Серёга вскочил с кровати, путаясь в одеяле, и истошно завопил:
– Сдохни, тварь! Не сдавайся, воин! Живи и славься, народ Земли!
Схватив штатив капельницы, будто копьё, Алёхин ринулся на врага.
И уж пал он на пол, придавленный навалившимися санитарами. И уж вырвали из слабеющих рук его фальшивое копьё. А он все кричал и кричал:
– Сдохни, тварь! Не сдавайся, воин! Живи и славься, народ Земли!
Странно, но в какую-то секунду перед глазами Серёги мелькнуло странное видение. Будто он видит себя со стороны и лежащим не на полу палаты, а посреди площади. Или не себя, а кого-то очень похожего, но куда более молодого и сильного, одетого в странную форму, то ли военную, то ли полицейскую. Того себя, из алкогольного сна. Неподалёку корчится, подыхая, крылатый монстр. Валяется окровавленный тесак.
Видение мелькнуло и растаяло.
– Живи и славься… – чуть слышно просипел Сергей Алёхин в последний раз и потерял сознание…
Злая, добрая и шутница
– А я вот… больше наши, русские, сериалы люблю! – с вызовом произнесла Генриетта Ильинична, гордо выпрямив спину, много лет мучимую жестоким радикулитом. – Чтоб про наших людей, чтоб всё понятно. Чтоб без развратов всяких там заморских! Наши, родные.
– Да ты у нас, дорогуша, патриотка… – хихикнула Роксолана Владленовна, встряхнув кудрявой шевелюрой, некогда огненно-рыжей. Но уловив в движении густых чёрных бровей подруги признаки надвигающейся бури, торопливо добавила: – Да я и сама такая, всё наше люблю, а не заморское! Хотя, конечно, иногда хочется на жизнь заморскую поглядеть. На пальмы, пляжи, дворцы. – Роксолана театрально закатила свои зелёные, с хитрым бесёнком в глубине, глаза. – На красивых мужчин. Загорелых, мускулистых… Ах!
– Не спорьте, девочки, – примирительно проворковала Матрёна Егоровна своим бархатистым контральто. – На вкус и цвет, как говорится… Каждому – своё. Вы лучше поглядите, вечер какой!
Вечер был расчудесным. В палисаднике благоухала буйно цветущая вишня. Лёгкий тёплый ветерок отгонял первых несмелых майских комаров. Три старушки, три верные подруги, сидели на лавочке у подъезда. Помимо сериалов, подружки успели обсудить цены в магазинах, неизменно растущие. Политиков, неизменно ворующих. А также дюжину других, не менее интересных, вопросов и тем. Пора было, кажется, и расходиться. Но, хотя Матрёну Егоровну ждали дома внуки, Генриетту Ильиничну – ленивый и голодный муж, а Роксолану Владленов-ну – три кота, старушки продолжали сидеть на скамейке как приклеенные.
– Ну, девчонки, похулиганим? – подмигнула некогда рыжая Роксолана подругам и принялась разминать кисти рук, словно фокусник перед выступлением.
– А похулиганим! Почему бы и нет? – энергично кивнула Матрёна Егоровна, и её полное румяное лицо озарила добродушная улыбка.
Генриетта же, напротив, сделала прекислую мину, ворча что-то про мужа, который даже пельмени в микроволновке сам себе разогреть не может. При этом тоже энергично разминала руки. Палец за пальцем.
Когда коллективная разминка закончилась, Роксолана Владленовна негромко произнесла, обращаясь к подругам:
– Ну, кто сегодня начинает? Кто первая колдует, злая, добрая или Шутница?
Старушки много лет состояли в колдовском ордене ЦФО на правах потомственных ведьм. Причём каждая имела своего рода особый рабочий почерк, напрямую связанный с характером колдуньи. Генриетта – классическая злая, или чёрная. Матрёна – добрая. Роксолана сочетала в себе черты обеих, любила дурить «клиентам» головы и устраивать различные каверзы. В колдовском сообществе Владленовну называли Шутницей.
– Как пойдёт, сестрица, как пойдёт… – проговорила Генриетта Ильинична, зорко вглядываясь в дымчатые весенние сумерки чёрными глазами, странно сочетающимися с седыми, почти белыми волосами. – О! Полная боевая готовность! Кто-то едет.
И правда, к подъезду, тихо шурша толстыми шинами, подъехал джип «Гранд Чероки». Немилосердно смяв маленькую вишню, автомобиль заехал передними колёсами прямиком на газон. Из припаркованного таким образом джипа вылез, подтягивая на ходу сползающие с упитанного зада джинсы, невысокий субъект. Проходя мимо сидящих на скамейке старушек, незнакомец выронил ключи, громко и грязно выругался.
– Мой клиент, – тихонько прошептала Роксолана Владленовна. – Будем учить матершинника.
Когда хозяин джипа нагнулся, чтобы подобрать ключи, джинсы с треском разошлись на его внушительной «пятой точке».
Субъект, даже не распрямляясь, разразился такой длинной нецензурной тирадой, что старушки невольно поёжились.
– Что же вы так некрасиво ругаетесь, молодой человек, – с мягким укором проговорила Матрёна Егоровна. – Порвались штаны – не беда. Я рядом тут живу. Хотите, зашью вам брюки.
– Да пошла ты, старая ведьма! – грубо отмахнулся хозяин джипа и, прикрывая ладонью дырку на штанах, поднялся по ступенькам подъезда и принялся набирать код на домофоне.
– Не только твой клиент, Владленовна, но и мой, – сквозь зубы проговорила Генриетта Ильинична, буравя широкую спину субъекта недобрым взглядом. – Это он к Катьке Хрупцовой приехал, не иначе. В девяносто восьмую квартиру.
– Что за Катька? – поинтересовалась Роксолана.
– Да та ещё… – неприязненно поёжилась Генриетта. – Клейма негде ставить. Не учится, не работает. Зато – глазки, губки. Ноги от ушей да дойки – ни в какой бюстгальтер не влазят. Модель, одним словом.
Домофон долго и назойливо пиликал, но никто так и не отозвался.
– Дома, что ли, нет, – процедил автомобилист сквозь зубы. – Вот коза! Договаривались ведь. Ладно, хрен с тобой. Тёлок в городе много.
И, громко сплюнув, хозяин джипа вразвалку пошёл к своему «железному коню».
– Только ты не очень его, ладно? – сказала Матрёна Егоровна. – Молодой ещё, глупый. Может, ещё изменится.
– Никто на этом свете не меняется, дорогая моя, – проговорила Генриетта, не сводя с парня, который уже успел сесть в машину, напряжённого взгляда. – Ничего с ним не случится с этим откормышем, не волнуйся.
Джип медленно съехал с газона, оставляя глубокие следы протекторов на помятой траве, и покатил к выезду со двора. Машина уже скрылась из виду, когда внезапно с улицы раздался скрип шин и душераздирающий грохот.
– Столб? – по-кошачьи жмурясь, спросила Роксолана Владленовна. – Как банально…
Но Генриетта будто и внимания не обратила на очередную «шпильку» подруги.
– Что там такое на улице, Виталик? – спросила старушка у проходящего мимо парня, студента, снимающего комнату на втором этаже.
– Добрый вечер! – вежливо поздоровался Виталий со всеми. – Да джип в столб врезался. Честно говоря, даже не понятно почему. Видно, водитель пьяный.
– Ох уж эти мне пьяные за рулём! – заохала Роксолана, слегка прикрыв глаза.
– Цел водитель-то, Виталь? – взволнованно спросила Матрёна Егоровна.
– Да, живой, – ответил студент. – Бегал вокруг машины и орал дико. Его, наверное, во всём квартале слышно было. Всё какую-то тёлку проклинал или козу. Я не разобрал.
– Из деревни, наверное, – без тени улыбки на худом, смугловатом лице сказала Генриетта Ильинична. – Фермер.
Парень засмеялся и уже готов был уйти, когда вдруг вспомнил:
– Ой, да! Что ещё спросить хотел: вы тут щенка во дворе не видели? Белый такой, с чёрными пятнами. Томом зовут. Соседка моя, Люська, потеряла. Плакала очень. Жалко…
– Нет, не видели, сынок, – покачала головой Матрёна Егоровна. – Найдётся щенок, найдётся. Побегает да вернётся.
– Не знаю. Они с матерью весь день щенка искали, да так и не нашли. Ну, будем надеяться на лучшее, – ответил студент и поспешил домой.
Матрёна Егоровна достала из кармана вязаной безразмерной розовой кофты щепотку сероватого, похожего на табак порошка и маленький пузырёк. Положив порошок на ладонь, добрая ведьма капнула на него каплю прозрачной жидкости из пузырька. Струйка синеватого, терпко пахнущего дыма заструилась вверх. А на ладони вместо странного порошка осталось несколько крошечных, как песчинки, угольков.
Прошло несколько минут.
– Может, ещё раз попробуешь? – спросила подругу Роксолана Владленовна.
В кустах неподалёку раздалось явственное шуршание.
– Тихо! – подняла палец к тонким, строгим губам Генриетта Ильинична. – Я что-то слышала.
Шуршание повторилось. Через секунду-другую из кустов на асфальт выкатился маленький чёрно-белый клубок.
– Том, Том, Томушка… – позвала Матрёна Егоровна. – Иди сюда!
Щенок, чумазый и весь в репьях, подкатился к ногам старушки, обутым в уютные синие с серебряным узором тапочки. Матрёна Егоровна осторожно взяла потеряшку на руки.
– Томушка… – добродушно ворковала добрая ведьма. – Намаялся, бедняжка?
Дверь подъезда распахнулась. Показались светловолосая девочка лет десяти и высокая женщина в очках. Несмотря на сгущающиеся сумерки, было видно, что глаза у девочки распухли от слёз.
– Мама, я понимаю, что уже поздно. Но я всё равно буду искать, – тихо, но твёрдо проговорила Люся. – Ты же меня бы не бросила! Вот и я Тома не брошу.
– Девочка Люся, не твоё сокровище? – окликнула Люську Роксолана.
– Ой, мама… – девочка слегка пошатнулась. От счастья у неё даже голова закружилась. – Томка!!! – звонко вскрикнула Люся и со всех ног бросилась к скамейке. Взяв из рук Матрёны Егоровны щенка, девочка крепко прижала его к груди. Поблагодарив добрых старушек, Люся с мамой отправились домой. Злая, добрая и Шутница остались сидеть на лавочке, на своём своеобразном посту.
– Вот, девочки! – сияя от удовольствия, будто медный самовар, сказала Матрёна Егоровна, победоносно поглядев на подруг. – Теперь вы понимаете, почему я выбрала сторону добра?
– Ну, дорогая моя! – немедленно отозвалась Генриетта Ильинична. – Твоя сторона добра потому и возможна, что существует моя сторона, противоположная. Хотя… Скажем, наказывая подлецов, зло ли я совершаю?
– Без моей стороны тоже никак, – вставила свои «пять копеек» неугомонная Роксолана Владленовна. – Как же без бесшабашного веселья-то? Со скуки помрёшь с вашими суровой справедливостью да доброй правильностью!
– Да уж, – тут же парировала Генриетта Ильинична, дабы подруга не слишком задавалась. – С тобой скорее со смеху помрёшь!
– Девочки, девочки… – затараторила вдруг Матрёна Егоровна. – Кто-то идёт!
На сей раз это была девушка. Полная, невысокая. С добрым, чуть печальным лицом.
– Здравствуйте! Какой вечер, правда?
– Вечер прекрасный, – отозвалась Генриетта Ильинична и, чуть подвинувшись, предложила: – Присаживайся, Соня.
– Правда, Сонечка, посиди с нами! – поддержала подружку Матрёна Егоровна. – Расскажи, как твои дела.
– Ну как могут быть мои дела? – грустновато улыбнулась девушка, присаживаясь на скамейку между двумя пожилыми ведьмами. – По-прежнему учусь заочно на педагогическом, работаю.
– Доброе дело – педагогический, – весомо и авторитетно молвила Генриетта Ильинична. – Из тебя отличная учительница получится! Начальная школа?
– Да, буду с малышами работать. Люблю я их.
– А с личным как? – осторожно спросила Матрёна Егоровна.
– Да, с личным как, расскажи, расскажи! – энергично подхватила Роксолана Владленовна и тут же получила незаметный, но очень болезненный тычок локтем от сидящей рядом Генриетты.
– Да ну вас, зануды старые! – прошипела сквозь зубы зеленоглазая ведьма, потирая ушибленный бок. – Ничего уж и спросить нельзя!
– Да никак с личным! – просто, безо всякого стеснения сказала Соня. – Не нравлюсь я парням. Им нравятся совсем другие.
– Ну да, – кивнула Генриетта. – Типа Катьки этой, из девяносто восьмой, да? Да дураки парни эти, вот что я тебе скажу! А ты ещё встретишь своего принца, вот… Ты меня слушай, Соня! Встретишь, точно!
Матрёна и Роксолана дружно закивали, подтверждая слова подруги.
– Обещаете? – улыбнулась девушка. – Тогда – ладно.
– Нехорошо смеяться над старыми женщинами, – нарочито скрипуче проговорила Роксолана Владленовна.
– Что вы! – замахала руками Соня. – Я не над вами совсем смеюсь! Я над собой скорей.
– А над собой – тем более не надо, – сказала Генриетта. – Спешишь уже?
– Да, мне ещё учить на завтра нужно кучу всего, – ответила девушка, порываясь встать.
– А ты подожди, – властно сказала Генриетта Ильинична, взяв девушку за руку. – Подожди.
Послышались шаги. Молодой худощавый парень в очках, держа в одной руке коробку с тортом, а в другой – цветы, приближался к подъезду. Поднявшись по ступенькам, он нажал на домофоне те же кнопки, что и упитанный хозяин джипа: «девять» и «восемь». Раздалось пиликанье.
– Аллё! – ответил недовольный голос.
– Катя, здравствуй, это Никита.
– Какой ещё Никита? – недовольства в голосе заметно прибавилось. – Никит – вагон.
Катя была права. Носить имя Никита для парня, рождённого в конце девяностых в обычном русском городе, значило практически не носить никакого. Худощавый очкарик вздохнул. Когда он оканчивал школу, в классе из десяти парней трое – были Никитами, ещё трое – Данилами. Остальным же повезло, они носили менее популярные имена.
– Ну… Мы с тобой по интернету переписывались, – робко пытался объяснить молодой человек. – Потом в кафе были ещё.
– А, этот… – в голосе зазвучало ещё и разочарование.
– Ты меня приглашала, Кать.
– А… Ну да. Но, понимаешь, тут такое дело. Короче, я не могу сегодня.
– Может, тогда на выходных.
– И на выходных – тоже. Слушай, занята я, короче. Давай, пока.
– Пока.
Молодой человек медленно спустился с крыльца. На его бледном лице бродила тень смятения. Казалось, парню очень хочется громко закричать, выругаться, но он не мог. Мешало присутствие Сони и трёх старух, сидящих в рядок на лавочке.
– Действуй, ну! – прошипела Генриетта, покосившись на Роксолану.
