Сергей Кисляков "Снегопад"

– Всё, Саша, концы в воду, – Кравченко устало сел на диван, расстегивая китель, – Никого не осталось. Как теперь будем искать оставшиеся два миллиарда?

Он вопросительно поглядел на напарника, задумался, но тут же резко хлопнул рукой по дивану и поднялся, расслабляя галстук.

– Займись протоколом, опросом там, – капитан нервно пошевелил пальцами, – я буду во дворе.

6

После трёх часов ночи 4 марта снегопад закончился и ударил сильный мороз.

На пустынной просёлочной дороге, тянувшейся через редколесье в сторону Новоторска, в двух десятках километров от города, появился человек в продранном летнем костюме. Словно выросший из прошедшего снегопада, он постоял некоторое время в раздумье, всё сильнее съеживаясь от холода, и пошёл по свежему снегу в сторону едва приметного городского зарева.

Поднявшийся северный ветер разогнал тучи и холодная луна осветила путнику белую полосу дороги, уводящую через призраки густых кустарников к чёрной полосе леса.

Черняев замерзал. Как ни кутался он в свой лёгкий пиджак, из которого на спине были вырваны клочья, как ни старался посильнее ударять в мягкий снег ботинком при каждом шаге, согреться ему не удавалось. Тонкая рубашка с четырьмя прожжёнными на груди дырами обжигала его кожу своим холодом.

Холодный океан неба покрылся блестящими льдинками звёзд, и Черняеву показалось, что ветер, выдувающий живое тепло, идёт из открытого космоса, становясь все сильнее и морознее.

До города Черняев не дошел.

7

Ни морозный день пятого марта, ни последующие три дня, заполненные выходными и праздником, не внесли ясности ни в дело о двух миллиардах, ни в судьбу обречённого на опалу Кравченко. Только 10 марта решением Москвы капитан был отстранён от дальнейшего расследования и вызван для отчёта в Главное разведывательное управление Генерального штаба. Ему дали день на передачу дела местным «органам» и одиннадцатого числа Кравченко стал участником областного совещания в Управлении внутренних дел.

– Ну, вот и собрались, – начальник управления громко хлопнул по лежащему перед ним толстому делу, оглядел через длинный стол присутствующих и тонкие очки с тонированными стеклами, блеснув в дробившемся через окно утреннем луче, придали особую зловещесть его деревенскому лицу.

– Капитан военной разведки Кравченко сейчас нам объяснит, что наработала его сводная группа и как мы все хрястнули рылом в грязь четвёртого марта.

Кравченко не удостоил его взгляда и, поднимаясь с места, объяснил, кому он подчинён и где он будет отчитываться, но в двух словах рассказал всю предысторию той убийственной для многих ночи.

Он рассказал, как в середине января 1992 со счёта одного из центральных военных округов по фальшивым авизо было снято около пяти миллиардов рублей, выделенных из бюджета на снабжение. Как в начале февраля в министерстве задались вопросом, перефразированым из забытой песенки – «Куда уходят деньги, в какие города?», и как министерство безопасности и внутренних дел, занятое реорганизацией, охотно согласилось, что ответ на этот вопрос лучше будет спеть самому министерству обороны. В министерстве обороны дело сунули военной прокуратуре, та порекомендовала подключить военную разведку, а в конце этой цепи оказался недавно отозванный из-за границы капитан Главного разведывательного управления Олег Кравченко, которого ни песня начальства, ни вопрос, ни ответ на него нисколько не интересовали, но которому, тем не менее, пришлось на всё это отвечать.

За неделю с небольшим капитан объездил три города, при содействии местных «органов» проследил путь денег, которые сначала шли к югу, а затем резко свернули на восток, кочуя со счёта на счёт мелких фирм, и вернул армии большую часть суммы, на этих счетах осевшую по ходу дела. Остатки денег тем временем продолжали уходить к границе Казахстана и к 1 марта оказались в Новоторске на счету акционерного общества «Форос», промышлявшего розничной торговлей вблизи крупного военного завода.

До Новоторска Кравченко добрался утром третьего марта, предвкушая окончательный возврат денег и прекращение песни, но следующая ночь преподнесла ему трупы директора «Фороса» Анатолия Баркина, уголовного «хозяина» города Павла Лаврикина, или «Лаврика», двух его помощников, а также самого инициатора взрыва – главного бухгалтера «Фороса» господина Семёнова. К этому тут же добавилось бесследное исчезновение заместителя директора «Фороса» Виктора Черняева и его новоявленного знакомого Александра Ивлева, который, впрочем, к делу прямого отношения иметь не мог.

Судьба, в которую уже давно и безоговорочно верил Кравченко, очередной раз дала ему шанс изменить своё будущее, но затем, словно передумав, отняла его, чтобы направить жизнь своего подопечного в новом, и вовсе неожиданном, направлении. Ход событий преломился в ивлевской квартире, и уже больше ничего не зависело от чьей-либо воли.

Кравченко потерял всех свидетелей, потерял след денег и утратил на время последний интерес к их поискам. Всё было кончено, и он успокоился, продолжая неспешно собирать информацию.

Труп замёрзшего Черняева нашли 7 марта на просёлочной дороге в четырёх километрах от города. Как и зачем Черняев изловчился туда попасть, почему вырядился в летний костюм и простреленную рубашку, потом объяснили просто – «имел конфликт с сообщниками или конкурентами».

Девятого марта городской морг выдал одной безутешной семье труп Ивлева со следами удушения. Семья отказалась его хоронить как своего и потребовала разбирательства. Обнаружили, что в морге храниться ещё один, настоящий, труп с такой же биркой, как и на Ивлеве, и это объяснило скандальную неприятность. Подобный оборот дела укрепил местные «органы» во мнении, что деньги увела из «Фороса» более «деловая», и, судя по всему, заезжая группировка.

Когда Кравченко всё это изложил и сел на место, начальник Управления принялся долго распространяться о некомпетентности представителей военного ведомства, о личной неподготовленности Кравченко, об отсутствии у него юридических знаний и о неумении составлять документацию и отделять существенные факты от несущественных. Вся ответственность за провал операции была не без облегчения возложена на капитана армейской разведки, который упустил и деньги и преступников, потому что его никогда не учили искать ни того, ни другого.

А Кравченко глядел на заснеженные ветки за окном, спрашивал себя, почему ему не повезло именно весной, в то время, когда всем должно везти, спрашивал, почему ему всегда не везло весной, и утешал себя мыслью, что за весной всегда наступает лето, и что каким-нибудь летом ему наверняка повезёт.

Часть первая

1

Лето выдалось безнадёжно жарким и потому вызывало некоторую печаль разочарования. Уже после полуночи Дима Старовойтов решился, наконец, спастись от комаров под одеялом, но вскоре едва там не задохнулся. Проклиная родную природу, он угробил ещё полчаса своего ночного времени на травлю насекомых, после чего и сам уснул мёртвым сном.

Той же ночью Старовойтов проснулся от смутного ощущения, что его затягивает гигантский водоворот.

Тревожил закрытые глаза яркий свет в комнате и Старовойтов с опаской открыл их, потому что знал, что в квартире, кроме него некого быть не должно. Свет и вправду горел ярко, но рассеивался как-то неправильно, не освещая углов комнаты и тех мест, где обычно стояли и лежали мебельные тени. Старовойтов, ещё не испытав по этому поводу удивления, вскочил и бросился в коридор своей четырёхкомнатной квартиры.

Все двери были распахнуты, всюду горел такой же странный свет и всюду, не обращая на него внимания, деловито вели какие-то невразумительные приготовления неизвестно к чему одинаковые мужчины в однообразной военной форме. Дима выглянул в окно и увидел, что все окна соседних домов ярко светят в сиреневой ночи, что ровные улицы под ними вздыбились холмами, что такие же люди в форме копошатся и собираются куда-то в каждой из квартир города. Сам не зная почему Старовойтов бросился искать свои документы, чтобы что-то кому-то доказать, но руки его тут же стали ватными от убийственного осознания беспомощности. Он смутно понимал, к чему готовятся люди в его квартире и знал, что теперь он никто и слушать его не станут. Боясь привлекать внимание собиравшихся, он сел на ещё тёплую кровать и сидел, мало-помалу забывая свою должность, свою фамилию, своё имя и саму свою жизнь, теперь уже не имевшую для него значения. Когда забвение стёрло последние его воспоминания, обнажился страх, разорвавший сон Старовойтова…

Он сидел на кровати, закрыв руками лицо, а в квартире было пусто. Входная дверь была заперта. Рассвет уже прокрадывался сквозь окна, играя в стеклах и меняя расцветку обоев. Тяжело дыша, Старовойтов нашёл в сумраке сигарету и босиком поплёлся на лоджию.

Было не больше пяти часов утра. Рассветная панорама, открывавшаяся с высоты третьего этажа, порадовала Старовойтова чистотой неба и совершенной безлюдностью улиц и балконов. Радость эту омрачали три кота, сидевшие под лоджией у подвального окна и изредка оравшие друг на друга, а так же два собутыльника, невнятно объяснявшиеся на уцелевшей скамеечке перед подъездом.

Собутыльники сидели к Старовойтову лицом. Ближним из них был потерявший координацию речи молодой человек в дорогом светлом костюме. Контрастным дополнением к нему служил мощный армейский майор, фуражка которого болталась на ободранных детьми ветках сирени. Майор размахивал руками и весело гоготал, поглядывая на разделявшую их опустевшую бутылку, а молодой человек кивал ему в ответ, хотя алкогольное поражение нервной системы и не давало ему выразить всю радость в полной мере.

Когда сигарета Старовойтова докурилась до середины, военный махом допил из горлышка остатки коньяка и выбросил бутылку в сирень, после чего компания распалась, – майор бодро ускакал в одну сторону, а молодой человек, волоча свой черный пластиковый чемодан едва ли не по асфальту, утащился в другую.

Старовойтов облегчённо вздохнул, запустил горящей сигаретой в собрание котов и вернулся в комнату, где тут же свалился обратно в кровать.

2

Той же ночью, когда солнце уже давно покинуло землю, жара ещё долго не могла растаять. Она переливалась по пустынным улицам, наполняя духотой квартиры и подвалы.

Майора Смотрова, пробиравшегося в темноте по неосвещённым улицам к своему далёкому и давно уснувшему дому, жара совершенно не беспокоила.

Майор Смотров был радикальным оптимистом, причём его оптимизм происходил напрямую от его простодушия и незамысловатости, и, чем больше в нём эти качества проявлялись, тем дальше от реальности пролегал горизонт этого оптимизма. И вообще Смотров был человеком хорошим, как отмечали его сослуживцы из штаба, каждую пятницу зазывавшие его на пьянку, где все хорошие качества майора отмечалась уже за столом. Пятница была единственным днем, когда майор дозволял себе уйти «в отрыв», в прочие же дни он проявлял завидное чувство дисциплины, что на его карьере почему-то никак не отражалось.

Мучаясь по этому доводу обидными мыслями, майор каждую пятницу пробирался домой пешком по ночному городу, наполненному, по слухам, ночными грабителями. Но за все пять лет службы в городе бандиты по дороге ему ни разу не попались и это тоже стало его расстраивать. Теперь Смотров сам каждую пятницу искал ночных злоумышленников, вынашивая по отношению к ним разные террористические планы.

И в эту ночь он бодро вышагивал по невидимому асфальту, выискивая глазами спрятавшихся бандитов. Пьяный рейд Смотрова и теперь мог закончиться безуспешно, если бы он не «срезал угол», сокращая путь домой, и не пошёл по самому тёмному двору в стороне от главных магистралей. Тёмный двор ничем его не порадовал, а следующий был и вовсе освещён припозднившимися окнами нижних этажей. Посреди этого двора слышался осторожный скрежет чугуна по асфальту – некая тёмная фигура ворочала крышку канализационного люка. Смотров, стараясь не делать выводов, приблизился и поинтересовался у тёмной личности, для какой такой надобности она занимается столь неблагородным делом.

Личность встрепенулась, бросила своё занятие и сообщила, что попала в колодец по злой случайности, или наоборот, по любезности слесарей, забывающих ставить люки на место. При слабом красноватом свете ближайшего окна было заметно, что личность и вправду побывала в колодце – её светлые однотонные брюки явно потеряли однотонность ниже колен.

– Ну, юноша! – выразил Смотров сразу несколько противоположных чувств и сам задвинул люк, – Ты, что, прям так туда и просвистел?

– Да нет, слегка, – пытаясь скрыть напряжение ответил тот и вытер грязные руки о чистую часть брюк. Майор смекнул, что молодой человек сегодня тоже «в отрыве» и это резко изменило ход его мыслей.

– Вот звери – люки открывают! Вот всегда у нас бардак! – произнёс он ключевую фразу и несколько веков взглянули на молодого человека с её высоты. Молодой человек, представившись Виктором, в долгу не остался: после четвёртого обмена мнениями по поводу бардака они переместились на скамейку под ободранными кустами, являвшими противоположность красоты, которой они служили. Затем Виктор вынул из своего чемодана бутылку коньяку, и обсуждение быстро набрало обороты. После полуторачасового разбора недостатков управленческих структур всех уровней, а так же ущербности менталитета некоторых слоев общества, Виктор извлёк из чемодана чистые брюки, тут же переоделся, а старые выбросил в ночь, чем удивил майора. По этому поводу они едва не подрались, но ещё тлевшая в голове Виктора искра разума от такого исхода уберегла.

Эта искра погасла на рассвете, когда майор получил возможность говорить один, делясь неприятными впечатлениями от собственной жизни, но тут молодой человек, словно оживлённый солнечными лучами, прервал его дефектно произнесённым вопросом:

– А ты, майор, смерти боишься?

– Да ну..? – майор задумался, – Хрен его знает…

– Вот именно, – голова Виктора проделала замысловатый поворот к собеседнику, – Это кто может знать? А? А чего её бояться… А число сегодня какое?

– Да четвертое июня уже, – удивлялся майор вопросу, а заодно и теме разговора, – Ну вот, юноша, начинается!

– Чего начинается? – оживился Виктор, но майор уже рассказывал нечто смешное и размахивал руками, позабыв о неприятных впечатлениях своего жизненного пути. Около пяти утра они расстались и тут же забыли друг друга, как будто и вправду ничего и не начиналось.

3

Новый день начался для Димы Старовойтова через пару часов и все видения прошедшей ночи он помнил хорошо. Поэтому, не вставая с кровати, нажал Дима на кнопки телевизионного пульта и попытался отвлечься утренней программой, но после летающих слонов ему показали белку в колесе и телевизор был выключен. Белки за подобным занятием Диму раздражали с детства, но причину этой нелюбви вспомнить он никогда не пытался и до конца своих дней так и не вспомнил. Впрочем, испортить Димино настроение белка уже не могла, потому что дальше его портить было некуда.

В отличие от ушедшего несколько лет назад в безвестность неудачливого капитана Кравченко, господин Старовойтов на свою жизнь жаловаться особо не мог, хотя и делал это нередко. В свои неполные тридцать он успел заполучить и должность, и деньги, но причиной его успехов была известная в области фамилия его родственников. Происхождение Димы в глазах окружающих догола ощипывало лавра его успеха и полностью отрицало его способности. Это было почти неправдой, но доказывать обратного никто не пытался, даже сам Дима. Впрочем, его внешность и вовсе исключала высокое происхождение, если таковое вообще бывает. Он был низок и широк, черноволос и грубоват лицом, а двухнедельная щетина, которой, к счастью, не было, заставила бы прятаться встречных прохожих на вечерней улице. Но ни щетиной, ни устрашающими личными качествами Дима не обладал и поэтому вполне пристойно руководил пресс-службой главы областной администрации, перед этим проделав короткий путь по местным печатным изданиям. Глава администрации пользовался повсеместной тихой непопулярностью и за глаза обвинялся в тяжких прегрешениях, часть которых складывали и на Диму, прилично замешанного в губернаторских делах. Старовойтова это не беспокоило. Не беспокоила его и семья, которой он не торопился обзавестись, поскольку, по его мнению, если куры не клевали денег, то о дурами дело обстояло иначе.

Но настроение Димы, испорченное в это утро нехорошим сном и нудной белкой, резко изменилось к лучшему, когда он вспомнил о своей сегодняшней миссии. И, закончив утренние дела, Дима погрузился в свою машину и поехал в аэропорт.

4

Проснувшись около полудня, майор Смотров с удивлением ощутил чувство страха и поднял глаза на жену. Он подумал о том, что не знает, что у неё на уме, сколько злобы на него у неё накопилось и не даст ли она ему по голове топором, который может держать за спиной. Но жена Смотрова, женщина беззлобная и, можно сказать, смиренная, ни у кого подобных опасений вызывать не могла, и майор, слегка поразмыслив, решил, что он просто дурак и что пить следует в меру, особенно перед командировкой.

Командировки были, пожалуй, основным занятием Смотрова. В его задачу как офицера штаба входила предварительная инспекция воинских частей перед всякими иными инспекциями и визитами более крупных чинов, и сегодня майор отбывал к южной границе округа для проверки гарнизонов, ибо намечались крупные учения, за ходом которых должны были следить все высокие чины округа и командиры соединений, в основном ходе учений не участвовавших.

Успокоившись, майор пообедал, привычно собрал вещи и позвонил своему начальнику полковнику Рутковскому, которому тут же и поведал о весёлых, но его мнению, событиях этой ночи. Рутковский, явно стараясь пропускать рассказ мимо ушей, посмеялся над их вчерашней попойкой и заказал привезти кое-что из поездки, чему Смотров не удивился, так как подобное просьбы давно относил к своим служебным обязанностям. Жена Смотрова в очередной раз обозвала его про себя «безотказным дурачком», но виду не подала, а лишь вздохнула после прощания, когда её муж вышел из квартиры и его шаги стихли на лестнице, как стихает биение сердца. Жене Смотрова стало страшно.

К вечеру того не дня Смотров уже ехал по жёлтой грунтовой дороге к гарнизону в Семёновском, где намечалось расположить штаб учений. Время суток было, пожалуй, самым жарким, сухая глиняная пыль пробивалась в кабину и сушила губы, а одноэтажные деревянные казармы на полигоне показались майору иссохшими, хрупкими и способными захрустеть и рассыпаться от брошенного камня.

Когда Смотров и сопровождающие вошли в первую казарму, лишь стойкость и верность своему положению не дали майору бросится к бачку с водой. Вместо этого он подошёл к дневальному, топтавшемуся на тумбочке под негодующими взглядами офицеров и командира части и спросил строго и громко:

– Ну что, солдат, смерти не боишься?

– Никак нет! – рявкнул тот, привыкший к любым вопросам.

– Молодец! Чего её бояться! Что случись, насмотришься… – понёс отсебятину Смотров, но прервал мысль и, не обращая внимания на переглядывающихся офицеров, взялся за кружку с водой. Тут к нему и вернулись утренние тревожные опасения, быстро переросшие в страх. Смотров скосился на дневального, пытаясь отгадать, хочет тот его убить или нет, и в самом деле едва не умер, поперхнувшись водой.

5

Дима Старовойтов прибыл в аэропорт не для того, чтобы улететь в одну из Стран счастья, а чтобы встретить дочь подруги семьи, решившую посетить Новоторск по одной ей известному делу. Подруга семьи, ещё в советское время связавшая свою жизнь с весьма обеспеченным французом, почему то уехала от свободы на запад как только эта свобода появилась, и поселились во Франции, где получила работу и деньги, которых никогда бы не увидела, оставшись на родине. Николь Ангран, как именовали их дочь, уехала из страны вместе с ней как раз в ту ночь, когда в Новоторске искали деньги, собирали трупы, а капитан Кравченко печально глядел на заводские факелы, не в силах совладать с тоской. Прежнюю свою родину Николь не вспоминала, да и что ей было вспомнить, кроме детства, а к новой уже привыкла и не обращала на неё внимания, найдя себе занятие, далёкое от бурных жизненных течений.

Молодая приятная блондинка не разочаровала Старовойтова внешне, но в остальном их встреча прошла скованно и немногословно, ибо если Дима и помнил Николь очень смутно, то Николь Диму не помнила совсем. Более того, слегка потрясённый её манерами Дима почувствовал своя неотесанным и всю дорогу до гостиницы молча вёл машину, чтобы не портить о себе впечатления.

Наконец, утром 5 июня Дима забрал Николь из её временного приюта, отвёз в администрацию области, посадил в своём кабинете, напоил кофе и с вожделением приготовился выслушать суть её дела.

– Понимаете, Дмитрий, – начала Николь, – у себя в центре я занимаюсь одной интересной темой, Если вы читали Данте, то в шестнадцатой книге «Ада» есть такие терцины:

Мы истину, похожую на ложь,

Должны хранить сомкнутыми устами…

Дмитрии захлопал глазами, и у него перехватило дыхание от подобных глупостей, а перспектива общения с Николь показалась ему вселенским издевательством. Но Николь, не удивившись скромной реакции собеседника, сообщила, что Данте ещё при жизни спрятал часть поэмы, что потом сыну Данте приснился сон про этот тайник, и что именно там недостающую часть и нашли. Потом стали говорить, что тайник был не единственным, потом решили, что всё это чушь, но в 1929 году обнаружили рукописной список отрывка из поэмы. Список был явно века семнадцатого, но в нём, именно в 16 главе «Ада» после строфы 129 шли ещё около шестидесяти строф, возможно перенесённых из более раннего списка. Саму поэму Данте издавали в печатном виде с 1472 года, а в наши дни было исследовано заново семьсот манускриптов века четырнадцатого, но нигде не было хотя бы намёка на те шестьдесят строф. Их объявили хулиганской выходкой, а сама рукопись ушла в частные руки.

– И что, ценная была рукопись? – очень невинно спросил Старовойтов.

– Нет, не очень, – вздохнула Николь, и Дима осторожно перевёл взгляд да потолок.

– Для науки вообще никакой ценности, – уже забыв про Диму, продолжала Николь, – Просто мне очень нужно знать эти шестьдесят строф. Я даже могу немного за них заплатить…

И Николь рассказала, что году в тридцатом молодой физик Аркадий Ивлев увёз рукопись в Россию, под конец жизни осел в Новоторске, где и умер в 1980 году. И если у него остались родственники, то, возможно осталась в живых и рукопись.

Дима крепко задумался. С одной сторона ему не хотелось гоняться за вещами малоинтересными, с другой – можно было извлечь из этого кое-какую выгоду хотя бы о перспективе. Если жизнь убрала с витрины коммерческие планы, то планы личные никто пока не трогал. И вообще, подумал он, если родственники Николь сейчас подметают валюту вениками, то какая разница, дура их дочь или прикидывается?

– Найти в городе человека дело плёвое, – улыбнулся, наконец, Старовойтов и позвонил в адресный стол УВД, но там отмели его необоснованный оптимизм, заявив, что если Ивлевы в городе и были, то давно уже выбыли. Дима не успокоился и позвонил в областное управление своему старому знакомому в приличном чине. Тот посодействовал, и часа через два картина нарисовалась тупиковая.

Старовойтов узнал всё, что было известно о так называемом «деле «Фороса», погубившего Ивлева-младшего, и то, что его личные записи к делу не приобщались, и, если имелись вообще, остались в квартире вместе с вещами, библиотекой и мебелью. Через шесть месяцев, благодаря нечеловеческой активности соседки Ивлева – Екатерины, его комната ввиду отсутствия наследников была уже упомянутой Екатерине передана, вещи Ивлева также перешли в фактическое владение соседки и большей частью были упомянутой Екатериной проданы или уничтожены. В материалах дела никаких личных записей Ивлева не имелось, а само дело «Фороса» за истекшие годы никак не продвинулось ввиду одновременной смерти всех лиц в нём замешанных.

– Ничего свое научные вопросы! – не выдержал Старовойтов и схватился за голову, – Куча трупов, да ещё бешенные бабки, которые пропали!

Николь, плохо знакомая с русским жаргоном, хотела спросить Диму причём тут пропажа сумасшедших старух, но вовремя сообразила о чём идет речь, и посетовала, что и сама подобного оборота не ожидала. Более того, заметила она, если в России все вопросы теперь решаются именно так, то ей лучше очень быстро собраться назад в Париж. Дима успокоил её невразумительным враньём и подвёл итог:

– Ладно, что мы имеем? Все умерли. Вещи и рукописи пропали, пропали несколько миллионов долларов, если кто-нибудь догадался перевезти рубли в – доллары. И ничто нигде не всплыло до сих пор…