То была правда. И ложь. Но Викентию словно были неинтересны ни мои слова, ни мои действия, он жил в своем мире – зеленом и по-своему простом. Иногда, не следя за временем, я оставался в этой лавочке и растворялся в пространстве. Люди приходили и уходили, рассказывали свои истории: кто-то шел на похороны, кто-то на свадьбу, родился ребенок, праздник у сестры или мамы, приехала дальняя родственница. Все эти слова звучали в пространстве и растворялись, а парень составлял букеты и подрезал цветы. Цветы! В его мастерской это слово звучало по-особенному – гордо и одиноко.
В тот счастливый день я снова наведался в лавку, но Викентия там не застал. Вместо него меня встретила улыбчивая девушка с огненно-рыжими волосами, широкой улыбкой и конопушками. Я, конечно, не удержался и задал вопрос. Она ответила:
– Викеша уехал в Заклинье, это недалеко. Сказал, что тот сад с землей сравнять хотят, под стройку территорию отдают. Вот и помчался что-то там выкапывать, говорит, еще можно спасти цветы, ну, вы же его знаете, – она слегка закатила глаза.
– Да. – Я не знал Викентия, но знал его отношение к цветам. Видимо, посмотреть тот сад я уже не успею.
– Что для вас? – девушка, в отличие от владельца, была энергичной, веселой, быстрой в движениях, но одна черта все же объединяла цветочников. В момент соприкосновения с растением время будто останавливалось для них, столько любви в глазах я не замечал даже у матерей, глядящих на своих детей. Это живое чувство создавало невообразимое ощущение.
– Мне бы белые розы, – я смотрел на нее, и слова проваливались куда-то глубоко внутрь, мне не хотелось говорить – только смотреть и слушать.
– Белые розы у нас из Эквадора, высокие, крупный бутон, потрясающие.
– Можно мне пятнадцать штук?
– Без упаковки?
– Без.
Ее огненные волосы перемещались по зеленому пространству, я глядел и думал о свече, что несут в темноте храма к алтарю. И этот запах ладана.
– Еще что-нибудь? – ее звонкий голосок вернул меня в реальность, буквально выдернул из грез.
– Нет, спасибо.
– По карте? Три тысячи семьсот пятьдесят рублей, пожалуйста. – Я приложил карту к аппарату.
Пока я копошился, девушка уже упаковала розы в бумагу. Как только чек выполз из полагающегося места, она вручила мне сверток.
– Всего доброго, хорошего дня! – Уходя, я не смотрел на нее, но знал, что цветочница улыбается.
– Хорошего, да.
С крупным свертком из белой бумаги я снова преодолел пешеходный переход, на этот раз ноги топали в пекарню. Солнце заливало линии Васильевского острова. Это один из самых маленьких по площади районов Санкт-Петербурга, его заполняет только малоэтажная застройка. Самое забавное, что остров тут не один, а целых два, второй – Декабристов, раньше его называли Голодай. Эта пара разделена рекой Смоленкой. Есть здесь и Серный остров, но на нем никто не живет.
Пока я мысленно плавал по островам, ноги принесли мое тело и затуманенную голову в назначенное место. Заведение притаилось на первом этаже пятиэтажного здания. Уютное, теплое пространство, наполненное ароматами свежей выпечки и кофе. Солнце облизывало слоеное и сдобное тесто. Очередь из пары человек позволила мне подумать над заказом, я принял решение купить два больших бутерброда с курятиной, пару круассанов: один с миндальной, второй с малиновой начинкой, какао с каштановым сиропом и черный кофе с сахаром.
Круглолицая блондинка с широко посаженными глазами приняла мой заказ. Девушка без особого энтузиазма вбивала в компьютер все, что я произносил.
– Что-нибудь еще? – она жевала жвачку. На форме морковного цвета красовался бейджик с именем «Настя».
– Нет, благодарю.
– Оплата? – ее челюсть двигалась из стороны в сторону.
– По карте.
– Прикладывайте.
Я повиновался этой молодой и уже столь угрюмой девушке. А ведь еще только утро, без пяти минут десять.
В кармане джинсов почувствовалась вибрация, звук на телефоне практически всегда отсутствовал, так как громкая музыка меня раздражала. Звонила Лиля. Я глядел на ее имя на экране, и на моем лице появилась нежная и дебильная улыбка.
– Ты где? Я проснулась, а тебя нет, – она тянула слова, зевала и причмокивала.
– Я тут… – я смотрел на сверток с розами и не знал, что соврать, – вышел покурить, не стал тебя беспокоить. Скоро буду, поваляйся еще немножко, – я знал, что при разговоре с Лилей воркую как голубь, наверное, со стороны это выглядело весьма убого. Высоченная, нестриженая шпала, в не пойми каких шмотках, сжимает телефон и с дурацкой улыбочкой курлычет.
– Ваш заказ, – мерзкий голос Насти, одетой в униформу морковного цвета, выдернул меня из разговора. От неожиданности я нажал на красную кнопку телефона, растерянно взял крафтовый пакет и пару стаканов, под пристальным взглядом девушки шмыгнул в дверь и был таков. Настя, пососи глицин!
Проскакав пару пешеходных переходов и свернув за угол, я оказался на своей линии. Сверток с розами приютился в левой руке, в ней же я держал пакет с выпечкой, а в правой – два стакана на подставке. Моя неуклюжесть проявлялась во всей красе, если дело не касалось живописи: замечтаться и упасть или сбить кого-то с ног – вполне в моем духе. В этот раз я старался максимально сосредоточиться, чтобы не расплескать кофе или не растянуться на асфальте.
Подходя к парадной, я начал думать, как же открыть входную дверь? Ключи в нагрудном кармане клетчатой рубашки, под ней красовалась майка-алкоголичка. Руки заняты, класть еду или цветы на землю не хочется, но что делать, придется. Ладно, поставлю стаканы на асфальт, открою дверь и поднимусь на свой этаж. Блин! Там тоже дверь. А домой-то хочется. К Лиле хочется.
Пока мысли наполняли мой мозг, как вода заполняет все пространство воздушного шара, в голове появилась грудь Лили – крепкие, розовые соски, мягкая, нежная кожа правильного цвета. Плечи, волосы с едва уловимым запахом лаванды, хриплые стоны наполняющие комнату.
В тот момент я ускорил шаг. Подходя к парадной, я уже не думал о ключах, я думал только о том, как зарыться в шелковые волосы и облизать мою девочку, которая очень кстати нежилась в постели. Приближаясь со скоростью света, я услышал писк домофона, кто-то медленно открывал дверь. Этим спасителем оказался мужичок со второго этажа, он каждое утро выгуливал старую собачонку. Чуть раньше или чуть позже, но каждое утро.
Я подлетел к двери и придержал ее, пока четвероногая старушка ковыляла на прогулку. Время замедлилось, но я с уважением терпел. Наконец, оба покинули проем, открыв мне дорогу.
– Спасибо, дружок, – мужчина улыбнулся.
– Вам спасибо! – я выкрикнул благодарность, уже забегая на лестницу. Правда, спасибо, мужик!
Дверь в квартиру была приоткрыта, может, это я не закрыл, а может, сосед. Мне было все равно, я радовался, ведь ключи так и остались в кармане рубашки.
Я влетел в комнату со стояком в штанах. Кинул розы и пакеты на кресло, кофе приземлилось на тумбу у входа, и с разбегу прыгнул в кровать к ничего не подозревающей Лиле.
Полусонная, растрепанная, теплая, она сразу ответила на поцелуй, возможно, думала о том же. Руки скользнули под растянутую майку, в которой спала Лиля, ее одежда мешала и улетела на пол, как и все мои шмотки.
Руками я чувствовал каждый сантиметр тела девушки, жадно вдыхал ее запах и не желал его отпускать. Я хотел Лилю, но не просто ее тело, я хотел все: зарыться в волосы, раствориться в ней, пропасть, еще и еще. Еще. С каждым движением реальность уходила все дальше, я растягивал время перед самим действом, мне хотелось подольше насладиться ей. В какой-то момент Лиля взяла все под свой контроль, забралась на меня сверху, и дальше я уже себя не помнил.
Глава 3
Проснулся я через пару часов. Белые розы уже стояли в вазе, пицца приехала, пока я был в забытьи. Яркое, набравшее мощь солнце создавало особую сияющую ауру вокруг всего барахла в комнате, но розы светились особенно. Сонными глазами я ловил пятна света, глубоко вдыхал летний воздух. Казалось, что я на долгое время куда-то провалился, там было темно и холодно. А сейчас я грелся и дышал по-настоящему.
Рука не нашла Лилю в постели, нежная пелена сна тут же отступила, и я рывком сел на кровати, протирая глаза. Паника уже начала подступать к горлу, но дверь открылась, и в комнату вошла она, голова и тело были замотаны в полотенце. Она ничего не сказала, только улыбаясь, взяла кофе и подошла ко мне, села рядом. Я тоже молчал, боялся что-нибудь ляпнуть и все испортить. Остывший кофе был противным на вкус, а я хлебал его и уже подумывал взять один из холстов, чтобы запечатлеть светящиеся розы, но с Лили невзначай упало полотенце, и все повторилось. Мысли испарились, весь мир застыл, отдавая нам это время.
Никогда не знаешь, какими шагами человек войдет в твою жизнь. Будут ли грязными его следы, и как долго ты будешь их отмывать. Неужели мы все встречаемся и проводим время вместе лишь для того, чтобы набраться опыта?
Вот пришел человек – тяжелыми, громкими шагами, – стараясь распахнуть все закрытые двери, куда ты сам предпочел бы не заглядывать. Новый гость топает, кряхтит, принимается хватать то, что тебе дорого, дает ценные комментарии. Другой зайдет, а с него желчь капает, серная кислота разъедает твой сотканный по частям, мир. Такой человек тихо уничтожает твое достоинство, в каждом разговоре желая лишь посильнее задеть, становится все ближе, чтобы узнать места, на которые в споре или оживленной дискуссии будет давить. Он будет капать своей кислотой, пока все не уничтожит, а если ты слаб духом, то тебе ничего не останется, только рыдать и чинить все, что не сгорело в этой бездне превосходства. Но таким гостям часто ничего и не скажешь, они никогда не виноваты, они просто сказали, сделали и, когда не осталось камня на камне, ушли искать новых «друзей».
Каждый человек оставляет частичку себя, разрушающую или созидательную, но оставляет. И все же среди толпы всегда находится человек с особенными шагами. После стольких ошибок и боли ты можешь его даже не заметить. Медленно, по сантиметру он приближается к разрушенным стенам и возведенным баррикадам – легкой, оставляющей свет поступью.
Лиля заснула, я накрыл ее одеялом, она улыбалась и посапывала. Сам я уже не мог уснуть, только любовался девушкой и думал, что ей может присниться. Где-то в доме заиграла классическая музыка, наполняя чудесными звуками комнату. В тот момент я понимал, что счастлив, наполненное благодарностью сердце тихонько вторило музыке.
Я не смог усидеть на месте, нашел чистый холст – довольно крупный, шестьдесят на семьдесят сантиметров. Залез в старый кожаный чемодан, который приобрел в одной из антикварных лавок на Ваське, – коричневый, потертый, он снова нес свою многолетнюю службу, хранил в себе тюбики масла. Я достал золотистую охру, красный кадмий, умбру, титановые белила и еще несколько красок. Домой я купил разбавитель без запаха, в небольшой комнате пользоваться обычным было некомфортно. Я тихо, как мышь, перемещался по комнате, взял палитру, вазу с розами поставил рядом с кроватью с деревянным изголовьем, где безмятежно сопела Лиля, а мольберт – как раз напротив, так создалась нужная композиция.
Белое постельное белье лежало красивыми складками, солнечные лучи наполняли комнату светом, розы стояли на полу в высокой голубой вазе, тихо-тихо колыхался тюль.
Я долго смотрел, запоминал, решал, с какого ракурса буду писать, прокручивал в голове цветовую палитру. Когда картина родилась и устоялась в голове, оставалось перенести ее на чистый, невинно белый холст. На эскиз тратить время не стал. Водрузив полотно на мольберт, я закомпоновал всю эту красоту и быстро нанес первый слой масла, стараясь не упустить настроение и детали. Палитра состояла из чистых, радостных, нежных тонов.
Музыка в голове звучала все громче, откликаясь в груди, я работал вдохновенно, быстро, радостно. Это ощущение похоже на секс с любимым человеком: все тело напрягается, сердце бьется и подпрыгивает. Ты, словно писатель, записываешь самые главные слова о любви, но, оставаясь художником, говоришь через холст, передаешь тот самый момент, ради которого остановился и понял, что не можешь пройти мимо. В этот момент ты не можешь противиться, все нутро орет. Сейчас! Да! Именно так! Возьми больше охры! Да! Да! Посмотри, как льется свет! Передай это! Замешай с изумрудной краской! Быстрее, пока освещение позволяет!
И ты создаешь свою картину, как под гипнозом, в беспамятстве. Весь мир может оставаться за окном, но именно твой момент – он здесь и сейчас. Кисть передвигается по холсту, глаза ловят акценты, ты на какое-то время становишься создателем своей реальности. Ты буквально творишь ее.
Лиля проснулась через пару часов, я попросил ее полежать еще немного, она улыбнулась и осталась в постели. Прошло еще какое-то время. Чуть позже я отошел от холста и увидел, что работа была готова. Она не была академически точной, но я добился того, чего хотел. Я запечатлел мой самый счастливый день – в этой комнате, с этой девушкой. Момент, который никогда, возможно, больше не повторится, навсегда остался на холсте.
Приближался вечер. Лиля долго всматривалась в получившуюся картину, пока я тихо курил, сидя на стуле, наблюдая за ней, за ее лицом, движением глаз. Комната к тому моменту стала уже совсем другой, свет и музыка затихли, тот образ навсегда покинул помещение. Наконец Лиля подошла ко мне, я машинально встал. Девушка, совсем невысокого роста, уперлась мне в грудь головой и сказала только одно:
– Раньше ты так не писал, – в ее голосе звучала нежность. Мне послышались нотки светлой грусти, как будто она хотела расплакаться. Руки сами обняли хрупкое тело, я сильно прижимал ее к себе. Мне хотелось ее порадовать, и было решено прогуляться, куда глаза глядят.
Пока Лиля собиралась, я направился в душ и проторчал полчаса под горячей водой. В какой-то момент я осознал, что по лицу бежит не только вода, но и слезы. Я не знал почему, и сам себе удивился. Слезы хлынули рекой, и я не мог сопротивляться. Я снова был на той свалке, смотрел в пустоту, запах отдавался неприятным привкусом во рту. Тогда я стал отчетливо понимать, что никогда не смогу быть до конца счастливым, что этот день никогда не повторится. Что-то говорило внутри: «Ты сам себе враг, и ты знаешь это».
Вернувшись в комнату, я увидел Лилю в розовом кружевном нижнем белье. Сквозь трусики на тонких лямочках просвечивало тело и разогревало фантазию. Она красила губы перед старым зеркалом, вытянув их трубочкой, аккуратными, постукивающими движениями наносила блеск. Когда я вошел, она не сразу оторвалась от процесса, позволив понаблюдать за ней. Спустя мгновение повернулась ко мне, и на лице появилась широкая детская улыбка. Ну как тут устоишь!
Мне хотелось поприставать к ней, я уже было распустил руки, но Лиля изящно вывернулась и заказала такси через приложение. Пока я пытался ее поймать, она кружилась и смеялась.
– Все, я уже заказала! Машина будет через восемь минут. Ай! Нет уж! Давай одевайся, – она смеялась. – Давай быстрее! А то придется доплачивать, если задержимся, – она надула губы, уперла руки в боки и топнула ножкой.
Пришлось подчиниться. Я напялил черные джинсы и бадлон[7 - Тонкий, преимущественно мужской свитер с высоким горлом. Диалектное слово, используемое петербуржцами (прим. ред.).] того же цвета с высоким воротом, на шею повесил золотую цепочку с куском горного хрусталя. Пока я, сидя на кровати, напяливал носки, Лиля сушила феном и расчесывала мои разросшиеся волосы. Кудрявая непослушная шевелюра поддавалась ее рукам.
Лиля тоже любила темные цвета, в тот вечер она надела маленькое черное платье на бретельках, поверх него – коротенькую косуху. Черные босоножки на толстой подошве, цепочка на щиколотке и сумочка через плечо.
Машина подъехала вовремя. Честно сказать, я даже не знал, куда мы едем, мне было все равно. Лето и любимая женщина делали все происходящее каким-то сказочным.
Я вообще мало к чему проявляю интерес, кроме живописи. Все в жизни кажется пресным по сравнению с ней, и я прохожу мимо. Тот тихий парень с последней парты – холодный, упертый, нелюдимый – это все про меня, даже в толпе я чаще всего один, но я не боюсь этого и не вру себе.
Иногда разговоры в художественной среде переходят в спор, если не в драку. В наше время мир художников раскололся: кто-то говорит, что не стоит опираться на учения старых мастеров, например, на голландскую школу живописи, что это неактуальная нудятина, а современное искусство – это взгляд в будущее, в нем можно не запариваться, главное, это привлекательная картинка и хайп.
Я не согласен с этим мнением и не хочу, чтобы искусство становилось инструментом продвижения позеров в соцсетях. У меня шерсть дыбом встает! С одним парнем из «Мухи»[8 - Так неофициально называют Санкт-Петербургскую художественно-промышленную академию имени А. Л. Штиглица.] у нас дошло до рукопашной. Он рисовал (именно рисовал, а не писал) картинки с голыми девицами в неправильных с точки зрения анатомии пропорциях яркими акриловыми красками, подсматривая в поисковую строку Яндекса. А в пример приводил знаменитейших художников современности, таких как Адриан Гени, Дэвид Хокни, Альберто Бурри, Сай Твомбли и так далее. Наш спор начался с того, что я выдал:
– Твои жалкие рисунки с работами этих авторов не имеют ничего общего. Смирись уже, ты балабол, ты играешь в художника! Хоть я и не питаю любви к современному искусству, но в тех картинах заложен смысл, есть динамика, личное отношение. А ты… ты просто смешон.
Парень выслушал, улыбнулся и ответил, буквально проорал, чтобы весь бар услышал:
– Главное в картине – это жопа!
После этой кульминационной фразы у меня потемнело в глазах, к тому же я уже достаточно выпил. В вопросах живописи я не терплю пренебрежения. Во мне просыпается зверь, готовый рвать на куски идиотов, которые смешивают рисунок с говном и напяливают на себя звание художника. Это выглядит, как на корове седло. В остальном мне вообще все равно, я живу в мире, который создаю сам, своими руками. Да, мне еще нужно состояться в этой профессии, но в плане убеждений я вполне созрел и готов их отстаивать. Иногда мне кажется, что я живу в цирке уродов, которые перепутали искусство и масс-маркет. Но в любом случае я гордо держу голову, когда представляюсь художником. Если некоторые мои соплеменники идиоты, то это уж точно не моя забота.
Пока я вспоминал ту злосчастную драку в баре, который, кстати, тоже называется «Муха», поскольку находится рядом с учебным заведением – дом номер три на улице Пестеля, машина замедлила ход. Лиля повернулась и прошептала мне в ухо тихим, томным голосом: «Поехали», после облизала мочку и прикусила ее. Стадо горячих мурашек пробежало по телу. Ее теплое дыхание навеяло самые непристойные мысли, и я сам не понял, как мой язык оказался у нее во рту. Ладонями я держал ее голову, не позволяя отдалиться, еще немного, и я бы не смог сдерживаться. Было совершенно все равно, где мы и что вообще происходит, но машина затормозила, и водила несколько раз громко кашлянул. Когда это не помогло, он просто повернулся к нам и сказал:
– Ребята, я все понимаю, но у меня тут не кровать, и следующие клиенты уже ждут, так что садитесь.
Когда Лиля вывернулась из моих рук, я уже был готов сказать что-нибудь грубое мужику за баранкой, но, посмотрев на него, я увидел добродушное, улыбающееся лицо. Он и вправду понимал, казалось, ему было даже радостно за нас. Оплатили переводом на карту, распрощались и вышли на улицу. Прохладный ветер Северной столицы забрался в мои волосы. Я немного остыл. Лиля ехидно улыбалась, подойдя ко мне, сложив руки за спиной и хитро поглядывая.
– Эй! Why you so serious?[9 - Почему ты такой серьезный? (С английского).] – спросила она.
– Лучше не делай так, если не хочешь насилия.
– Кто сказал, что не хочу? – она закусила губу, состроила удивленные глазки.
– Черт тебя подери, – я подошел к ней вплотную, подхватил и закружил, она смеялась как ребенок, я закинул ее на плечо.
– Значит, хочешь? Смотри у меня! – я немного пронес ее. – Сейчас за угол зайдем и… – Она легонько била меня по спине, болтала ногами.
– Поставь меня на землю! Помогите! Маньяк!
– Не ори! А то в Неве купаться будешь!
Так мы оказались у пешеходного перехода, там я уже поставил малявку на землю. Она покраснела, одернула платье и ударила меня своей маленькой сумочкой.
– Дурак!
До меня не сразу дошло, где мы. Только оторвавшись от Лили, я понял, что мы на Невском проспекте, до «Дома книги» рукой подать! Мы медленно прогуливались и говорили о какой-то ерунде, город погрузился в вечернюю тишину. Я не спрашивал, почему мы приехали именно сюда. Видимо, ей захотелось прогуляться по центру, а мне было все равно. Весь Питер для меня дом родной, я искренне люблю его. Хоть центр, хоть окраину, такую как Ульянка (район на юго-западе Санкт-Петербурга) или мой веселый поселок. К тому же со школы, когда было принято торговать всякой всячиной, у меня везде были знакомые ребята. По пустякам друг друга не беспокоили, но всегда оставались на связи, помогали, если кому жилье нужно, чтобы перекантоваться, или на стрелке поддержать. Хорошо, когда везде свои.
Мы дошли до «Дома книги» и решили прогуляться вдоль Невы к Спасу на Крови. Заходящее солнце освещало разноцветные купола, мы шли не торопясь, на подходе к корпусу Бенуа у меня зазвонил телефон. Это был один кореш, Андрюха, раньше мы вместе тусили. Я не хотел, чтобы Лиля слышала разговор, мало ли, что он хочет.
– Мне нужно отойти, разговор есть, – я не умел ей врать и не стал пытаться что-то объяснять. Лиля просто улыбнулась и сказала:
– Хорошо, я пока Неву поснимаю, нужно же что-то в инстаграм[10 - Организация признана экстремистской, деятельность на территории РФ запрещена (прим. ред.).] выложить назло подружкам. Они тебя, кстати, терпеть не могут, – она улыбнулась, поднялась на носочки и чмокнула меня.
Я отошел на небольшое расстояние и ответил на звонок, наблюдая за тем, как Лиля снимает закат на телефон.
– Да, чувак, здорово.
– Привет, художникам! – голос Андрюхи не изменился. – Как у тебя дела? Все картинки малюешь, Пикассо? – он сам поржал над своей шуткой. Он все время меня так называл, с другими художниками не был знаком.
– Помаленьку. Чего хотел? Ты же в курсе, я сейчас не занимаюсь торговлей. Или что-то случилось?
– Да нет! Вот всегда ты на негативе, мужик, чуть что, сразу случилось. Я тебе вообще без всей этой фигни звоню! Ты что делаешь?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69295036&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
