Марине постелили в девичьей детской. От матушки Натальи веяло таким покоем, уверенностью и добродушием, что и Марине рядом с ней стало как-то покойно и тепло. Это был первый семейный дом, в котором она оказалась после долгой детдомовской жизни и последних скитаний. Дом, где её приютили, согрели и обещали помочь. И будущее уже не казалось ей таким беспросветно-неопределённым. Едва она прикоснулась к подушке, как словно поплыла куда-то и через минуту отключилась совсем.
В квартире было светло и тихо, на улице под окном звонко чирикали воробьи. Солнце стояло где-то высоко над маленьким балконом, и только его лучи, отражённые от стёкол соседних домов, радужным веером рассыпались по старому истёртому паласу. В её доме всё было старое: и потрескавшаяся полированная мебель, и скрипучая, постанывающая под её хлипким телом кровать с прикроватной тумбочкой в комплекте. И давно немытая стеклянная люстра. И, стоявший в гостиной за потускневшими дверцами серванта, подаренный ей сослуживцами на очень давний юбилей, чайный сервиз. А ещё старыми и даже старинными были книги. Простой длинный стеллаж, тянувшийся вдоль стены столовой, был заставлен книгами, стоявшими на полках в два ряда, а то и сложенными стопкой друг на друга. Её любимые книги, которые скрашивали теперь её одиночество. Только шторы в её доме были совсем новыми. На их покупке настояла матушка Наталья. Они долго выбирали по каталогу плотность и расцветку ткани, и, наконец, Старуха выбрала ту, которая была ей по душе. Шторы были болотного цвета с красивой серой полосой. Старый пожелтевший тюль тоже пришлось заменить. Она не сразу привыкла к этим переменам, но теперь они ей даже нравились.
Старуха любила свежий воздух и спала с открытой форточкой даже зимой, завернувшись до самого носа в пуховое одеяло. Сейчас лёгкий тёплый ветерок с улицы покачивал новую тюлевую занавеску и дышать сегодня было на удивление легко. За окном ворковали голуби. С голубями она дружила много лет, хотя всё время приходилось отмывать запачканные продуктами их жизнедеятельности стёкла и подоконник. Едва она подкатывала в своём кресле к окну, как они слетались к ней тесной стаей, хлопая крыльями, толкаясь и пиная друг друга. На подоконнике всегда стоял тазик с перловкой, она открывала окно, высыпала крупу иногда прямо на головы птицам и ласково ругала их за жадность и недружелюбие.
– Ничего себе – «голуби мира», убить друг друга готовы за зерно… Да перестаньте вы клеваться, как не стыдно! Всем хватит…
По крайней мере, голуби были единственными Божьими тварями, которые в ней нуждались.
По выходным дням под любимый колокольный звон Старуха подъезжала к окну и до самого начала службы смотрела на прихожан, спешащих на литургию. Верующих людей в городе было очень много, и особенно это ощущалось по воскресеньям. Ей было и грустно и радостно наблюдать за ними. Иногда, несмотря на слабое зрение, она то ли узнавала, то ли угадывала в ком-то из них давних своих знакомых.
Старуха много лет жила одна и привыкла обходиться без посторонней помощи. Удобное инвалидное кресло всегда стояло вплотную к кровати. Она переползала с постели на его сиденье, поёрзав несколько, располагалась в нём удобно и через специально расширенные проёмы дверей, почти без проблем, дефилировала по просторной двухкомнатной квартире. Могла подъехать к входной двери и открыть её редкому гостю, могла поставить чайник и разогреть еду, с некоторой заминкой переползала на унитаз, хватаясь цепкими костлявыми руками за специальные, сделанные по её указанию, поручни на стенах туалета. Но годы делали своё. Нога, бывшая когда-то здоровой, теперь часто подворачивалась, когда, пересаживаясь в кресло, Старуха на неё вставала. Когда она раскатывалась по квартире, болели плечи и ныла спина, а уж как долгими бессонными ночами доставали её боли в раненной ноге!
Так же быстро, как здоровье, портился её характер. Кроме глубокой старости, атеросклероза и несколько лет назад пережитого тяжёлого инсульта тому было много причин: исковерканная войной жизнь, не сложившаяся женская судьба, отсутствие дорогих и близких людей… С годами всё больше стирались в её памяти прекрасные годы юности в Ленинграде, занятия с любимым педагогом в хореографическом училище, яркий дебют на сцене Кировского театра. Жизнь её была такой долгой и утомительной, что иногда Старухе казалось, что всё произошедшее до войны случилось не с ней, а с кем-то другим. Словно кто-то просто рассказал ей о тех счастливых годах, о которых она почти перестала думать. Даже о работе в любимой библиотеке она вспоминала всё реже. А ведь это было прекрасное время: работа приносила ей большое удовлетворение. Елена Ивановна Бахтина была всё время на виду – всё-таки заведующая городской библиотекой. Она участвовала в различных городских и областных конференциях и пленумах, организовывала и проводила читательские встречи, при библиотеке создала прекрасное литературное объединение, которое получило признание по всему Уралу. Стареющая на глазах мама требовала внимания и заботы, но пока она была жива, Елена Ивановна чувствовала себя семейным человеком. Можно было подолгу рассказывать старушке о новых интересных книгах, о докладах на последней конференции и читать ей короткие рассказы из нового журнала. В редкие выходные они, не спеша, прогуливались в городском парке и посещали службы в храме. Но мама давно, очень давно оставила этот мир, любимую библиотеку переселили в новое здание на другом конце города, ездить туда с больной ногой изрядно постаревшей Елене Ивановне было невозможно, и она уволилась. О бывшей заведующей очень скоро забыли, а она год за годом стала всё больше и глубже погружаться в бездну одиночества и болезней. Мир её, в конце концов, сузился до размеров квартиры, только любимые книги позволяли покидать её пределы. Она всё больше и дальше удалялась от людей, которые её теперь раздражали. Тем, кто пытался по долгу службы, или по доброй воле скрасить её одиночество, искренне поддержать, помочь, было с ней очень непросто. Возле её постели сменились несколько женщин из социальных служб. Они добросовестно выполняли свои обязанности, ходили в магазины, готовили еду, убирали в квартире, даже гладили постельное бельё – но Старуха была всегда чем-то недовольна: то купленное мясо скверное, то каша пригорела, то наволочка плохо выглажена. Социальные работницы недолго выдерживали её капризы, часто сменяли друг друга, отказывались от такой неблагодарной клиентки. Помочь ей пытались и пожилые женщины из прихода, сами прожившие нелёгкую жизнь – всё напрасно. Она постоянно их подозревала в мелком воровстве, обвиняя то в пропаже старых кружевных салфеток, а то и какого-то одеяла. Вряд ли она в самом деле считала их нечистыми на руку, но обижая других, вымещая на них всю горечь своего нынешнего существования, она чувствовала непонятное странное удовлетворение.
Был только один человек, которого она чтила и даже побаивалась, – это был её духовник, настоятель храма отец Михаил. Они знали друг друга много лет, на его глазах она старела всё глубже и глубже, но и батюшка не молодел, с годами набираясь житейской мудрости, тонкости в общении со своей паствой, умении понимать и прощать людей. Когда Старуха после тяжёлого инсульта уже не смогла посещать храм, когда с ней ещё занимался логопед и только понемногу начали появляться движения в парализованной руке, он стал приходить к ней со Святыми дарами, исповедовал, иногда соборовал. Она звонила ему в храм, они договаривались о встрече, батюшка приходил в условленное время, и они, как старые друзья, подолгу разговаривали обо всём. Отец Михаил всегда находил темы для беседы, иногда духовной, иногда мирской.
Но вчера вечером он неожиданно позвонил сам, спросил позволения прийти, и не одному, а в сопровождении матушки и прихожанки. Старуха не любила чужих людей, быстро от них уставала, но отказать священнику и единственному своему другу не смогла.
Как обычно, звонок в дверь раздался в точно назначенное время. Старуха неспешно пересела с постели в инвалидное кресло, подкатила к входным дверям, отперла несколько замков, и без улыбки поздоровалась со своими визитёрами. Матушку Наталью она хорошо знала, а вот эта молодая девица… Марина на всю жизнь запомнила этот ледяной оценивающий взгляд.
– Не робей! – Успела шепнуть Марине на ухо матушка, крепко сжав её плечо.
Они скинули с ног лёгкие босоножки, и босиком друг за другом последовали в комнату вслед за хозяйкой, лихо развернувшей своё скрипучее инвалидное кресло.
Старуха так и осталась в нём сидеть, положив костлявые кисти на кожаные подлокотники. Отец Михаил благословил её и опустился на стул рядом.
– А мы, Елена Ивановна, к Вам не с пустыми руками, – с несколько поддельным оживлением сказала матушка Наталья. – Мы с Маришкой с эклерами к Вам пожаловали. Я ведь знаю, что Вы эклеры любите.
– Ишь ты, – поджала губы Старуха. – Всё-то Вы знаете! Ну, так ставьте чайник, заварка в буфете, заварите свежего чаю, у меня там старый… Чашки из сервиза возьмите, найдёте, небось, не в первый раз.
– Найду, найду! – Приветливо отозвалась матушка, увлекая Марину за собой в кухню, где многозначительно ей подмигнула.
Старуха специально отправила неожиданных гостей из комнаты. Вялое любопытство немного расшевелило её. Захотелось узнать, зачем отец Михаил привёл к ней эту девицу. А он не спешил, видимо, не зная, с чего начать. Поговорили о здоровье, о нынешнем лете, угасающем за окном.
Потом он аккуратно поставил дароносицу на освобождённый журнальный столик подле её постели и приступил к выполнению своего долга. Очень сложно исповедовать такого человека, как Елена Ивановна: запертого до конца дней своих в четырёх стенах, вымещающего на случайных людях горечь своего одиночества. Наконец, отец Михаил причастил её.
За время проведения таинства Старуха изрядно устала, но так и осталась сидеть в своём кресле.
– Ладно, отец Михаил, дипломат Вы мой… Говорите, зачем Вы эту девицу с собой привели?
Отец Михаил улыбнулся в заметно поседевшую бороду. Борода его приобрела серебристый оттенок, о котором говорят «благородная седина», за последние пару лет из тех восемнадцати, что она его знала. Старуха почувствовала тепло его мягкой руки на своей высохшей кисти, свисавшей с кожаного подлокотника.
– Елена Ивановна, помогите девушке. Сирота она, выпускница детдома. Жить ей негде. Приютите на время, сделайте богоугодное дело… Государство детдомовцев обязано жильём обеспечить. Закон такой. Но с жильём в городе очень плохо, пока у неё не получается. Но у нас в храме очень серьёзный юрисконсульт, я уже переговорил с ним. Он готов помочь. Я уверен, что со временем нормальная комната у девочки будет.
Неспешно отец Михаил рассказал Старухе краткую историю жизни Марины, которую узнал сам только накануне.
Она слушала его, не перебивая, но как только он замолчал, поджала тонкие губы и решительно мотнула головой.
– Нет, нет, отец Михаил. Даже не думайте! Как это я впущу квартирантку, о которой в первый раз слышу. Вы сами её вчера знать не знали, а сегодня в мой дом на постой определяете. Простите, сделайте милость, но у меня не богадельня и не ночлежка для бездомных. Почему Вы вдруг решили, что ко мне можно привести с улицы кого угодно?
Старуха не только рассердилась, она обиделась.
Отец Михаил внимательно посмотрел на неё.
– Позвольте, я Вам одну легенду расскажу.
– Легенду? – Удивилась она и пожала костлявыми плечами. – Что же, расскажите легенду.
– Один старец задал своему духовному чаду три вопроса: «Какое время самое главное в твоей жизни? Какой человек самый главный в твоей жизни? И какое самое главное дело в твоей жизни?» Не смог его ученик сразу ответить на эти вопросы. История эта длинная, подробности я рассказывать не буду, но ответы были такими: самое главное время – нынешнее, потому что прошлого уже нет, а будущее будет ли – неизвестно. Самый главный человек тот, который сейчас стоит перед тобой. А самое главное дело – это то, которое ты можешь сделать для этого человека.
Священник замолчал. Старуха тоже молчала, глядя куда-то в сторону.
Он повторил свою просьбу ещё раз мягко, но настойчиво.
– Елена Ивановна, приютите девушку. Воспитания она сурового, к послушанию приучена. Вам во всём будет помощница, и в магазин, и по дому что – всё сделает. Это будет поистине христианский поступок.
– Я примерной христианской не была последние лет тридцать, и Вам, мой дорогой духовник, это известно более, чем кому-либо, – почти сдаваясь, произнесла Старуха.
Наотрез отказывать она больше не решалась.
– Я подумаю, – сказала едва слышно, так и не решившись посмотреть ему в глаза.
– Так ведь ей ещё вчера некуда было деваться. Она у нас ночевала.
– У Вас? – Она помолчала. – Ладно, позовите. Я с ней поговорю.
Отец Михаил прошёл в кухню, спокойно сказал Марине.
– Ступай, Елена Ивановна поговорить с тобой хочет.
Матушка быстро перекрестила Марину, достала из кармана свою расчёску и пригладила её белёсые вихры. Шепнула ей на ухо.
– Ну, с Богом! Как бы и что бы она тебе ни говорила – терпи. Учись христианскому смирению. И не свисти. Сделай милость!
Марина робко вошла в комнату. Старуха впилась в неё взглядом. Переодевшаяся в доме священника и причёсанная Марина выглядела вполне пристойно
– Как тебя зовут?
– Марина. Марина Найдёнова.
– Найдёнова, значит. После войны многие дети были Найдёновы… Ну, так и чем ты мне можешь быть полезна? Допустим, с пылесосом ты справишься. Стиральную машину включить сможешь, если я тебя научу, в магазин сходишь, продукты купишь, если деньги на свои прихоти не потратишь. Ну, а есть приготовить, суп там, кашу сможешь?
– Я купила сегодня кулинарную книгу. Я постараюсь.
– Постараюсь, значит… Ну, ладно. На первое время яичницей с сосисками обойдёмся. Ты не куришь?
Марина затрясла головой.
– Не-а!
– И не пробовала?
– Пробовала, конечно. Ещё в шестом классе. Только меня сразу вырвало тогда. И после этого меня от запаха табака тошнит, я на сигареты смотреть не могу.
– Ну, и слава Богу! А наркотики тоже пробовала?
– Я чё – совсем ненормальная?
Отец Михаил с трудом сдержал улыбку. Наташа спряталась за дверь кухни.
– Это я скоро пойму. – Продолжала Старуха свой допрос.
– А как у тебя с деньгами? Ты меня тут не обчистишь?
Марина вспыхнула, покраснела, чуть было не вспылила, но сдержалась.
– У меня кредитная карта есть. Нам в детдоме выдали. Мне денег хватает.
– Вот как… А учиться не думаешь?
– Пока не знаю. Некогда было думать. Надо было сначала жильё найти.
– Думать, моя дорогая, всегда надо. Тем более тебе, поскольку по твоему поводу больше некому задумываться.
Марина устала быть смиренной, ответила, упрямо тряхнув головой.
– Я хорошо закончила школу. Я, наверно, в медицинский колледж пойду.
Старуха удовлетворённо кивнула.
– Ну, что ж… А жить на что собираешься? Твоих детдомовских денег, я думаю, надолго не хватит.
Марина пожала плечами.
– Опять не думала? Коли в медики решила податься, так иди в больницу санитаркой. Ну, и чего морщишься?
– Я чё-нибудь другое поищу. Не хочу горшки выносить.
Матушка Наталья, стоявшая опять в дверях кухни, погрозила Марине пальцем.
– Ишь ты какая аристократка! – Презрительно произнесла Старуха. – А медику именно с горшков начинать надо. А если в моём доме останешься, скоро и за мной ночные вазы выносить придётся.
Марина вздохнула, сдаваясь.
– Я подумаю.
– Тут и думать нечего. В больнице – ночные дежурства. День будет свободный и для учёбы, и для работы по дому.
Неожиданно раздался звонок в дверь.
– Открыть, Елена Ивановна? – Спросила матушка.
– Вообще-то я больше никого не жду. Ну, да пусть она откроет… – Костлявый палец указал на Марину. – Учти, замки у меня хитрые, потренируйся, коли здесь жить собираешься. Спроси, кто там, и в глазок посмотри, прежде, чем дверь распахивать.
Марина вышла в прихожую. Священник, присутствовавший при разговоре, вопросительно посмотрел на Старуху. Она покачала головой.
– Ой, не знаю, отец Михаил. Ой, не знаю… Дикая она какая-то.
Марина с замками разобралась неожиданно быстро. Заглянула в дверной глазок. За дверью, искажённые увеличительным стеклом, стояли мужчина и женщина средних лет. Марина спросила
– Кто там?
Последовала довольно долгая растерянная пауза. Потом мужской голос произнёс.
– Мы к Елене Ивановне.
Марина нерешительно открыла дверь. У мужчины в руках был огромный букет садовых цветов, очевидно, привезённых с дачи. Женщина держала круглую коробку с тортом.
– Это мы, Елена Ивановна! – Зычно крикнул мужчина поверх Марининой головы, входя в прихожую. – Сергей и Светлана!
Вошедшая женщина просверлила Марину ледяным взглядом.
Никому неведомые мысли пробежали по лицу Старухи. Она то ли обрадовалась, то ли огорчилась. Внимательный психолог, наверно, уловил бы в её глазах и отблеск злорадства.
– Проходите сюда, – сказала она громко и закашлялась. – Что там с чаем, матушка?
–Так у меня давно всё готово, Елена Ивановна.
– Доставайте ещё две чашки, несите сюда!
Матушка вошла с подносом, быстро накрыла чай на журнальном столике на колёсах рядом с кроватью Старухи.
– А ты, девушка, чего ждёшь? – Повернулась та к Марине. – Поставь цветы в ту голубую вазу, которая там на серванте. Видишь? За цветы спасибо, – повернулась она к очередным своим гостям. – Ну, а торт – это лишнее. У нас пирожные есть.
Тем не менее, торт был втиснут между чашек. Он так и остался завязанным розовой ленточкой из фольги.
С цветами Марина справилась быстро и вопросительно посмотрела на Старуху. Та, наконец, сделала широкий жест, приглашая к чаю всех присутствующих. Тесно сдвинувшись коленями вокруг журнального столика, гости Старухи притихли.
– Все сели? – Словно режиссёр, оглядела присутствующих хозяйка. В её голосе теперь звенели хриплые, откровенно злорадные нотки. – Самое время вас друг другу представить.
Она начала со священника и пошла по кругу.
– Это духовник мой, старый друг, отец Михаил. Это – матушка Наталья, частенько мне помогает…
– Мы у Вас встречались. – Буркнул себе под нос мужчина. Его спутница, молча кивнула.
