Евгения Авдеева "Письма издалека"

Письма издалека
Евгения Авдеева

Терапевтический роман о взрослении и о психологической помощи. Художественное размышление о детско-родительской психотерапии и не только.

Письма издалека

Евгения Авдеева

© Евгения Авдеева, 2023

ISBN 978-5-4493-0199-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Письмо первое

Дорогая Марит!

Дорогая сестра Марит!

Марит, я извел уже четыре листа бумаги, пытаясь начать письмо. Я еще никогда не обращался к тебе в письмах – как сделать так, чтобы обращение было и почтительным, и сердечным, и достаточно близким, и при этом не фамильярным? Я не знаю. Это невозможно.

Пишу с дороги. До предгорий я добрался на паровике – дороговато, зато быстро. Ну а через горы, увы, можно перевалить только на лошадях. И то хорошо, что не верхом – наездник из меня неважный.

Я никогда прежде не был в горах… Солидно звучит, да? Ты же знаешь, я нигде еще не был. Но пишешь с дороги – и чувствуешь себя матерым путешественником!

Горы пугают и опьяняют. Три дня мы ехали через них, и мне то и дело казалось, что камни, нависшие над головой, вот-вот рухнут и завалят нас вместе с лошадьми и пожитками. Скалы разноцветные, словно в потеках – красноватые и кремовые, серые и черные, и крапчатые – от них рябит в глазах и укачивает. На мостиках через ущелья захватывает дух – перед ними все спешиваются и переходят прежде повозок (кое-кто и ползком). Я многажды порадовался, что еду почти налегке и могу не волноваться за сохранность своей поклажи. Держался за размочаленные веревки перил и думал о тебе: ты бывала здесь, на таких же мостиках и перевалах – как это было? Боялась ли ты? Я не могу сказать, что боюсь, но в кишках как-то неуютно…

Тебе интересно?

Можешь смеяться, а мне льстит называть себя, представляться братом Ордена миротворцев. Люди знают о нас. Иногда мне кажется, что я ловлю на себе уважительные взгляды… а иногда – что всякому ясно, что я еду на свое первое задание… на свой первый самостоятельный случай. Хей-хоп! Но то, что Орден так известен уже и по ту сторону гор, это хорошие новости. Поглядим, что еще будет лет через десять! А через сто? … Тем не менее, скидки, такой, как у врачей, нам пока еще не положено. Увы. Можешь подсказать Совету идею поработать над этим?

Что-то я нынче нервный. Пишу, как будто сам себя перебиваю – видно, сильно взбудоражен дорогой. Буду, как ты говоришь, «приземляться». Итак – где я? В комнате над трактиром, в городке под названием Вираг-Озерный. Подо мной – старый деревянный стул с облупившейся белой краской, жесткий и скрипучий. Я сижу в носках, сбросив дорожные башмаки. Стол, на котором я пишу тебе это письмо, стоит под окном, солнце давно село, и в окне почти ничего не видно. Номер узкий и тесный, но чьи-то руки попытались придать ему уют, постелив на пол и на кровать пестрые коврики-дорожки. Здесь прохладно и довольно сыро.

На самом деле я еще не доехал: тело мое сидит в комнате, но мысли все еще поглощены дорогой. Перебираю в памяти образы и, чтобы сохранить их, пытаюсь описать словами, как будто слова имеют силу делать мимолетное длительным, а воображаемое – настоящим…

Мы проезжали Кружева – природный тоннель под горами, цепь светлых пещер, которые тянутся с востока на запад. Я читал о них, и вот, наконец, увидел – причудливые арки и округлые окна, в которые падают косые лучи солнца. Чувство, как будто заблудился в костях великана – не верится, что все это когда-то промыла вода. Узкий ручей и сейчас струится по дну тоннеля рядом с дорогой. На открытках не видно, до чего ж это все огромное – в этих скальных серых коридорах цепочка наших лошадей и повозок была словно колонна муравьев.

Потом вдруг тоннель закончился, и мы высыпали на склон. Внизу под нами лежало озеро, вокруг теснились горы, покрытые пестрым ковром осеннего леса. Снежные вершины вдали горели белым золотом в ранних лучах заката, и мягкий вечерний свет заливал всю чашу долины. Очень красиво! И совсем непохоже на то, как дома. Городок внизу сбегал по склону неширокой полосой и упирался в озеро, затормозив с разбегу, столпившись над водой гурьбой пестрых крыш. От стен домов в озеро тянутся мостки и причалы – как будто город хочет продолжиться дальше, под темную воду.

А рядом с нами на склоне стояли… ну, как тебе сказать… Они. Каменные столбы с неровными наростами на вершинах – с десяток фигур, больших и поменьше, словно застывшие люди, повернутые лицами на восток. Камни расширяются книзу, словно юбки, и от этого кажется, что все это – женщины. За их спинами клонилось к закату солнце, перед ними вставал из-за гор молодой месяц, а они стояли вокруг нас, безмолвные, неподвижные, будто ожидающие чего-то – древние, как кости земли, древнее нас и наших городов, словно память о том, что было задолго до нашего появления… Мне захотелось приветствовать их – но я не знал, как.

Это очень странное место. Дрожь пробирает.

Потом мы спустились в Вираг-Озерный, в придорожном трактире я показал адрес, который ты мне дала, и выяснил, что это место – ферма за городом, так что путь мой еще не окончен. Однако был уже вечер, и я остался на ночлег в этом местечке со сладким названием «Клевер и мед». К колбаскам и каше подали горячее пиво с пряностями – на вкус отвратительно. Редкая дрянь. Вино здесь кислое и водянистое, прямо скулы сводит. Так что желание напиться пьяным совсем оставило меня – что и к лучшему. Хочешь знать, что бы я делал, напившись? Хватал бы за пуговицу любого, кто согласился бы слушать – и плакался, что женщина, которую я люблю, моя наставница и богиня, безжалостно отослала меня прочь за дальние горы, лишь бы я не мозолил ей глаза.

Ты видишь? Я признаюсь тебе в любви – здесь, набравшись дерзости вдали от тебя и от Ордена. Но это только слова – вершина дерева, а все мои чувства к тебе разве не видны были в каждом жесте?

Нет, я все понимаю. Что это – шанс, и что это – честь, и что кого же еще, не зеленых же новичков. И что это – моя работа, само собой. Что я мечтал об этом с самого начала обучения…

Но ведь и ты понимаешь, что я буду очень нуждаться в твоем совете и наставлении? В конце концов, это мой первый самостоятельный случай – ты же не хочешь, чтобы я по неопытности навредил ни в чем не повинным людям? Прошу тебя, не задерживайся с ответом на мои письма – особенно если я буду просить о помощи. Прошу тебя, Марит – пиши мне – ради всего святого, и я буду знать, что ты тоже думаешь обо мне, хотя бы как об ученике и младшем товарище.

Завтра я продолжу путь и отправлюсь на ферму, чтобы узнать, в чем заключается мое задание. Теперь же я оглядываюсь назад и представляю общий дом Ордена, лампы с зелеными колпаками в библиотеке, твой профиль над книгой, и карандаш, которым ты рассеянно постукиваешь по уху, когда думаешь, глядя в никуда. Все это стоит перед моими глазами в темном окне, как будто нас не разделяют горы и дороги, как будто я могу сейчас выйти из-за стола и пойти к тебе. Ночь соединяет всех. Все мы сейчас уснем – и во сне будем вместе.

Доброй ночи, Марит. Приснись мне.

Преданный тебе

С.

Письмо второе

Привет тебе, Марит! Читай это письмо как поучительную повесть о вреде честолюбия. Дай мне добрый совет, если он придет тебе на ум, или посмейся – я буду рад развеселить тебя, хоть мне здесь и не до смеха.

На другой день после приезда, переночевав и позавтракав в трактире, я отправился искать ферму «Облака». Мне сказали, что она на восточной дороге, и я пустился пешком. Путь был не слишком дальний, дорога каменистая, пыль на ней белая, вокруг луга и рощи… Красота! Если у них есть открытки, я пришлю тебе. Солнце уже осеннее, не жгучее, воздух прозрачный и приятно холодит нос, так что идти было весело. Ферму я заметил издалека, к тому же на повороте есть указатель – такая предусмотрительность мне понравилась. Дом из круглых бревен с двускатной крышей – приземистый и очень широкий, как будто распластавшийся по земле – стоял посреди большого луга, сбегающего по склону вниз. Здесь все плоскости наклонные. На склоне, как белые облака, лежали и стояли в траве овцы и козы. Наверное, ферма получила название в их честь.

За поворотом дорога шла в гору. Я увидел в стороне несколько крупных серых валунов и устроился на камне, чтобы перевести дух. Не тот дух, что входит в мои легкие – дышал я легко и мог спокойно прошагать хоть целый день – но тот, которым так важно не падать. Что мне предстоит, – думал я, – и что я могу? Задор и гордость вдохновляли и поддерживали меня всю дорогу сюда, но, увидев ферму, я вдруг затосковал. Отправляя меня в путь, ты сказала, что мне предстоит умиротворить раздор между матерью и детьми – достанет ли у меня ума и таланта это сделать? Станет ли эта неведомая мне мать слушать меня? – зависит, очевидно, от того, смогу ли я найти нужные слова… Внезапно я совсем скис – так, что готов был сдать назад и отложить все до завтра. Напрасно я пытался взбодриться, вспоминая, что я лучший твой ученик, что ты сама доверила мне этот случай – в тот миг все казалось ничтожным.

И тогда я просто стал вспоминать тебя. Я столько раз следовал за тобой взглядом, столько прислушивался к тому, что ты говоришь, что теперь мне было нетрудно представить, как ты входишь в дом вместе со мной. Ты была бы спокойна и дружелюбна. Ты бы улыбалась. Ты бы сказала, что сердце первой встречи – наблюдение. Мы смотрим на людей, а люди смотрят на нас, и главное – не делать резких движений. Люди сами хотят говорить – сказала бы ты, – нам нужно лишь слушать. Это всего лишь первая встреча, – сказала бы ты, – мы просто не успеем навредить. Мы можем только не понравиться.

В том-то, знаешь ли, и беда. Ты-то всем нравишься. А я?

Ладно, конечно же, я пишу тебе не с дорожного камня. Легко догадаться, что я все-таки встал и продолжил путь – вооруженный, быть может, твоей улыбкой, незримо витающей возле меня. Или твоим вечным напутствием: «Соник, не придирайся к себе, делай дело». Ты часто говоришь «делай дело» и похлопываешь рукой об руку – то ли подгоняя, то ли подбадривая. Я тоже похлопал, сидя на камне – и рассмеялся.

Так, даже издалека, ты умиротворила мои опасения. Значит, наше искусство действует!

Я пересек луг и подошел к дому. Странное это строение. На дорогу дом обращен глухой стеной, к которой лепится пристройка, на вид вроде маленькой веранды. Дверь пристройки окружена резными деревянными узорами, но ни молотка, ни звонка рядом с ней я не нашел. В окошки была видна еще одна дверь в толстой бревенчатой стене: легко было догадаться, что, сколько бы я ни стучал, вряд ли это постукивание будет услышано в доме. Вот так задачка: прежде, чем гадать, как помочь, ты еще попробуй войди к этим людям… Я стоял перед дверью дурак-дураком.

Смейся, но мне помогла песенка, баллада, внезапно пришедшая на ум – как подсказка от далекого друга. Я промурлыкал:

Не ищи любви, девица, подожди, пока

Под окошком в час известный постучит рука.

И пошел искать окно.

Может быть, я и дурак. Но зато образованный и начитанный!

Окно нашлось со стороны, обращенной к озеру. Створки были приоткрыты, и, когда я громко постучал по синему ставню, наружу удивленно выглянула женщина.

– Добрый день! – беззаботно сказал я. – Хозяева дома?

– Я хозяйка. А что ж вы не заходите? – был мне ответ.

Женщина махнула рукой в сторону, и я понял, что она приглашает меня войти. Я вернулся к дверям, потоптался немного, ожидая, что кто-нибудь выйдет навстречу – но, видно, в этих краях так не принято. Пройдя веранду и отворив другую дверь, я оказался в полутемных сенях, освещенных крохотным окошком под самым потолком. Под окошком на сундуке две девочки с серьезным видом играли в куклы под наблюдением толстой кошки. Увидев меня, они встали и чинно поздоровались.

– И где же мне найти хозяйку? – спросил я, невольно улыбаясь.

– Мама там, – пискнули они, показав рукой на дверь в дальней стене – на этот раз обитую чем-то вроде теплого одеяла.

Сколько же у них тут дверей?

Толкнув последнюю, я наконец оказался в кухне, посреди которой господствовала белая печь. Тут же, наконец, встретила меня и хозяйка – молодая румяная женщина с приветливыми светлыми глазами: трудно было поверить, что у нее может быть такой раздор с детьми, который требует помощи миротворца… Может быть, я ошибся?

– Вы, наверное, за сыром? – спросила хозяйка, прежде чем я успел начать заготовленную речь.

– Я – брат Софроник из Ордена миротворцев, – ответил я, далеко не так весомо, как мне мечталось.

В ответ на это хозяйка и смутилась, и разволновалась, и, кажется, растерялась. Обмахнув передником тяжелый дубовый стул, она пригласила меня сесть. Я присел к столу, улыбаясь и дружелюбно помалкивая, чтобы дать ей время освоиться с моим присутствием в доме.

– Меня зовут Аги, – сказала хозяйка фермы.

– Очень рад знакомству, – начал я, но она, перебив меня, внезапно выпалила:

– Разве нам не должны были прислать женщину? И… ну… кого-то постарше? Простите.

Чего я боялся, то и сбылось. Да еще так в лоб, неприкрыто и откровенно. Чувствуя, как горят уши и щеки, я мучительно подбирал слова, чтобы ей ответить, а Аги, между тем, продолжала огорченно говорить:

– Вы только не обижайтесь, но мы ведь писали в ваш Орден. Нам прислали ответ, что письмо передали какой-то сестре Марит, и чтобы мы ждали миротворца. Мы подумали, что сестра Марит и приедет.

– Сестра Марит – старшая миротворица Детского двора! – возмутился я. – Было бы странно, если бы она отправилась к вам лично.

«Какой-то сестре Марит» – подумать только. Я так разозлился, что забыл про всякое смущение.

– Конечно, кто бы не хотел, чтобы их случаем занялась лично сестра Марит! Чего она не знает о мире и раздорах между родителями и детьми, того, наверное, не знает никто. Поэтому Орден не может разбрасываться, посылая ее направо и налево – она работает на Детском дворе и учит новых миротворцев. Если нужно – вы можете приехать и обратиться к ней, она обязательно постарается помочь. Но ведь вы написали, что помощь нужна на месте. Сестра Марит выбрала самого подходящего из своих учеников и отправила сюда. Если она так сделала, стало быть, видела в этом смысл. Но, – остывая, рассудительно закончил я, – нам в Ордене неизвестно то, что известно вам. У вас есть свои резоны. Поэтому, конечно, и решение остается за вами.

Марит, мне было в тот миг так обидно! Только вот не могу толком сказать, за тебя или за себя.

Пока я так пылко говорил, Аги присела напротив, облокотившись о стол и сложив под подбородком маленькие крепкие руки. Она смотрела на меня так кротко и ласково, что весь мой запал потух, и я поник, ожидая ее ответа.

– Простите меня, не сердитесь, – задушевно сказала Аги. – Я верю, верю, что вы хороши в своем деле. Я сама виновата – нужно было все описать яснее. Помощь нужна моей старшей сестре – но сама она не стала бы обращаться за ней, поэтому я сделала это тайно. Я надеялась, что женщина, миротворица, которую пришлет Орден, сможет войти в ее дом и заслужить ее доверие – ну и, после, как-то подействовать на то, как она обращается с детьми. Как вы это делаете. Я, простите, даже не знала, что на вашем Детском дворе есть мужчины – мне это и в голову не приходило.

Кстати, она хорошо говорит – для хозяйки фермы, я имею в виду. Выговор у нее четкий, и слова она подбирает легко, как человек, знакомый с книгами. Это меня успокоило и ободрило. Улыбка у нее была милая, смущенная.

Я заметил:

– Не слишком верится в то, что тайная помощь может принести пользу. Да и сколько времени понадобится, чтобы ваша затея сработала?

– Время – деньги, я понимаю, – деловито кивнула Аги с хозяйственной прямотой. – Мы прикинули цену – плата большая, но для нас посильная.

Тут ее светлые глаза замигали и, растеряв всю свою деловитость, она горестно шепнула:

– Жалко племянников! Сил нет смотреть.

– Сколько их? – спросил я, сочувствуя ее грусти.

– Четверо, – вздохнула Аги.

Что сказать, Марит. В ту минуту я совсем уже смирился с тем, что придется мне отправиться восвояси, и только надеялся, узнав побольше, найти для Аги добрые слова или, может быть, описать тебе, как обстоят дела, чтобы ты в другой раз выбрала миротворца получше. Словом, я приготовился хорошенько ее расспросить, когда дверь отворилась и на пороге явился Берт.

Я не хочу его тебе подробно представлять, потому что еще ердит на него за все, что произошло позже. Берт— муж Аги. Пока пусть этого будет достаточно.

В двух словах Аги рассказала ему наше горе. Все время, пока она говорила, он пристально рассматривал меня, а после спросил, давно ли я в Ордене. Я не утаил, что Орден – вся моя жизнь, и что с тех пор, как в четырнадцать лет я вошел в его стены, все мои мечты и надежды связаны с миротворцами. Годы усердной учебы и работы на Детском дворе под началом лучшей из наставниц, верю, не прошли для меня даром. Мне нечего стыдиться – ты сама выбрала меня.

Берт слушал и кивал головой. Мне показалось, уважительно – и я чуть приободрился.

Видно, что обоим им было неловко передо мной за то, как все вышло.

– Пусть Моуз сбегает в город, скажет Пири, что миротворец здесь, – пробормотал Берт, и Аги вышла – видимо, чтобы передать его распоряжение.