– Нет. Ха-ха. Вот сюда льешь воду, и растет травка. Очень модно.
– Ясно.
– А вы надолго здесь останетесь?
– Нет, – неуверенно ответил Лев Борисович, – вот сдам комнату и уеду.
– Тогда вам сейчас уже нужно звонить по агентствам. Такую комнату – проблема сдать. Ни лифта, ни мусоропровода. Балкона, кстати, тоже нет. Кроме того, она не приватизирована. Это тоже проблема.
– Откуда вы все знаете?
– У нас вся квартира не приватизирована. Когда живешь в коммуналке, хочешь– не хочешь, а жилищный кодекс прочтешь.
– А вы комнату снимаете?
– Нет. Я типа наследство получил. Бабушка меня в последний момент прописала. Два года назад. Вот, решил, что лишний гимор не помешает. Лучше б клетку в Бутово, но свою.
Лев Борисович с трудом следил за телеграфными фразами своего нового знакомого.
– Все настолько плохо?
Юра пожал плечами.
– Безмазово. Я даже жениться не смог.
Причем тут женитьба, Лев Борисович не понял.
– Кстати, вас как зовут? – спросил Юра. – Память на имена никакая.
– Лев.
– Юра. Двинем что ли домой?
В прихожей они разделись, и Юра сказал:
– А хотите, приглашаю вас в гости. У меня есть «Финляндия Кранберри».
– Что это?
– Клюковка. И колбаса.
Лев Борисович подумал, что не стоит прямо сейчас звонить Маше, чтобы в первый же день не надоесть.
– Конечно, с удовольствием.
– Вот эта моя комната.
Юра включил свет.
– Хорошо у вас, – сказал Лев Борисович и подошел к эркеру. Из окна был виден двор с помойкой и соседний салатовый дом.
– Садитесь в кресло, – благородно предложил Юра, открывая холодильник.
– Это удобно, что у вас холодильник в комнате.
У самого Льва Борисовича холодильник стоял в коридоре рядом с холодильником Виктора Палыча.
– И телефон, – на столе лежала трубка радиотелефона. – Только когда я говорю, у всех соседей первая программа вырубается. Сэнкс год, они еще не въехали, от чего это.
– А от чего?
– Радиотелефон и первая программа тэвэ на одной частоте работают. Ну вот: колбаса в тарелке, водка в рюмках. За знакомство?
– За соседство, я бы сказал.
Они выпили. Лев Борисович проглотил слюну.
– Дерьмо водочка, – согласился Юра, – Очень сладкая.
– Пойдет, – Лев Борисович почувствовал желание тоже говорить односложно.
Выпили еще. И еще. Закурили.
– А чем вы занимаетесь? – Лев Борисович с уважением поглядел на компьютер.
– Перевожу. Какие-то боевики бесконечные. Хоть не любовные романы. Еще учу одного урода писать сочинения.
– А сами пишите?
– Что, сочинения?
– Нет. Стихи, прозу, что-нибудь?
– С чего вы взяли?
– Не могу объяснить. Просто мне кажется, что в вас должно быть что-то еще… не только ради денег, а что-то серьезное. Вы из тех, кто может творить.
Юра опешил. Лев Борисович запил свой монолог водкой и с шумом втянул воздух.
– Насчет творить это вы загнули, – смущаясь протянул Юра. – Я пишу. Прозу. Точнее я все время сочинял стихи, но они какие-то… никакие были. Но всем, конечно, нравились. Еще бы им не понравились. Рифма, смысл какой, – Юра выпил. – В итоге – неплохая песня на три аккорда. А сейчас мне хочется что-то высказать, что-то сделать, только без толку все.
– Но вы пишите?
– Пытаюсь.
– Так что же без толку?
– Трудно сказать. Мне кажется, я отстал со своими порывами лет так на сто. Какая там современность? Я вообще не понимаю, что такое XX век. Откуда они такие взялись? Что им надо? Вот прошлый век. Я их понимаю. Я им сочувствую. Байрон, Жюльен Сорель, Дама с камелиями и собачками. А в России: Чацкий, потом Онегин, Печорин, Рудин, Лаврецкий, и наконец, Базаров и Лиза Бахарева, которой уже некуда. С другой стороны – Лопухов и Рахметов. Все понятно. «Кто виноват» сменяется «Что делать». А Герцен. Я прочитал почти все труды Герцена. Лирику Огарева прочитал, письма. Мне смешны их шутки. Я бы поехал в Сибирь освобождать Чернышевского. Бомбу в царя я бы, правда, кидать не стал. Вот с этого момента меня уже начинает поташнивать, с народовольцев этих. Вы замечали, что это просто страшно: изучать историю. Как детектив читать, когда ты знаешь, кто убийца, а герои еще нет. И делают глупость за глупостью. Так и хочется им крикнуть, рассказать, что они натворили своей историей. Наш век – это просто плевок в рожу.
Лев Борисович испуганно поднес руку к лицу.
– Кому?
– Да мне, хотя бы. Две мировые войны. Полеты в космос. Психоанализ. Ложь, секс и видео. Что я могу сказать этим людям?
– А про следующий век вы что думаете? – задумчиво спросил Лев Борисович.
– Боюсь, я в него совсем не впишусь, – грустно ответил Юра. – Мне снова кажется, что я живу в детективе, в котором знаю концовку. Только другие ее пока не знают.
– Вы не выглядите старомодным.
– Вы меня не поняли. Я современен, я тоже все знаю. Меня нельзя ничем увлечь, я абсолютно пуст внутри. У меня нет ни капли таланта..
Они еще выпили. За талант. Лев Борисович поспешил сменить тему.
– Я завтра уеду, скорее всего. Обратно в монастырь.
– А комната?
– На пару дней. Оформлю отпуск, возьму кое-какие вещи и вернусь. Буду заниматься квартирным вопросом.
– Вы так не хотите жить в Москве? Подождали бы еще немного, соседний дом уже расселили. Фирма одна, дали всем квартиры в зеленой зоне.
– Мне не нужна квартира в зеленой зоне, я живу в деревне. Честно говоря, я очень привязан к этой квартире, в ней прошли лучшие годы моей жизни. Мы только приехали в Москву, мне дали общежитие, а Саша жил здесь с отцом.
– Саша?
– Мой племянник. Мы с ним были ровесниками, обоим по восемнадцать.
– А откуда вы приехали?
– Из-под Львова. У меня там уже никого не осталось, Рива, как отца похоронила, так тоже сюда переехала.
– Ревекка мать Саши?
– Да… мать. Саша погиб семь лет назад. Это ее сильно подкосило. Она и меня воспитала, но… Знаете у нас в семье были странные отношения. Ревекка была вроде как мать, а отец мой – он и отец, но по возрасту годился мне в дедушки. Я так и не знал до конца, как к нему относиться, даже как его называть. В мыслях все время сбивался на имя-отчество.
Лев Борисович замолчал. Юра резал колбасу кружочками и не успокоился, пока не порезал весь кусок. Потом налил водку в рюмки.
– Вы сюда учиться приехали?
– Да, Суриковку закончил.
Разговор сдох. Лев Борисович посмотрел на часы.
– Половина первого.
«Уходи же, ну уходи», – подумал Юра. Минут через десять должен был начаться «Ночной портье» по телевизору. Мысленно Юра уже простился со Львом Борисовичем, пожелал ему спокойной ночи и счастливо доехать, а теперь приветствовал Дирка Богарта и Шарлотту Ремплинг.
– Пойду я спать, а то просплю семичасовую электричку.
– Конечно. Заходите еще, когда вернетесь.
– Непременно. Спокойной ночи.
– Спасибо за компанию. Приятно было познакомится.
Юра
Я бы еще извлек из мозгов несколько вежливых фраз, но он уже ушел, тогда я слил остатки водки в стакан, разбавил апельсиновым соком, кинул лед, взял подушку, лег на диван, как был в ботинках, и включил телевизор.
Нравится мне этот фильм. Вообще-то я люблю простые фильмы с незатейливым юмором, типа, «День Сурка» (О, «День Сурка!») или те, где много крови, только не вестерны, но тут что-то есть. Воспоминания молодости? Такая страсть. Такая женщина. И фашисты забавные. Завтра я обедаю с Марой и подарю ей эту фигню из цветочного. Странно, такая тусовочная девушка, а про свой бездник ни слова. Моя невеста была готова полгорода пригласить на всю ночь танцевать. Или что-нибудь выкинуть. В прошлом году мы с ней отправились в казино, где-то на ВДНХ, выиграли двести грин, потом все просадили и пошли домой пешком. А по дороге залезли в фонтан на Пушке, чтобы выловить оттуда деньги и словить тачку. Пришли домой, и я сразу уснул, а она до утра где-то мельтешила и потом на меня страшно обиделась.
Все-таки жизнь прекрасна. С тех пор, как мы расстались, я почти свое свободное время провожу на диване с включенным телевизором. А Мара очень красивая. Таких даже в телевизоре нет. Я люблю ее, я всегда ее любил, с тех пор как увидел. Я и сейчас счастлив от того, что она просто есть. Правда, в последнее время мне хочется, чтобы она стала моей. Или я опять все испорчу?
В какой-то момент я, наверное, заснул, потому что мне приснилось, что огромный негр в пурпурной шелковой пижаме уверяет меня, что он мой брат и зовут его Саша, а потом мы с ним куда-то едем и ищем фамильные сокровища, а нас преследуют нацисты. Проснулся я, когда мы с черным братцем закапывали чей-то труп в окрестностях Амстердама.
Настроение у меня было как раз для работы. Я перевел начерно главу (вначале я пишу что-то на бумаге, а потом красиво и осмысленно набиваю это в «кипятильник»). Еще неделя, и перевод можно сдавать. Потом выпил растворимого кофе на кухне.
– Этот уехал? – как бы между делом спросила Зоя, которая варила там кашу.
– Почему?
– Дверь заперта, плаща нет.
– А я откуда знаю?
– Видела вчера, вместе пришли. Пьяные.
Все, замечен в сотрудничестве с врагом.
– Уехал. (Театральная пауза). Но вернется через пару дней. С работы уволится и вернется.
Зоя хрюкнула и пошла класть масло обратно в Ревеккин холодильник.
Детский сад какой-то. Я вернулся в комнату, открыл ящик стола и достал белую папку. Два моих рассказа и несколько, как я думаю, удачных стихотворений. Что я вчера ему нес? Что я плохой писатель, потому что устарел, еще не родившись? Современная мысль и форма от меня безнадежно ускользают – по мне, так современное искусство настолько стремится быть в авангарде… в авангарде всего, что совершенно утратило связь с реальностью. Кино создается из кино, книги из книг, картины из картин. В любой рецензии можно прочесть: «Финал произведения отсылает нас к.. начало к…, которое, в свою очередь, отсылает нас к…». И еще раз отсылает. Так и едешь со всеми пересадками. Книга – это путешествие, а писатель… а писатель – пилигрим, пролагающий путь другим. Может, я просто боюсь отправиться в это странствие, боюсь, что потеряюсь на первой же развилке?
С этой свежей мыслью я убрал папку в стол и сел печатать то, что уже перевел. Зрение у меня минус три, но по жизни я очки не ношу, только, когда работаю. К полудню я закончил, выключил махину, побрился, почистил зубы, надел чистую толстовку и позвонил Маре на работу. Она работает секретарем какого-то завотдела «Московской Правды», и у нее есть перерыв на обед.
– Добрый день. Мара Алексеевна?
– Я слушаю.
– Это Юрий Викторович. Мне было назначено.
