что за вид? Обросшие, растрепанные. Форменные босяки! Как мне сказать врачу, что вы – морские разведчики? Не поверит… Хотите быстрей выписаться – следите за собой! Не раскисайте. Пока все, – махнул рукой. – А вечером обязательно зайдите.
Оба с радостью согласились и поспешили на выход.
К назначенному времени побрившись и освежившись «тройным» одеколоном, застегнув халаты на все пуговицы, снова явились к майору, а покинули его палату лишь в час отбоя. Потом стали наведываться регулярно.
Добротин знал, что в строй вступит не скоро, да и во вражеском тылу теперь вряд ли доведется побывать. Поэтому говорил с ребятами о том, что считал важным.
« Почему не наказал Белова и других паникеров?» – повторил о вопрос, заданный однажды Степаном. – В самом деле – почему?
Он так искренне удивился, что Виктор решил выругать старшину после встречи,
за то, что тот вспомнил этот неприятный случай из жизни отряда.
– Хорошо, слушайте.
Поправил подушку и чуть прикрыл глаза, будто создавая что-то в памяти.
– В ваши годы я уже немало повоевал и все-таки однажды чуть не праздновал труса. Тогда-то и узнал истинную цену самообладания в бою. Для разведчика это особенно важно.
Меня с взводом курсантов послали в разведку. Юденич тогда наступал на Питер.
После ночного поиска расположились мы на отдых в небольшой роще. Отпустили подпруги коням, дали им овса, сами начали подкрепляться. И тут прискакал высланный на опушку дозорный с паническим криком «беляки! Целый эскадрон* вытянулся из села. Нас окружают!..»
Курсанты бросились к лошадям, уже кое-кто, забыв подтянуть подпруги, болтался с седлом у них под брюхом. И смех и горе! Сам чуть было не сорвался с места… И вот это «чуть» до сих пор простить себе не могу. Выскочили бы мы врассыпную из рощи и – как зайцы от борзых. Тут многим и конец. Но взял себя в руки и приказал всем спешиться.
Надо вам сказать, что село было в пяти километрах, и противник вряд ли мог знать о нашем присутствии именно в той рощице. Таких кругом было несколько, и окружить нас было не та просто. Но у страха глаза велики. Когда теряешь самообладание, то уже мысли скачут вкривь и вкось. «Ты что панику разводишь?» – закричал я на дозорного. «Своими глазами видел!» – таращит глаза.
К опушке мы подошли в полной боевой готовности и тут же установили, что из села вышел не эскадрон, а только взвод и о нашем местоположении он ничего не знал. Мы внезапно атаковали его, разбили наголову и даже пленных захватили.
Так вот о Белове, – чуть помолчал майор. – Всю дорогу, пока шли на боте в базу, я думал, как с ним поступить? Передать дело в трибунал – расстрел. А парень молодой. Только жить начал.
И вспомнил этот, уже давний случай с дозорным. Фамилию его забыл. Дразнили курсанта потом Паникадилом. И носил он эту кличку, пока не заслужил за храбрость орден. А в первом бою, как видите, оплошал. Это бывает…
– Точно, товарищ майор! – не выдержал Леонов. – По себе знаю.
Добротин около месяца пробыл с парнями в госпитале, потом его отправили на окончательное излечение в тыл. В последний вечер зачитал им два письма, хранившихся в одном конверте. Первое от жены старшего лейтенанта Лебедева, пришло из Баку. Женщина благодарила майора и всех разведчиков за заботу и внимание к ней.
«Вы просите быть стойкой, – писала она. – Об этом и Жора просил меня в своем последнем письме. Вот его слова: «Идет жестокая война. Я верю в жизнь и в нашу победу. Ты – жена советского разведчика. У тебя должно быть спокойное и храброе сердце. И чтобы наш сынишка никогда не видел слез в твоих глазах… Помнишь, когда мы только познакомились, твоим героем был Овод. Ты восхищалась его стойкостью и верностью. И часто повторяла строчки, которыми он закончил свое последнее письмо любимой женщине: «Я счастливый мотылек, буду жить я иль умру…» Майор оборвал чтение.
Виктор не решался поднять голову, чтобы не заметили его волнения. Он хорошо помнил роман «Овод» и эти строки. И еще я не забыл, что говорил ему Лебедев после гибели Саши Сенчука
– Такой он был, наш старший лейтенант Георгий Лебедев, – сказал майор. – А вот другое письмо, не отправленное (развернул листок) Его писал немецкий обер-лейтенант, тот, что был убит в финском доте на Пикшуеве. Тоже адресовано любимой. И здесь есть стихи видимо, сам сочинил. Переводятся он так:
«Нас занесло в эти холодные края по воле фюрера. Молись за меня! Мне уже теперь снятся страшные сны… Полярная ночь и вьюга.
Я еще жив, а считаюсь убитым. И никому не могу сказать, что меня, живого, похоронили. Только дикий олень приходит на мою могилу и трубит свою тоскливую песню…»
– Скажите, какой чувствительный фриц! – удивился Мотовилин. – Только этот обер, между прочим, был отчаянным! Лупил, гад, из пулемета, пока мы к самой амбразуре не подползли. Олень трубит? (усмехнулся). – Может, товарищ майор, это моя противотанковая протрубила ему последнюю песню?
– Может быть, – чуть помолчал Добротин, думая, видимо, о чем-то своем, так как заговорил потом горячо, убежденно.
– Вот они с немецкой точностью подсчитали, насколько имеют больше самолетов и орудий, измерили силу своих ударных горных дивизий, бригад и полков. По расчетам их штабистов получается, что в самый короткий срок фашисты должны взять верх над нами. Только этого, – потряс письмами, – этого они не приняли во внимание. Не поддается учету!
Их офицеру за гранитной стеной дота чудилась смерть и всякая чертовщина. Отчаянно дрался? – повернул майор голову к Степану. – Отчаянный – не значит храбрый. Наш старший лейтенант шел на смертный бой, штурмуя укрепление, и верил в жизнь, верил в победу. До последнего дыхания верил! Пусть эта вера никогда нас не покидает. А сила? Сила еще скажется!
На Кольскую землю пришла зима. Неистовый ледяной ветер с Арктики приносил пургу и вьюги. Залив парил, над заснеженными сопками иногда мерцало северное сияние.
После длительного пребывания в госпитальной палате, ветер казался Леонову особо лютым. Пряча голову в поднятый воротник шинели и опираясь о палку, он, прихрамывая, шел по обочине дороге. В кармане гимнастерки лежало предписание, там значилось «К строевой службе временно не годен». Подпись начальника госпиталя, гербовая печать.
Лицо секла снежная крупа, изредка обгоняли обледенелые полуторки, следующие с грузами для фронта.
На перекрестке остановился, пару минут постоял и вместо штаба флота направился в отряд.
– Что же мне с тобой делать? – прочитав предписание, задумался капитан Инзарцев. – С базой, допустим, я договорюсь. Но в боевую группу зачислить не могу. Потом взглянул на лыжную палку в руке разведчика, и она навела на мысль.
– А не послать ли тебя на лыжную базу? Займешься пока инвентарем, а там видно будет.
Так Виктор остался в отряде, а к концу зимы, когда рана окончательно зажила, стал принимать участие в рейдах по тылам врага. К тому времени немцев разгромили под Москвой, советские войска перешли в наступление, боевой дух стал вдвое выше.
Теперь в поход отправлялись закаленные в сражениях и спаянные морским братством разведчики, о делах которых он немало слышал на лыжной базе и читал во флотской газете.
Весте с ветеранами отряда там выросли новые отважные следопыты. Среди них были моряки разного возраста и сроков службы Отделениями командовали призванные из запаса мичманы и старшины Александр Никандров, Анатолий Баринов, Андрей Пшеничных и другие.
Прославились в боях и недавно служившие на флоте Зиновий Рыжечкин, Александр Манин, Евгений Уленков. Большим авторитетом среди сослуживцев пользовались умудренные жизненным опытом – мурманский инженер Флоринский и ленинградский слесарь Абрамов. Оба мастера и умельцы в совершенстве знавшие не только свое, но и трофейное оружие с техникой, походное снаряжение. Непревзойденными бойцами стали спортсмены из института имени Лесгафта Головин, Старицкий и Шеремет.
На лыжной базе Виктор подружился с пришедшим из погранвойск Василием Кашутиным. Бывалый разведчик и отличный стрелок, сержант ревностнее всех обучал свое отделение скалолазанию, маскировке, наблюдению в горах и рукопашному бою.
Старожилы отряда с радостью встречали новичков, а особенно тех, кого давал им флот. Так в него пришли знакомые Виктору по подплаву электрик Павел Барышев, моторист Иван Лысенко, штурман Юрий Михеев и кок Семен Агафонова, списанный, на берег. Получая на лодку продукты, он набил морду вороватому интенданту.
Агафонов был единственным моряком, для которого Инзарцев сделал исключение, зачислив в отряд под свою личную ответственность. Если строгий капитан пошел на такой шаг, то, видимо, высоко ценил этого взрывного и безгранично смелого помора. Как показало время, не ошибся.
Улучшилось и материально-техническое снабжение подразделения. Не оправдавшие себя в боях самозарядные винтовки заменили на пистолеты-пулеметы ППШ, личному составу выдали теплое белье, меховые безрукавки и штаны из оленьих шкур, ворсом наружу.
А еще в нем создали партийную и комсомольскую организации.
На должность комиссара (прежний утонул при возвращении с Пикшуева) политотдел прислал старшего политрука Дубровского, опытного политработника. Лет тридцати пяти, высокого и со щеточкой усов под носом. К нему Виктор и обратился с просьбой разрешить пойти в очередной рейд и, если можно, в отделении Кашутина. Комиссар посоветовал Инзарцеву взять Леонова в связные.
– После большого перерыва в боях, – сказал Виктору Дубровский, – вам надо находиться поближе к командиру. А отделение Кашутина пойдет замыкающим.
Темной вьюжной ночью высадились на скалистом берегу и начали движение через горы к вражеской базе. Дорогу отряду прокладывали неутомимые ходоки Мотовилин с Радышевцевым и Агафонов. Впереди идущие ненадолго задерживались у препятствий, а когда остальные преодолевали их, снова уходили вперед. Комиссар шел с замыкающими – разведчиками Кашутина, контролируя, чтобы не было отстающих.
Полночь. В горах свирепствовал буран и завывал ветер. В пяти метрах уже не видно идущего впереди и, чтобы не потерять друг друга, двигались плотной цепочкой.
Недалеко от вражеской базы залегли. Только двое, Радышевцев с Дамановым, сняв ранцы, покрались вперед, чтобы первыми забраться на скальную площадку близ укреплений, где была выставлены постовые. Остальные с нетерпением ждали развязки короткой, драматической схватки, которая на языке разведчиков называется: тихо «снять» часовых.
…Два егеря в длиннополых шинелях с высоко поднятыми воротниками шагали навстречу друг другу. Они не видели облаченных в белые маскхалаты разведчиков, распластавшихся на снегу. Да и парни видели часовых лишь тогда, когда те сходились в центре площадки. Потом егеря растворялись во мраке ночи, чтобы через три-четыре минуты появиться на том же месте. Обоих предстояло снять одновременно, иначе один заметит исчезновение другого и поднимет тревогу.
Фашисты разошлись. Теперь за каждым из них бесшумно пополз разведчик.
Радышевцев притаился за валуном близ тропинки, утоптанной парой и замер. Когда, уже возвращаясь, егерь, сутулясь и глядя себе под ноги, проходил мимо, он в прыжке саданул того по голове прикладом и, навалившись сверху, загнал в рот кляп. Потом выхватив из кармана ремешок, захлестнул петлей руки.
В следующий миг послышался приглушенный хрип борющихся людей. Алексей побежал на него, но никого не нашел. Зато обнаружил в развороченном снегу следы, ведущие к обрыву.
Услышав внизу шорох, отскочил назад, схватившись за автомат. Потом увидел схватившиеся за край скалы пальцы левой руки и зажатый в кулаке правой кинжал. За ней показалась голова Даманова.
Коля, – негромко прошептал Алексей.
Тот подполз, с лица градом катился пот.
– С-сигналь, – натужно выдохнул.
Напарник помигал в сторону отряда фонариком. Из снега возникли белые призраки, обгоняя друг друга, поднялись на площадку.
Инзарцев повел свою группу к стоявшей под навесом колонне автомашин, остальные, во главе с Дубровским, побежали к казарме и складу.
Когда над складом взвился сноп огня, а в окна казармы полетели гранаты, бойцы Инзарцева уже громили автоколонну и подожгли цистерну с горючим. Освещенные языками пламени егеря в панике метались между казармой и складом, падали, сраженные меткими очередями напавших.
Из – за одного бензовоза внезапно выскочил здоровенный унтер. В руках винтовка с ножевым штыком. Попытался всадить его в грудь командира – не успел. Находившийся рядом Леонов в упор секанул из ППШ. С криком «мисткерль!»* враг повалился на спину.
– Выручил, – утер со лба пот капитан. – А теперь дуй к Дубровскому, пускай отходит.
– Есть! – перезарядив оружие, побежал к казарме
Отошли вовремя. На складе боеприпасов начали рваться снаряды. Вражеская артиллерия с соседней высоты открыла огонь по своей базе. Унося раненых (убитых не было) спустились со скальной площадки и поспешили к заливу.
Десантные катера уже были далеко от берега, а разведчики все еще наблюдали бушующее зарево над сопкой, где недавно побывали. И долго еще сотрясали окрестности взрывы рвущихся в огне боеприпасов.
Операцию провели внезапно, стремительно и дерзко. Больше всего Леонова поразила спокойная уверенность моряков в исходе боя. Словно иначе и не могло быть.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69281692&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
