– Что?! Ах ты маленькая шантажистка! Да я тебя…
– Папа!!! Только не щекочи холодными руками… Па!…
Спустя полчаса один из их ближайших соседей – Юрий Васильевич Горский (бывший чиновник, как он сам про себя говорил), гуляя по улице, невольно остановился у дома Агеевых. Он не пошел на собрание и никогда на них не ходил, потому что не верил в добропорядочность нынешнего человечества.
Медленно падал легкий снег, над головой раскинулось матовое небо, и было на душе бывшего чиновника очень умиротворительно. В это время из дома, возле которого он остановился, вдруг донеслась тоскливая скрипичная мелодия, которую Юлий Васильевич уже когда-то слышал – может быть в те годы, когда человечество было еще добропорядочно. И хотя игралась она не очень уверенно и порой фальшиво, Юлий Васильевич не удержался и дрогнул лицом, сдерживая горловой спазм…
Собрание проводилось в штабе – так аборигены окрестили один из домов, который когда-то предназначался для продажи, но после того, как в нем были выявлены сложные конструктивные недоделки, неподдающиеся исправлению, его было решено превратить в место сосредоточения управленческого аппарата. Фактически это была вотчина главного распорядителя Алексея, но в моменты собраний, когда сюда съезжались управлялы рангом повыше, он переставал быть здесь единоличным хозяином…
Декабрь в этом году выдался рекордно теплым. Температура уже несколько дней колебалась около нуля. Улицы поселка были покрыты вязким снегом, и идти по нему было тяжело. Можно было, конечно, доехать до штаба на машине, но Катерина из принципа экономии решительно отказывала себе в каких-то излишних удобствах. Этот принцип в последний год стал главенствующим в ее взаимоотношениях с внешним миром. Она и одевалась по большей части с вещевых рынков и питалась из магазинов эконом-класса, хотя по своей зарплате вполне соответствовала рангу так называемого среднего класса. Загородный дом сжирал все их семейные доходы…
Все подступы к штабу были заставлены машинами. Катерина единственная решилась прийти сюда пешком. Три человека стояли у порога, курили и о чем-то говорили. Они немного расступились перед ней и изобразили на лице приветственное выражение, но Катерина, не поднимая на них глаз и не поздоровавшись, зашла внутрь. Из-за того, что ее дом был еще не достроен, она чувствовала себя изгоем местного общества. Ей казалось, что и управлялы и аборигены одинаково презирают ее, и она в ответ заочно всех их презирала…
Из числа аборигенов на собрании присутствовало не больше двадцати человек. Они расселись в самой большой комнате первого этажа на составленных в ряды стульях и табуретах лицом к столу, за которым плечом к плечу расположились ответчики – то есть упралялы. Пока собрание не началось, лица обеих противоборствующих сторон были доброжелательны.
Катерина устроилась в заднем ряду за чьей-то спиной в дубленой коже. Из женщин кроме нее присутствовала еще «дама из Амстердама». Так Катерина мысленно называла эту фифу с задранным от важности клювом, которую не любила, наверно, больше, чем кого-либо из аборигенов.
Дом дамы находился на соседней улице и частично просматривался с Катерининого балкона. Поэтому Катерина, когда выходила на балкон, как бы она не пыталась казаться себе равнодушной и не любопытной, первым делом смотрела именно в ту сторону.
Как правило, дама приезжала в поселок в субботу утром на маленьком элегантном «мерседесе» голубого цвета. Ворота в ее доме были автоматические. Не вылезая из машины, она открывала их пультом, заезжала во двор, и ворота медленно закрывались. Забор вокруг дома был очень высоким и закрывал почти весь двор, поэтому увидеть, чем дама занимается в течение выходных, Катерина не могла, как бы она не изгибалась над перилами балкона. Методом дедукции можно было сделать лишь несколько поверхностных выводов…
У дамы не было детей и, по всей видимости, не было мужа. Она не устраивала праздников, не жарила шашлыки, к ней не приезжали гости. Дама не показывалась из своего дома на протяжении всех выходных, и объявлялась на публике только на собраниях.
На собраниях дама усаживалась всегда в первом ряду напротив стола, за которым размещался президиум управлял, и иногда задавала каверзные вопросы. Судя по учтивости ответов, можно было понять, что управлялы даму побаивались. По крайней мере, к Катерине такой учтивости они не проявляли никогда. С Катериной управлялы, в лучшем случае, были вежливы. Ненавидимый всеми Алексей, когда понял, что деньги у Катерины закончились, и больше из нее ничего не выжать, вообще перестал ее замечать, хотя перед другими аборигенами буквально расшаркивался, так как они постоянно заказывали у него какие-то работы и платили наличными…
Катерина завидовала независимости дамы черной завистью и, чтобы оправдать свою зависть, хотела найти в ней какой-нибудь изъян, но ей это плохо удавалось. Дама была уже не молода, лет на пять старше Катерины, не очень красива, но чувствовался в ней тонкий налет благородства. Осанка, речь, юмор, стиль – все это Катерина хотела бы видеть в самой себе. И дом дамы был таким, каким Катерина хотела бы сделать свой дом, если бы у нее были на это средства. Удивлял, правда тот факт, что дама купила себе дом именно в Барханах. Этот поселок мало отвечал ее претензиям на благородство…
«Ну, и плевать на нее», – заканчивала свои размышления о ней Катерина и старалась больше не смотреть в ее сторону…
Всякий раз перед оглашением повестки собрания председатель спрашивал у дамы разрешения закурить.
– Только не все сразу, – снисходительно позволяла она.
У Катерины разрешения никто никогда не спрашивал.
Первым закуривал председатель собрания. Его звали Тарас Александрович. Его зычное имя вполне соответствовало внешности – двухметровый рост, плечи в сажень, бритая голова. Он появлялся в поселке раз в месяц исключительно на собраниях. По всей видимости, он был какой-то шишкой в «Z&Зет» – то ли зампредом, то ли вице-президентом. Алексей был с ним угодлив, а Тарас Александрович, в свою очередь, во время собрания пытался всячески защищать своего подчиненного, потому что все нападки аборигенов обычно были направлены именно на Алексея.
– Какая у нас повестка? – закурив, спросил Тарас Александрович и покосился на Алексея. Тот стал перебирать листы бумаги в папке.
– А повестка у нас всегда одна, – пробасил седой мужчина строгого вида, сидевший в первом ряду рядом с дамой. – Первый вопрос: сколько можно? Второй вопрос: где наши деньги?
По устоявшемуся порядку этот мужчина был первым зачинщиком споров и скандалов между аборигенами и управлялами. Он был отставным подполковником, но в поселке за глаза и в глаза его называли Генералом – за его выправку и голос, а также за требовательность и въедливость. Однажды он заставил таджиков Алексея перекрывать всю крышу своего дома, причем бесплатно. Крыша протекла в одном лишь месте, и ее можно было легко залатать, но Генерал настоял на полном ремонте.
Генерал был почти соседом Катерины. Их дома стояли на одной улице. Он и его семейство были единственными из аборигенов, кто проживал в Барханах постоянно (квартиру в городе они сдавали), поэтому Генерал был единственным из всех в курсе, что делается в поселке в будние дни. Для аборигенов Генерал был очень полезным, но управлялам он доставлял много беспокойств. Именно он настоял, чтобы канализационные канавы забетонировали, чтобы плата за электричество взималась по двойному тарифу (дневному и ночному), чтобы охранников перед сменой и после смены проверяли алкотестером. Алексей на протяжении всей недели усердно прятался от него, но Генерал взял за привычку каждый день обходить весь поселок, поэтому Алексея он непременно находил и ежедневно внушал ему назидательным тоном, что тот ничего не смыслит в управленческом деле, что его таджики дармоеды, что все деньги, которые Генерал платит из своей пенсии, пущены на ветер, и нет от коммунальных платежей никакой отдачи. Генерал не пропускал ни одного собрания, он, как и дама, садился всегда напротив стола и сверлил требовательным командирским глазом Алексея, которого в лицо называл сардонически – Лёшенькой.
Лёшенька под этим взглядом прел и потел. Голос Генерала наводил на него уныние. Другие управлялы тоже напрягались. Безмятежным оставался только Тарас Александрович. Свою руководительскую деятельность он начинал в старательской артели и знал, как можно укротить любого недовольного из толпы. Иногда для этого достаточно взгляда, иногда слова, иногда улыбки.
– Какие деньги, Семен Петрович? – он легко выдержал напор неморгающих черных зрачков Генерала и в конце этой непродолжительной дуэли дрогнул уголками губ в усмешке.
Генерал тоже был не из слабых.
– Наши деньги, – гнул он свое тем же тоном, – которые я плачу и которые неизвестно в каких канавах закапываются.
– В каких канавах, Семен Петрович?
– Неизвестно каких.
– А точнее?
– Позавчера я вашему Лёшеньке говорил, что надо дренажную канаву копать на полный метр в глубину. Черта лысого он послушался. Как была на полметра, так на полметра и осталась. Словно издевается. Такую канавку мой внук своей игрушечной лопаткой за два часа выкопает, а они весь день провозились. Работнички. Лишь бы видимость показать…
Остальные аборигены тоже закивали головами, загудели, соглашаясь со словами Генерала. Но Тарас Александрович не поддался на общий настрой и оправдываться не собирался.
– Во-первых, Семен Петрович. Не моему Лёшеньке, а нашему общему Лёшеньке. Во-вторых, не Лёшеньке, а Алексею Михайловичу. Давайте уж будем взаимно вежливы. В-третьих, все дренажные работы ведутся по проекту, утвержденному два года назад на общем собрании, то есть в том числе и с вашего личного согласия. Ну, и в-четвертых…, – он провел ладонью по своей голове. – Какого черта лысого вы имели в виду?
Все рассмеялись. Лысина Тараса Александровича внушала уважение – большой голый череп с проблеском седины на висках.
Дама из Амстердама тоже улыбнулась. Катерина не могла видеть этого, потому что сидела сзади, но каким-то женским чутьем поняла, что Тарас Александрович даме нравится. Ей самой этот неунывающий и несгибаемый бугай тоже нравился своей уверенностью и надежностью. Такой мужик, пожалуй, вечерами на веранде водку не глушит, а если и глушит, то весело, без воздыханий и сожалений о звездном прошлом…
Эх, Агеев, Агеев. Каким славным вратарем ты был. Куда подевалась эта твоя расхваленная газетами вратарская хватка?…
«В состоянии квазибустулярности сумма квадратов катетов не имеет никакого отношения к гипотенузе»
Кодекс Снеговика.
Из всей своей футбольной карьеры лучше всего Вадиму запомнился один матч, состоявшийся давным-давно и не имевший никакого турнирного значения. Даже финал кубка России, где вся пресса поставила ему девятку по десятибалльной шкале и назвала лучшим игроком матча, он помнил отрывками, как сон. А этот матч двадцатилетней давности он запомнил до мельчайшего момента…
Было это еще в студенческий период его жизни. Вадим тогда учился в институте связи и параллельно играл в молодежном составе «Юпитера» – команды второй лиги. Институт он так и не закончил, но между первым и вторым курсом успел съездить на практику, которая проходила в Крыму на специализированной базе студентов-связистов. На этой базе проходили практику еще несколько институтов из разных городов Союза и, в том числе, из Львова.
Львовяне – задиристые парни. Они готовы были на самое безобидное слово ответить кулаком и не боялись последствий. За три недели практики однокурсники Вадима подрались с ними пять раз. В одной из драк кому-то сломали челюсть. Атмосфера накалилась до последнего предела. До смертоубийства оставалось совсем чуть. Необходимо было немедленно разрядить этот накал, и педагоги не придумали ничего лучшего и устроили футбольный матч. Так сказать, для примирения…
Команда в их институте была слабенькая. Профессионально, кроме Вадима, в футбол играл только Савва Чижиков. У него был разряд и водился он неплохо, но из-за того, что начал курить, выдыхался после тридцати минут игры. Львовяне же были все крепкие и брали не столько умением, сколько силой мышц и дыхалкой. Вадиму в том матче пришлось тяжело. Наши в атаку ходили редко, большей частью выбивали мяч подальше от штрафной, а львовяне все наседали и наседали. Они не имели морального права уступить москалям. Трибуна болельщиков требовала разгрома и гнала атаку волной за волной. Хуже всего пришлось во втором тайме, когда команда Вадима окончательно устала…
Уже потом, после матча, однокурсники Вадима, которые сидели на трибуне, рассказывали ему, как львовские болельщики между собой переговаривались: «Надо этому долговязому ноги переломать. Хорошо, гад, на воротах стоит». Вадик, действительно, в тот день творил чудеса. Никогда в дальнейшем, даже в том кубковом матче, он не вытянул столько мертвых мячей. Два раза он вытаскивал плюху из девятки. Три раза отбил выход один на один. Взял пенальти. Словно футбольный бог вселился в него тогда. В какой-то из моментов он уже лежал на земле после очередного удара, ворота были фактически пустые, защита отстала, а мяч был в десяти метрах от ворот, и один из львовян набегал прямиком. Встать на ноги у Вадима не оставалось времени, он изогнулся из последних сил, принял какую-то йоговскую позу с прижатыми к земле плечами и поднятыми под прямым углом ногами, мяч черканул краем по носку бутс и ушел на угловой…
Матч так и закончился: 0—0. На трибуне творилось что-то невероятное. Львовские болельщики неистовствовали. На поле тоже страсти были нешуточные. Судья сразу после финального свистка кинулся спешно разнимать зачинавшуюся драку. Вадим еле держался на ногах. Однокурсник Коля Жмыхин, который не играл и сидел весь матч на трибуне, пробился сквозь эту накаленную толпу, долго тряс руку Вадима, обнимал его и называл Дасаевым. Потом его начали качать…
Самая поразительная картина из того матча: после свистка один из львовян вдруг отделился от всей беснующейся массы, пробежал через полполя, дождался пока Вадика опустят на землю и после этого пожал ему руку. Наверно, нет сладостней чувства, чем то, когда лютый враг признает твои заслуги и пожимает руку…
Пока Вадим готовил завтрак, Анюта валялась на диване и смотрела телевизор. Рядом с ней лежала ненавистная скрипка и раскрытая нотная тетрадь с ненавистной сонатой. Возле скрипки, свернувшись клубком, спала Лютеция.
Телевизионная антенна брала здесь всего четыре программы, поэтому особенного выбора у Анюты не было. Пощелкав пультом, она остановилась на кулинарной передаче. Знакомый по какому-то сериалу дядя быстро-быстро крошил морковку на тонкие кругляшки.
– Папа, а ты так можешь?
– Не могу.
– Почему?
– Потому что мне это не надо.
– Почему тебе это не надо?
– Потому что я не тороплюсь.
– А если бы торопился, то научился?
– Если бы торопился, то научился.
– А что у нас на завтрак?
На завтрак был традиционный омлет с жареной колбасой. Если завтрак готовил папа, то всегда был омлет – в лучшем случае с жареной колбасой, в худшем – без ничего. К счастью для родителей, Анюта была на удивление не привередливым в еде ребенком. Она ела почти все, что ей предлагали, и съедала без остатка. Только тушеную капусту есть отказывалась наотрез…
Вадим расставил тарелки на обеденном столе. Этот стол был гордостью Катерины. Она заказывала его в никому неизвестной фирме из Белоруссии и три месяца ждала доставки. Большой прямоугольный стол из массивных дубовых досок, в стародеревенском стиле – корявый и величественный. На таком столе две тарелки с омлетом смотрелись сиротливо.
Они ели и косились на телевизор. Кулинарная передача сменилась новостями. Погоду на завтра обещали «около нуля».
– Снова снег пошел, – заметил Вадим, посмотрев в окно.
Крупные хлопья были похожи на пух из разорванной подушки.
– Может, пойдем на лыжах покатаемся? – предложила Анюта.
– Снег мокрый. Лыжи скользить не будут.
– А, – Анюта равнодушно продолжила жевать омлет. Она не очень-то и хотела выходить из дома, а предложила только потому, что знала точно – папа все равно никуда не пойдет. Он редко выходил за пределы их участка.
Катерины не было уже почти два часа. Собрание, как всегда, затянулось. Ничего серьезного там, конечно же, не решат. Только глотки до сипоты сорвут. Катерина опять вернется взбудораженная и с порога скажет:
– Зря пошла.
Потом она расскажет, как «твердолобый Генерал» снова распек «жирняка Алешеньку», как дама из Амстердама «нос воротила», как Тарас Александрович «поставил всех на место». Катерина ни о ком в поселке не отзывалась положительно – ни об аборигенах, ни об управлялах. Но имя Тараса Александровича она упоминала с каким-то особенным акцентом…
«В состоянии квазибустулярности у скорости света нет конечной величины»
Кодекс Снеговика
Главная проблема поселка – газ. За него все аборигены заплатили авансом, но прошло уже три года с момента продажи первого дома, а газовую магистраль к Барханам так и не провели. Отапливать дома приходилось дорогим электричеством. Вопрос о газе был коронным на каждом собрании. Его задавали всегда под занавес. Катерину этот вопрос волновал больше других, потому что, надеясь на скорый газ, она поставила самый дешевый электрический котел, который нагревал их щелистый дом плохо, зато денег съедал чересчур. Сейчас наступила зима, и Катерина снова была озабочена, когда им протянут газ. Ее по большому счету только этот вопрос и волновал, какие уже там дренажные канавы. Семейный бюджет трещал на всех этих ежемесячных выплатах за дом и за городскую квартиру, на кредитах, на бензине, на Анютиной школе и прочих расходах, которые нельзя было отложить. Она уже забыла, когда покупала себе что-то новенькое из одежды. А электрический котел в зимние месяцы по десять тысяч забирал, но в доме все равно было холодно…
– Что насчет газа слышно, Тарас Александрович? – спросил, наконец, кто-то. Этот кто-то была та самая спина в дубленой коже, что сидела перед Катериной. Катерина ему был благодарна за этот вопрос, потому что сама она не любила подавать голос. Публичные выступления наводили красноту на ее щеки, она почему-то всегда начинала горячиться и забывала слова, которые только что мысленно произносила.
Тарас Александрович шумно вздохнул, показывая тем самым, как ему самому надоел этот газовый вопрос, и посмотрел на Алексея, как бы приглашая и его вступить в полемику. Тот заерзал, стал перебирать бумажками, хотя он-то за газ не отвечал. Он отвечал только за повседневное жизнеустройство поселка, а всеми стратегическими вопросами ведало более высокое руководство «Z&Зет» и в том числе Тарас Александрович.
– Газ будет. Обязательно, – пообещал Алексей. Он всегда это говорил. Вот уже три года. – Вы же знаете, что труба ведется. Но сейчас решается вопрос с частными владельцами земель, через которые проходит труба. Мы постоянно ведем переговоры…
– Да сколько можно их вести! – это Генерал встрял своим командирским басом. – Не можете так, и скажите. Или деньги верните. Сами что-нибудь придумаем без вашего газа. И проценты не забудьте заплатить! Мы же вас фактически прокредитовали…
Толпа загомонила, поддерживая Генерала.
– Товарищи! – Тарас Александрович повысил голос и поднял ладонь, словно поезд хотел остановить.
– Товарищей сейчас нет.
– Согласен, Семен Петрович. Остались только господа… Господа! Ну что вы галдите, как товарищи. Вам же русским языком каждый раз говорится, что работа с этим треклятым газом ведется ежедневно. Я лично занимаюсь этим вопросом днем и ночью. Последние волосы потерял.
– Так занимайтесь же скорее, Тарас Александрович, – это сказала дама из Амстердама. Между ними состоялся какой-то только им понятный диалог взглядов, который Катерина из-за своей диспозиции понять не могла.
Между прочим, вопрос газа даму волновал меньше всего. Она – то ли по чьему-то совету, то ли по какому-то внутреннему наитию – изначально отказалась платить за трубу и соорудила у себя на участке газгольдер, то есть большую емкость для сжиженного газа с насосом. Теперь периодически к ней приезжала большая машина, которая наполняла эту емкость пропаном. Поэтому дама уже давно ни о чем не волновалась, в отличие от других…
Шум в зале усилился, и Тарасу Александровичу пришлось еще больше повысить голос:
– Господа! Я могу только еще раз пообещать. Поклясться, если хотите, что газ в поселке будет. Непременно будет.
– Когда? Назовите конкретный срок, и мы отстанем.
– Газ будет к апрелю. Самое позднее – к маю. Вас устраивает?
– А если не будет?
– Вы хотите, чтобы я съел свою шляпу?
– У вас нет шляпы, Тарас Александрович (это дама из Амстердама сказала).
– Если не будет до мая, то вернете деньги с процентами (это Генерал).
– Да, да! Деньги! (Это чуть ли не хором прокричали все, и Катерина в том числе).
– Ну, хорошо, – согласился Тарас Александрович.
– Вы клянетесь?!
Тарас Александрович двумя ладонями обхватил область своего сердца.
– Ну… Если вы настаиваете… Клянусь.
Генерал хрипло хохотнул.
– Газзаев тоже клялся сбрить усы, а Ельцин клялся лечь на рельсы.
– Я не Газзаев. У меня нет усов, – Тарас Александрович обаятельно улыбнулся.
