Кодекс Снеговика
Андрей Куц
Девятилетняя девочка Анюта вместе с папой слепили снеговика под Новый год. На следующее утро снеговик вдруг заговорил. Но во всем мире из всех людей слышать этого снеговика может только Анюта. Снеговик сообщил девочке, что в новогоднюю ночь ее семью и весь их дачный поселок ждет большая беда. Анюта должна срочно предупредить взрослых. Но как это сделать? Кто ей поверит? Ведь взрослые перестали верить в чудо…
Кодекс Снеговика
Андрей Куц
© Андрей Куц, 2023
ISBN 978-5-0060-1065-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
КОДЕКС СНЕГОВИКА
АНДРЕЙ КУЦ
«Деда Мороза не существует»
Кодекс Снеговика
Девятнадцатое декабря, пятница
С некоторых пор выходные дни стали для Анюты настоящим наказанием. Совершенно неожиданно, не посоветовавшись с ней, родители купили загородный дом, и теперь вечером каждой пятницы все семейство Агеевых, включая собаку Лютецию, отправлялось на своем красном автомобиле за миллион километров неизвестно зачем. Во всяком случае, Анюте была совершенно непонятна цель этих поездок, как не понятна была и цель приобретения дома, который родители по-старинке называли дачей.
На самом деле, по прямой до дачи было не миллион, а всего пятьдесят километров, но Анюте дорога туда казалась бесконечно длинной. Сначала по пробкам они долго-долго выбирались за пределы города, потом еще дольше ехали по скучному мокрому шоссе – вокруг только ослепляющие фары встречных машин и красные огоньки обгоняющих. Затем они сворачивали с шоссе и опять долго с тряской ехали по заснеженной проселочной двухполоске в абсолютной темноте. Мама с папой переговаривались о чем-то своем, взрослом, или просто молчали, слушая радио, а Анюта спасалась от этой скуки только тем, что на полдороги засыпала на заднем сиденье.
Просыпалась она уже ближе к полуночи, когда они приезжали на место. Папа брал ее на руки, заносил в дом и укладывал в большое кресло, а сам быстро разжигал камин, потом раскладывал диван и застилал его постелью. И хотя у Анюты была своя комната на втором этаже и своя кроватка, но в первую ночь приезда, пока дом еще не разогрелся, они спали все вместе здесь – на раскладном диване в гостиной, – почти не раздеваясь, единым большим комом, чтобы не замерзнуть.
Папа помогал полусонной Анюте раздеться, она вместе с Лютецией забиралась под одеяло и засыпала под уютный треск огня, но при этом абсолютно не чувствуя себя в уюте от этого треска и не чувствуя того счастья, которое испытывают иногда взрослые в подобных ситуациях (такие ситуации взрослые почему-то определяют словом «романтика»)…
Для нее этот треск значил лишь одно – еще одна пятница безнадежно пропала, а вместе с ней пропали суббота и воскресение. Зачем нужно было покупать этот дом, к тому же недостроенный и недообустроенный? Разве им мало их городской квартиры, где всегда тепло, где есть телевизор, компьютер и телефон, где на каждом этаже живут ее подружки, где шумно и часто бывает весело?
За последние три года в ее жизни произошло несколько неприятных перемен. Сначала на нее обрушилась школа с ее долгими сорокапятиминутками, домашними заданиями и вечным недосыпанием. Почти сразу к обычной школе присоединилась еще и музыкалка, которая съела последние остатки свободного времени. Теперь вот этот дом, лишивший ее выходных. Детство словно споткнулось, едва разбежавшись…
Одна только радость осталась у ребенка – приближающийся Новый год и подарки от Деда Мороза.
Их дача находилась в пределах коттеджного поселка, обнесенного по периметру высоким щитовым забором с ажурной каемкой колючей проволоки. В поселке имелась своя охрана, централизованная система электро- и водоснабжения, а также бригада рабочих-таджиков, постоянно готовых оказать не очень квалифицированную и совсем не бесплатную помощь (вскопать, сколотить, перетащить). Впоследствии планировалось, что сюда проведут газ, что внутри поселка появится свой магазин, детский игровой городок, спортивная площадка и фонтан. Но этим планам серьезно помешал мировой кризис. До рокового падения индексов успели построить только небольшую детскую площадку с песочницей, грибком и деревянными гномами. На фонтан уже никто не надеялся, но надеялись хотя бы на газ, потому что электричеством обогревать дома – дорого…
Поселок назывался «Барханы», о чем свидетельствовала табличка на дороге перед въездом в охраняемые ворота. Откуда взялось это название, никто не знал. Со всех сторон поселок окружали столетние замшелые ели, и на их фоне песочное слово «барханы» казалось чужеродным. Впрочем, это несоответствие резало слух только тем, кто оказывался здесь в первый раз. Жители поселка уже не задумывались о нем. Таксисты, дежурившие на железнодорожной станции, тоже не удивлялись, когда их просили довезти до Бархан. Здесь по близости было много разных поселений с очень необычными названиями: «Рюрики», «ШарЫ», «Белые тайны», «Таунхауз имени летчика испытателя Бубнова»…
До тех пор, пока не случился в стране кризис, таких поселков в окрУге строилось много, и дома в них покупались охотно. Деньги у людей тогда водились немалые – благо нефть была дорогая. Как только нефть в цене упала, домики покупать перестали…
Дома в Барханах, как того требовал архитектурный план, были все сплошь построены из круглого бруса. Каждый дом – на зависть хорошему кулаку: двухэтажные массивные строения с верандами и балконами, да еще в придачу десять соток. Первоначально они мало отличались друг от друга, но впоследствии, по мере обустройства, собственники постарались выделить свои владения, кто как мог. Рядом с бревенчатыми двухэтажными избами были разбиты альпийские лужайки, настроены финские бани, итальянские беседки, обвитые виноградной лозой или другими растениями, заборы кто во что горазд, гаражи всякой масти, перголы, шашлычницы, барбикюшницы, дровяницы и даже мраморные статуи. А на фоне этих архитектурных изысков в ряду каждой улицы, словно выщерблины в заборе, стояли непроданные дома – окна у них были безжизненно пусты, из межбревенных ложбинок свисали лохмотья пакли, краска на стенах начинала лупиться, заросли засохшего иван-чая и борщевника обступали подходы.
Барханы построили три года назад, но из пятидесяти шести двухэтажных срубов за это время продали только тридцать два. Отчасти виной тому был кризис, снизивший покупательную способность населения, но в не меньшей степени виновата была компания «Z&Зет», которая строила поселок и управляла им. То ли из-за коммерческого просчета, то ли из-за обыкновенной некомпетентности руководство компании не смогло вписать этот поселок ни в одну рыночную нишу. Для богатых людей бревенчатые дома были недостаточно презентабельны, а для среднего класса – слишком дорогими. Их покупали либо люди с определенными запросами, которые хотели иметь непременно дом из круглого бруса, либо выскочки, нахватавшиеся шальных денег в период высоких биржевых индексов, но так и не получивших представления об истинном шике.
Дом Анютиных родителей с прилегающим к нему участком в десять соток тоже пока еще выглядел почти нежилым. Не было здесь ни бани, ни беседок, ни гаража, ни даже приличного забора. Весь участок до сих пор был в колдобинах, то тут, то там валялись обрезки бревен и арматуры, оставленные строителями. Все это смотрелось довольно печально на фоне соседних облагороженных поместий. На те деньги, что хватило до кризиса, в их доме были проведены канализация, отопление от электрического котла да еще построен небольшой камин. Только дымящаяся труба камина, торчавшая над крышей, а также тюлевые занавески на окнах первого этажа свидетельствовали о том, что этот дом заселен. По всем другим признакам он мало отличался от непроданных коробок с мертвыми глазницами.
Маму Анюты очень волновало, что она из-за отсутствия денег не может воплотить в жизнь все свои дизайнерские задумки. Ей было стыдно перед соседями, что третий год их дом находится в руинах и портит общий вид. Поэтому она часто сердилась на папу, а папа в ответ обижался на маму и становился грустным. Из-за этого в их семье не было обычного семейного счастья. По крайней мере, такое мнение сложилось у девятилетнего ребенка…
Уложив дочку, Вадим бросил в камин пару поленьев, надел ватник, шапку и вышел на открытую веранду, примыкавшую к задней части дома. Тут хранился всякий строительный хлам, выбросить который не поднимались руки (остатки цемента, неструганные доски, брусья, листы железа). Чтобы хлам не мозолил глаза, его накрыли полиэтиленовой пленкой. Также на веранде ждали лета различные садовые инструменты: лопаты, грабли, тяпки, одноколесная тачка. В углу веранды была сложена поленница дров, и стоял табурет. Так как веранда была пока не застеклена, то все ее пространство покрывал сантиметровый слой снега. Вадим смахнул этот слой с табурета, сел и достал из-за пазухи две чекушки водки. Одну он спрятал среди дров (завтрашняя доза), а вторую открыл, сделал глоток и закурил…
На веранде он проводил час – это был самый лучший час всей недели. Ради него, в общем-то, он и жил последние три года. И хотя в свое время он в штыки воспринял идею жены купить этот домик, и до сих пор не мог простить ей, что она все-таки купила его, но он безумно полюбил (или даже возлюбил) вот эти пятничные одиночные посиделки на веранде с чекушкой водки.
Было очень темно. Фонари, расставленные на улицах поселка, почти не проникали своим светом на приусадебный участок. Едва проглядывались черные силуэты елей, подступавших к Барханам со всех сторон. Они периодически поскрипывали от вялых колебаний морозного воздуха. Кроме этого скрипа не было слышно никаких других звуков. Вадим медленно пьянел и словно растворялся в этой тишине и темноте. В такие минуты ему казалось, что он соскочил в лесную обжигающую морозом тьму с подножки поезда и остался совершенно один, а все человечество под звуки развеселой музыки помчалось по рельсам дальше – вдогонку за новыми гигабайтами и мегапикселями, за миллионами баррелей и тройских унций, за сплетнями, за платиновыми дисками, за коллекциями и программами, за званиями и символами, за чепухой, чехардой, чебуреками и чебурашками…
С каждым глотком стук колес и звуки музыки становились все тише.
Беззвучно падал снег. Он валил до самого утра, покрывал толстым слоем крыши домов, белыми шапками надевал скворечники и столбы заборов, сглаживал неровности рельефа…
Пока Вадим тихо напивался сам с собой на веранде первого этажа, Катерина обходила второй этаж своего дома, обсматривала все углы, подмечала трещины в стенах, планировала, чем будет заниматься завтра. Иногда, не дожидаясь завтрашнего дня, она сразу по приезду начинала делать какие-то мелкие посильные ей работы – то оттирала оконные стекла от капелек краски, то обмеряла полы под будущий ламинат, то скоблила бревна от выступающей смолы. Деревянный дом требовал большого внимания. Иногда она так увлекалась, что спускалась вниз только под утро…
С началом кризиса ремонт дачи застопорился на полпути. На первом этаже уже были почти сносные жилищные условия. Была мебель, был телевизор, была кухня с плитой и посудой. Эта часть дома постепенно наполнялась утварью, а вместе с ней биографией. Но второй этаж был пока сыроват (и в прямом, и в переносном смысле), сюда предстояло вложить еще много трудов и денег. Более-менее удалось отделать лишь Анютину комнату, но и здесь по мелочи недоделок оставалось уйма. В другой комнате, где по плану должна быть их с Вадимом спальня, и того хуже – там успели только застелить пол ламинатом. Катерина надеялась своими силами за зиму загерметизировать здесь окна, отшлифовать и покрасить стены, облагородить потолок, а весной повесить люстру и купить кровать, чтобы, наконец, переселиться сюда, а не бомжевать на диване первого этажа. А еще, помимо спальни, Катерина хотела сделать на втором этаже что-то вроде игровой комнаты или бильярдной, создать подобие зимнего сада, обустроить санузел с ванной, биде и душевой кабиной. Если бы не кризис, она уже год назад все это закончила бы, но сейчас Катерина боялась ставить какие-то сроки.
Ей не виделось в последнее время просветов. И дело здесь даже не в кризисе и безденежьи, а в ощущении собственной никому-ненужности, которое уже довольно давно прочно угнездилось в ее сознании и, словно вирус, пожирало всю ее душевуню энергию. Может быть, именно поэтому она и купила этот дом, который стал для нее отдушиной, спасением и даже смыслом жизни. Только в пятницу вечером, переступая его порог, Катерина забывала о том, что несчастна, что нелюбима, что живет не там и не так.
Сейчас уже и не вспомнить – откуда появилась идея купить этот дом. То ли мимолетный кадр из фильма, то ли чье-то брошенное слово, то ли подсознание сработало. Катерина вдруг остро почувствовала эту необходимость и тут же принялась действовать. Вадим был поставлен перед фактом. Он пытался противостоять, но было уже поздно. Катерину в ее желании было не остановить, хотя она понимала, что придется сделать много долгов, что все это очень несвоевременно, что семья ее не поймет…
Она сама его выбирала по каталогам и рекламным объявлениями, сама созванивалась с дилером, сама совершала сделку по приобретению, собирала все нужные бумаги, занимала деньги, сама планировала обустройство, сама подбирала и покупала материалы, сама договаривалась с рабочими, а когда начался кризис, и деньги для найма таджиков закончились, она начала сама шлифовать стены, сама их лакировала, сама укладывала ламинат и даже научилась нарезать и прибивать плинтуса. Катерина в выходные дни, словно выпивала какой-то эликсир от усталости и работала, не давая покоя ни рукам, ни пояснице.
Вадим, конечно, тоже во всем этом участвовал и делал значительно больше физической работы, но он делал ее, как существо подневольное, обреченно несущее свой крест, и это очень раздражало Катерину. Она тщетно пыталась приучить его к мысли, что этот дом – ИХ дом, а не только ЕЕ дом, и что болеть этим домом, планировать их будущую жизнь в нем они должны вместе. Она хотела, чтобы Вадим, наконец, проявил мужскую инициативность и ответственность, чтобы он, как другие мужики, ругался с управлялами, советовался с соседями, мечтал о собственной бане, интересовался дачными технологиями. Но у Вадима был один ответ: «А когда ты покупала его, ты дала мне проявить мою мужскую инициативность? Ты даже не спросила меня, хочу ли я этого».
Эта поза обиженного подростка, которую он принимал для самозащиты, больше всего бесила Катерину. Она, конечно, как близкий человек, понимала, что болезненный разрыв с большим футболом нанес Вадиму тяжелую душевную травму, но ведь любая травма лечится временем. Прошло уже десять лет после того треклятого матча с «Ювентусом» – срок вполне достаточный для того, чтобы все забыть и начать заново. Но Вадик пошел по самому простому пути – он обиделся на весь мир и самоустранился. «Ну, и кому ты сделал хуже? – мысленно негодовала Катерина. – Мир твоей обиды все равно не заметил и не оценил. Он скорее посмеется над твоей слабостью, чем пожалеет. Никому ты не нужен, Агеев, кроме меня. Но со своей капризностью ты скоро и мне нужен не будешь. В конце концов, у меня есть собственная жизнь, и я не могу истратить всю ее только на сопереживание и успокоение»…
С дочерью отношения в последнее время тоже обострились до предела. Из ангелоподобного ласкового ребенка Анька незаметно превратилась в колючего ерша. Вроде бы еще вчера она радостно встречала маму у порога, слюнявила мягкими младенческими губами, делилась своими маленькими заботами, послушно и даже с восторгом выполняла все ее просьбы, а теперь любое желание матери встречалось в штыки, отвергалось как несправедливая придирка, любая попытка к искренним отношениям безжалостно обрубалась. А ведь ей всего лишь девять лет. Что же будет в шестнадцать? Только Вадим еще как-то мог повлиять на этого мутирующего на глазах ребенка, но и он уже боялся нажимать на нее хотя бы немного. А Анька – эта маленькая хитрюга – чувствовала папину слабину и с каждым днем все больше наглела…
Когда Катерина спустилась вниз, Вадим и Анюта уже спали, укутавшись в одеяло и обнявшись. Дом еще полностью не просел, между бревнами оставалось много незагерметизированных щелей, поэтому зимой здесь было холодно, несмотря на электрическое отопление и каминный огонь. Катерина наполовину разделась и осторожно пристроилась под одеяло с другого бока дочери. Потревоженная Лютеция лизнула хозяйку в лицо и снова скрутилась в клубок…
«Не суди человека. Но не жди, что когда-нибудь он станет лучше»
Кодекс Снеговика.
Двадцатое декабря, суббота
Поселок существовал уже три года, но обитатели Бархан друг с другом общались мало, и встречались, в основном, только на ежемесячных собраниях, во время которых руководство компании «Z&Зет» отчитывалось перед собственниками домов за растраченные деньги. Жители поселка пренебрежительно называли представителей этой компании «управлялами», а те в свою очередь также пренебрежительно называли их «аборигенами».
Аборигены и управлялы не дружили между собой. Аборигенам казалось, что управлялы воруют, а управлялы, хотя действительно были нечисты на руку, считали, что за такую зарплату не грех и воровать. Зарплата большинства управлял зависела от количества проданных домов и от суммы коммунальных платежей, а так как дома в последнее время не продавались – поселок был заселен только наполовину, – то и зарплата управлял была ниже нужного. Именно поэтому каждое собрание превращалось в битву за коммуналку. Управлялы говорили, что при нынешних ценах на топливо и материалы коммунальные платежи надо непременно повышать, а аборигены платить больше не хотели, но требовали сократить штат управлял, потому что и без того их здесь много, а толку от них мало. В результате, все оставалось, как и прежде: управлялы продолжали воровать, качество их работ оставалось низким, улицы убирались от снега плохо, насос на скважине то и дело перегорал, электричество в поселке в пиковые часы часто отключался, канализационные канавы воняли, аборигены орали матом, клялись жаловаться и даже грозились судом…
Пуще всех аборигены ненавидели управлялу по имени Алексей, который был тут кем-то вроде исполнительного директора или главного распорядителя. Он руководил таджиками, отвечал за технику и материалы, договаривался с поставщиками. Алексей находился в поселке ежедневно и практически являлся лицом компании «Z&Зет». Остальные управлялы – более высокого ранга – наведывались в Барханы от силы раз в неделю, а некоторые только на собрания, которые проводились регулярно в одну из суббот во второй декаде каждого месяца…
В эту субботу было как раз назначено такое собрание, и Катерина уже с утра была во взбудораженном состоянии.
– Я не пойду, – сразу предупредил Вадим.
– Почему? – Катерина тут же обросла острыми углами.
– Это твой дом, ты и иди.
– Это НАШ дом, Агеев! – она тут же начала закипать, хотя понимала, что ничего хорошего от повышения градуса не произойдет и даже теплее в доме не станет.
Вадим не хотел скандала, притом с самого утра. Он знал, чем погасить назревающий конфликт.
– Я лучше делом каким-нибудь займусь. Щели запаклюю или бревна пошлифую…
Такой довод мгновенно остудил Катерину. Дом – это святое. Любое желание сделать дом лучше – не оспаривалось, принималось на веру, вывешивалось в красный уголок под иконами.
– Заодно проследи, чтобы Анька хотя бы час на скрипке поиграла, – уходя, распорядилась Катерина.
Как только дверь за ней захлопнулась, тут же проснулась Анюта. Она словно выжидала, когда мама уйдет. Слышать от нее с самого позоранка про скрипку и про уроки не хотелось.
– Что есть поесть? – спросила она, сбросив одеяло.
Перед папой у нее не было надобности строить из себя несправедливо угнетенное существо (именно такой она становилась в присутствии мамы). Вадим тоже оживал в общении с дочерью: начинал вдруг шутить, улыбался, чего с ним почти никогда не бывало, когда он разговаривал с Катериной.
– Оно, конечно, можно и поесть, – Вадим стал говорить говором какого-то мультяшного мужичка-лесовичка, – но надобно сначала заслужить еду. Иначе чересчур пузато будет, а в другом разе и не полезно. Где наша скрипочка? Скрипочка-а, ау!
– Ну, па-ап, – мордочка Анюты по лисьи вытянулась, – ну ми-иленький. Я потом поиграю.
– Когда?
– После еды.
– Ага! А после еды ты снова скажешь потом, а потом еще потом, а потом придет мама и нам обоим влетит.
– Ну, па-ап…
– А мне, между прочим, очень нравится, как ты играешь этот этюд Викинга…
Анютка хрюкнула, хотя понимала, что папа специально сделал ошибку, чтобы повеселить ее.
– Не Викинга, а Ридинга.
– А мне все равно нравится.
– Ты мне льстишь специально, чтобы я тебе сыграла.
Вадим расхохотался. Слово «льстишь» в устах девятилетнего ребенка действительно прозвучало очень смешно. Как удивительно быстро пополняется лексикон у современных детей. То ли школа преуспела, то ли Интернет помог…
– Ладно, договорились. Но после завтрака ты не отвертишься. Пять раз сыграешь Викинга.
– Три раза…
– И десять раз гамму соль… э-э… мажор.
– Пять раз…
– Будешь торговаться, я тебя в снег головой брошу.
– А я маме скажу, что ты кружку разбил.
