IV
Возвращались с кладбища молча. На полпути к автобусной остановке Горский оказался рядом с сестрой Кураева. Он решил, что лучшей возможности поговорить не будет.
– Ольга Александровна, я хотел предложить вам свои услуги, если потребуется какая-то помощь в подготовке рукописей Глеба к изданию. Я не профессиональный писатель и не публиковался, но литературный опыт у меня есть. Если вы захотите в этом убедиться, могу Вам показать кое-что из моих работ.
– Спасибо, – ответила она. – Помощь, вероятно, потребуется. Осталось много рукописей, которые надо разобрать. Я сообщу вам. Кстати, хотела вас спросить: Вы подарили Глебу старинную трубу – ведь это очень ценная вещь. Может быть, теперь вы ее заберете себе?
Михаил недоуменно пожал плечами, потом отрицательно покачал головой.
– Я ведь подарил ее Глебу, – вырвалось у него.
– Глеба больше нет.
– Это не меняет дело. Труба – его вещь. И пусть она останется среди прочих его вещей.
– Спасибо. Есть мысль устроить музей-квартиру Глеба, если удастся.
Горский не видел большого смысла в устройстве таких квартир. Но, думая о дорогих для Глеба вещах, он хотел, чтобы они либо остались все в одном месте – и тогда музей-квартира для этого тоже подходила, – или достались на память кому-то из самых близких, например, его сыну.
– А как сложилась судьба «Тактики исчезновения»? Глеб успел дописать ее?
– Не вполне. Но я уже отдала рукопись в редакцию «Современника».
– Не сделают как следует, – подумал Горский.
В добросовестность и, главное, в способность редакторов из книжных и журнальных редакций мыслить и видеть мир по-кураевски Михаил не верил. И чем больше он думал над этим, тем все более определенно приходил к выводу, что если кому и может быть дано дописать незаконченное Кураевым, то это ему, Горскому, и никому больше.
– Вы ведь живете не в Москве, Ольга Александровна? – спросил он.
– Нет, я живу на Кавказе.
– Значит, здесь вы редкий гость?
– Да. Там работа, дети.
– А кто вы по специальности?
Горский заметил, что за стеклами очков собеседницы мелькнуло какое-то замешательство.
– Я гляциолог, – наконец сказала она.
– Понятно. Изучаете оледенение.
– О, вы знаете? Откуда?
Горский так и не понял, была ли она вполне искренна в своем удивлении, и только пожал плечами.
– Когда занимался альпинизмом, бывал на ледниках.
Зато как ходила по ледникам, особенно в зоне трещин и ледопадов сама Ольга Александровна в своей нынешней форме, он не представлял «Впрочем, – подумал он, – возможно, там ведутся стационарные наблюдения и кругом наставлены рейки и датчики, так что всё сводится главным образом к камеральной обработке данных. Ладно, это ее дело, как она там управляется в своей гляциологии. Куда важней, как она управится, точнее – уже управилась с наследием своего младшего брата».
– Вам уже обещано, – спросил Михаил, – что роман будет издан в «Современнике»?
– Во всяком случае, они сами предложили отдать его им.
– Ясно. А вам он понравился?
Горский снова уловил заминку.
– Я себя не считаю специалистом в литературе, – уклоняясь от оценки, ответила Ольга Александровна. – Глеба больше нет. Я боялась, как бы не заглох интерес к его вещам. Лучше ведь сразу пристроить всё что можно, потому что потом будет труднее.
Этот довод был, разумеется, неоспорим. Она продолжила:
– Кроме романа он ведь еще несколько сценариев написал, а с Малым театром заключил договор на пьесу по мотивам «Северо-восточных полигонов».
– Пьеса меня мало трогает, —сказал Михаил. – Роман другое дело.
– Да, конечно. Это и для него было основное, – согласилась Ольга Александровна, заканчивая разговор.
Недалеко от дома к Михаилу подошел один из геологов.
– Извините, – спросил он, – вы не знаете, отчего умер Глеб?
– Знаю со слов его друга и соседа, – Горский показал на Николая. – Говорит, что от сердечного приступа. Инфаркт миокарда, наверное. Еще он сказал, что, по мнению врачей, Глеб все равно оставалось недолго жить, даже если бы его спасли.
– А что такое?
– Сосуды пришли в негодность. А вы никогда не слышали, что он болел?
– Нет, – ответил геолог. – Нет, он был просто феноменально здоровым человеком.
– И тоже мастер спорта по лыжам, как и его главный герой из «Северо-восточных полигонов? – поинтересовался Горский.
– До мастера Глеб не догнал. Но он был сильный перворазрядник. У нас вообще была сильная лыжная секция.
– Я помню.
– Так вот, Глеб у нас выделялся. Тренер, Иван Николаевич, – геолог указал на невысокого плотного мужчину с седой головой и рябоватым лицом, считал, что он может стать мастером, если будет больше тренироваться. Нет, такого раннего конца никто из нас не ожидал.
V
Понятно было, что в одной комнате все не разместятся. Поэтому коридор быстро заставили разномастными столами, вокруг которых можно было стоять и слушать, что говорилось в комнате, где находились самые близкие люди. Горского пригласили было к главному столу, но он постеснялся лезть на глаза незнакомым людям, лучше знавшим Глеба, и остался в коридоре, быстро найдя для себя дело – откупоривать бутылки с вином, благо, холодильник был буквально забит ими. Соседями оказались молчаливый человек с определенно азиатскими, но смягченными чертами лица и молодая женщина в простом платье.
Первым встал пожилой тренер Иван Николаевич.
– Мы собрались, чтобы вспомнить Глеба. Студента МГРИ, лыжника, потом инженера, потом писателя. Наверно, у него во всех делах проявлялся талант, какой редко у кого бывает. Мы следили за его успехами и радовались им. Тем обиднее, что он ушел от нас в пору своего расцвета. Но в нашей памяти он останется навсегда. Он хорошо бегал на лыжах, он хорошо поработал в геологии. Он хорошо писал книги. Выпьем за его память, друзья!
Гости, озябшие и проголодавшиеся, охотно выпили и закусили. Теперь, после первой речи, все как-то ожили и раскрепостились. Публика была явно неоднородной, но это не мешало. Незнакомые люди говорили друг с другом без стеснения. Мужчины начинали с расспросов, что налить, женщины вежливо и с улыбкой что-то отвечали и в свою очередь предлагали закуски. Настало время нового оратора. И снова это был пожилой человек, подтянутый, стройный и возрастом, пожалуй, старше Ивана Николаевича. В комнате кто-то потребовал внимания, и немного погодя все стихло там, а потом и в коридоре.
– Мне тоже выпало познакомиться с Глебом в его студенческие времена, когда он проходил преддипломную практику в одной съемочной партии со мной…
«Так это Андрей Прокофьевич Протопопов», – догадался Михаил.
Андрей Прокофьевич продолжил:
– Всякий, кто сталкивался с ним, очень скоро понимал, что он был подобен монолитной глыбе благородного металла, прикосновение к которому само по себе облагораживает. Я мог бы привести сейчас немало доказательств этому, но предпочитаю без комментариев прочесть его письмо, присланное мне с того полярного острова, которому, как вы знаете, он посвятил немалую часть своей души (сам Глеб почему-то не называл в своих произведениях этот остров по имени, и Андрей Прокофьевич очень тонко высказал свое уважение писателю, также не произнеся его вслух).
Несколько мгновений Андрей Прокофьевич шуршал листиками бумаги. Гости замерли.
– Вот. Слушайте. Личные подробности я опускаю. «Забросили нас на вездеходе в самый центр острова. Немного севернее горы кончались и переходили в тундру. Нашу долину ограждали сглаженные вершины. Вездеход торопился вернуться обратно на базу. Договорились, что он придет за нами через неделю. Скоро должна была начаться весна. С работами справились в срок, но весна наступила раньше. Снег, конечно, раскис в водяную кашу. Ждали вездеход три дня после условленного срока, пока не кончились продукты. Хорошо, что как раз пошел гусь.
Я добыл пару птиц, но варить было почти не на чем – керосина осталась одна кружка. Решили беречь для чая. Гусятину пришлось есть сырую. Груз набрался изрядный – снаряжение, аппаратура – килограммов по сорок пять. Пошли на юг. Туман. С перевальной седловины угодили не в ту падь. Целый день месили пропитанный водой снег. Иногда за нами оставалась траншея глубиной почти в рост. Скорость – где три, где полкилометра в час. Вечером стало ясно, что пилим не туда – отошли километров на тридцать, а моря и в помине нет. Восстановили мысленно путь. Выходило, что до моря отсюда столько же, сколько от места по азимуту. И точно – через пятнадцать километров выбрались на берег. Ничего, нормально. Теперь чаю можно было пить сколько угодно. И еще у нас оставалось полгуся».
– А на чем они варили чай, Андрей Прокофьич? – спросила невидимая Михаилу женщина.
– Так ведь на берегу всегда есть плавничок, – ответил Протопопов и продолжил:
– Этот человек всегда преодолевал то, что ему выпадало преодолевать. И так – во всем. На него можно было положиться, как на себя. Таким он для меня и останется.
Андрей Прокофьевич поднес рюмку ко рту. Тем временем в комнате приготовился говорить еще один человек – на сей раз более или менее ровесник Михаила.
– Летом 1958 года по главной улице Магадана шли в обнимку трое молодых выпускников МГРИ и пели: «Мы идем по Уругваю». Одним из них был Глеб Кураев. В этом был он весь…
Дальше пошло в том же духе: романтик, жаждущий приложить свою энергию и умение к познанию малоизученного края, хороший товарищ, хороший геолог и писатель, нисколько не худший, чем геолог…
Донесся голос сестры Кураева:
– Может быть, кто-то хочет сказать от журналов? Вот Ольга Ивановна из «Вокруг света», Аделаида Петровна из «Молодой гвардии».
– Нет, ответила невидимая женщина, по голосу – уже немолодая. – О чем мне говорить? О том, что Глеб в Москве начал публиковаться именно в нашем журнале? Так это и без меня всем известно.
И по нежеланию Ольги Ивановны говорить на поминках банальности, а еще больше по тому впечатлению – которое давно уже сложилось у Михаила, – что бережней всего к кураевским текстам относились именно в этом журнале, где иной раз, ради сохранения каждой строчки, его путевые заметки печаталась немыслимым петитом, выходило, что эта немолодая редакторша не только любила вещи Кураева, но и его самого. Словно подтверждая мысли Михаила, Ольга Николаевна добавила.
– У нас все любили его и делали все возможное, чтобы как можно больше его произведений увидело свет. О чем еще говорить?
– А вы, Аделаида Петровна? – вновь подала голос сестра.
– Спасибо, Ольга Александровна. Я все-таки воспользуюсь случаем обратиться к собравшимся здесь друзьям Глеба Александровича и попросить всех принять участие в подготовке одного издания, которое собирается выпустить «Молодая гвардия». Первоначально предполагалось, что это будет том его избранных сочинений, но после его кончины мы решили поместить в нем и воспоминания его друзей, и его письма, с тем чтобы воздать должное не только писателю, но и удивительно разностороннему человеку. Сборник рассчитан на юношество и будет называться «Словно в последний раз». Вы знаете, что это название одного из лучших его рассказов, и я думаю, что оно больше всего подойдет для всего этого сборника и точно передаст романтику его вещей.
Михаил подумал, что романтика – точно не про Глеба.
– …Вот почему, – вновь донеслось до него, – я обращаюсь к вам с просьбой передать нам свои воспоминания и письма Глеба. Все это нужно сделать до сентября. Прошу откликнуться на этот призыв и отправить свои материалы по адресу, который вы найдете в любом номере нашего журнала, на мое имя. Мой телефон…
«Какая хваткая и опытная хищница!», – восхитился Михаил.
Из комнаты в коридор и на лестничную площадку начали выбираться соскучившиеся без курева гости. Теснота заставила соседку Горского придвинуться к нему. Она очень коротко глянула и отвернулась.
– Вы хорошо знали Глеба? – спросил Михаил.
– Не очень близко, – ответила она. – Муж знал лучше. Еще по Северу.
– Он тоже геолог?
– Нет. Он журналист.
– Писал о Севере?
– Да.
– Как его фамилия? Возможно, я читал?
– Шеваловский.
– Нет, – сознался Михаил, – не читал. Видимо, он не только журналист, но и писатель, прозаик?
– Он поэт. Извините. Сейчас, наверно, будет говорить муж. Я хочу послушать.
Из комнаты донесся голос.
– Я хочу рассказать, как впервые услышал о Глебе Кураеве. Дело было на севере острова Врангеля («Назвал-таки остров, – отметил Горский. – Это тебе не Андрей Прокофьевич»). Мы шли вдоль берега океана по тундре. Настроение, прямо скажем, было не блестящее – продукты кончились, а до поселка на юге острова идти и идти не один день. И вдруг возле навигационного знака на берегу мы увидели железную бочку. Конечно, полезли смотреть, что внутри. Там были продукты и записка, в которой сообщалось, что воспользоваться ими может всякий, кто в них нуждается. Надо ли расписывать, как мы обрадовались? Наелись досыта, устроили дневку, взяли с собой на оставшийся путь. И все благодаря человеку, забросившему продукты на этот безлюдный берег и оставившему их специально для людей, которые, он знал, обязательно появятся здесь после него и, скорее всего, будут нуждаться. Но в записке фамилии этого дарителя не было.
«Прозрачная фабула, – машинально подумал Михаил. – Дальше можно не продолжать».
– Вернувшись в поселок, мы стали выяснять, кто же оставил на севере острова эту спасительную бочку. Местные жители пожимали плечами – они туда не ходили, тем более не забрасывали никаких запасов. Недавних экспедиций в ту сторону вроде бы тоже не было. Наверное, Глеб Кураев, геолог, больше некому, решили местные знатоки. Он последний бывал в тех краях. Вот так я впервые услышал это имя. И тогда же подумал, какой это должен быть человек, если он постоянно помнил о тех, кому может стать крайне туго и кто запросто может загнуться, потому что помощи ждать неоткуда. Вот он, помня о своих бедственных ситуациях, и решил заранее помочь другим. Как вы понимаете, я не ошибся в предположениях. Знакомство с Глебом подтвердило, что он именно такой и есть, как я ожидал, – щедрый, великодушный, благожелательный, расположенный ко всем, кого встречал на трудных дорогах Севера.
Поэт закончил. Поднимая рюмку, Михаил искоса взглянул на его жену. Она выглядела взволнованной и довольной.
Речь поэта нашла отклик. Наперебой начали подтверждать доброту и заботливость Глеба о неведомых странниках которым могло прийтись туго в безнадеге высоких широт.
За главным столом заговорила женщина – сокурсница по МГРИ.
– Глеб был всегда нашим братом, даже когда отошел от нашего дела. Помните, ребята, была у нас Инна Кузнецова, доучилась до четвертого курса и вдруг поняла, что ей нужна не геофизика, а сцена? Помните, как сначала переживали за нее, а потом радовались, что она нашла себя? Точно так же мы радовались за Глеба. Мы читали его книги и убеждались, что он по-прежнему наш своими мыслями, маршрутами, всем, что в нем было. Здесь уже говорили, что он был романтиком, но нам, его товарищам по институту, дороже то, что он был свой. И я предлагаю выпить за то, чтобы он таким всегда для нас оставался.
Она быстро выпила и села. Горскому было удивительно, что никто из коллег Кураева и словом не обмолвился о том, что он, как никто другой, описал их труд. Бесконечный ишачий труд в маршрутах с тяжелыми рюкзаками за спиной и карабинами на шее сквозь любое бездорожье, горы, болота, тайгу, сквозь тучи гнуса, при частых недоеданиях и разного рода лишениях были описаны задолго до появления в литературе Глеба Кураева. Но он был первым, кто наряду с этим показал, что главным в их профессии была работа раскаленного мозга, благодаря которой достигалось высокое умение видеть сквозь землю – и именно в силу этой невероятным трудом обретенной способности находить под поверхностью то, что должен открыть настоящий геолог. Романтика работы в поле? Предложите любителю романтики провести сезон в вашей шкуре, а потом спросите, нашел ли он ее? Если не сбежит, а выдержит, станет другим человеком, только уже не романтиком.
Мысли Михаила прервал новый выступающий. Его представили как старого приятеля Глеба, врача из Магадана.
– Я хочу напомнить об одной привычке Глеба Кураева, которая породила традицию среди многих, кто живет на Севере, встречать Новый год на улице. В первый раз это было непривычно и непонятно – без трех минут двенадцать какой-то парень выскочил из квартиры с бутылкой шампанского и парой стаканов раздетым на мороз, чтобы выпить с тем, кто встретится, и пожелать ему счастья. А потом его поняли. Выйдите теперь на Магаданскую улицу под Новый год без чего-то двенадцать – увидите, сколько там в этот час народу. Да и не только в Магадане. Мне случалось встречать Новый год и в других местах – в поселках, на приисках. И везде теперь люди, встречающие Новый год по-кураевски, – с незнакомыми, как с близкими. Выпьем за эту добрую традицию, которую основал и подарил нам Глеб!
Эта речь имела шумный успех. Предлагали завести такой обычай в Москве. Снова говорили о романтике. Михаил отключился было от этого шума, но заговорила женщина, тоже стоявшая в коридоре, обращаясь к соседям, с которыми уже не раз вспоминала, где кто жил в Магадане.
– Так вот в чем дело! А то я никак не могла понять! Однажды один серый такой мужик – не помню, кто привел его в нашу компанию на Новый год, – вдруг встал и пошел пить на улицу. Я уж решила, что он с приветом, сдвинулся, живя в глуши. Ну решительно ничего здравого, тем более возвышенного я не заметила. Тупо встал, тупо пошел пить на улицу. А оказывается, вот от кого все идет!
