Не дивись, что, когда приступаешь к добродетели, отовсюду источаются на тебя жестокие и сильные скорби, потому что и добродетелию не почитается та, совершение которой не сопровождается трудностию дела. Ибо по сему самому, как сказал святой Иоанн, она и наименована добродетелью: «Добродетели, – говорит, – обычно встречать затруднения; она достойна порицания, когда привязана к покою». Блаженный монах Марк сказал: «Всякая добродетель именуется крестом, когда исполняет заповедь Духа». Посему-то вси хотящии жити в страхе Господнем и о Христе Иисусе, гоними будут (2Тим.3:12). Ибо говорит Он: аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по Мне грядет (Мк.8:34). Кто не хочет жить в покое, тот, погубив душу свою Мене ради, обрящет ю (Мф.16:25). Для того предварил Он тебя и предложил тебе крест, чтобы ты определил себе смерть и потом уже послал душу свою идти во след Его.
Ничто так не сильно, как отчаяние (т.е. когда человек определит себя на скорби до смерти): оно не знает, чтобы кто победил его десными ли то, или шуими. Когда человек в мысли своей отсечет надежду по отношению к жизни своей, тогда нет ничего дерзностнее его. Никто из врагов не может противостать ему, и нет скорби, слух о которой привел бы в изнеможение мудрование его, потому что всякая приключающаяся скорбь легче смерти, а он подклонил голову, чтобы принять на себя смерть.
Если во всяком месте, во всяком деле, во всякое время во всем, что ни захотел бы ты совершить, обречешь себя в уме своем на труды и скорбь, то не только во всякое время окажешься благодерзновенным и не ленивым, чтобы противостать всякому представляющемуся тебе неудобству, но от силы ума твоего побегут от тебя устрашающие и ужасающие тебя мысли, обыкновенно порождаемые в человеке помыслами, устремленными к покою (телесному). И все, что встречается тебе трудного и неудобного, покажется тебе удобным и легким. Нередко будет встречаться с тобою противное тому, чего ты ожидал, а быть может, никогда не встретится с тобою ничего подобного.
Искушения и скорби в добродетели
Добродетели одна другой преемственны, чтобы путь добродетели не был трудным и тяжким, чтобы можно было преуспевать в них по порядку (постепенно), и находить в этом для себя облегчение, и чтобы таким образом самые скорби, переносимые ради добра, соделались любезными, как нечто доброе. Ибо никто не может приобрести действительной нестяжательности, если не убедит и не уготовит себя к тому, чтобы с радостию переносить искушения. И никто не может переносить искушений, кроме уверившегося, что за скорби, к участию которых и подъятию уготовил он себя, можно приять нечто, превосходящее телесный покой.
Посему во всяком, кто уготовал себя к нестяжательности, сперва возбуждается любовь к скорбям, а потом приходит к нему помысл не быть стяжательным относительно вещей мира сего. И всякий приближающийся к скорби сперва укрепляется верою, а потом приближается к скорбям. Кто отрешится от вещественного, но не отрешится от действенности чувств, разумею зрение и слух, тот уготовит себе сугубую скорбь и будет сугубо бедствовать, и скорбеть. Лучше же сказать: какая польза лишить себя чувственных вещей, а чувства услаждать ими? Ибо от страстей, производимых сими вещами, человек терпит то же самое, что прежде терпел при обладании ими на деле, потому что памятование о навыке к ним не выходит у него из мысли. А если мысленные представления вещей без самых вещей производят в человеке болезненное чувство, что скажем о действительном приближении к ним?
Не тот любитель добродетели, кто с борением делает добро, но тот, кто с радостию приемлет последующие за тем бедствия. Не великое дело терпеть человеку скорби за добродетель, как и не колебаться умом в избрании доброго своего изволения при обольстительном щекотании чувств.
Содержи всегда в памяти превосходящих тебя добродетелию, чтобы непрестанно видеть в себе недостаток против их меры.
Добродетель есть не обнаруживание многих и различных дел, совершаемых телесно, но самое мудрое в надежде сердце, потому что правильная цель привязывает его к Богу. Ум без дел телесных может совершать доброе, а тело без сердечной мудрости, если и делает что, не может извлечь из него пользы. Впрочем, человек Божий, когда находит удобство к совершению доброго дела, не утерпит, чтобы не доказать любви к Богу трудом делания своего.
Когда приближаешься к постели своей, скажи ей: «в эту ночь, может быть, ты будешь мне гробом, постеля; и не знаю, не придет ли на меня в эту ночь, вместо сна временного, вечный будущий сон». Поэтому, пока есть у тебя ноги, иди вслед делания, прежде нежели связан ты узами, которых невозможно будет разрешить. Пока есть у тебя персты, распни себя в молитве, прежде нежели пришла смерть. Пока есть у тебя глаза, наполняй их слезами, прежде нежели покрыты они прахом. Как роза, едва подует на нее ветер, увядает; так если внутри тебя дохнуть на одну из стихий, входящих в состав твой, ты умрешь. Положи, человек, на сердце своем, что предстоит тебе тотчас отшествие, и непрестанно говори себе: «вот у дверей уже пришедший за мною посланник. Что же я сижу? Переселение мое вечно; возврата уже не будет».
Если не имеешь дел, не говори о добродетелях. Паче всякой молитвы и жертвы драгоценны пред Богом скорби за Него и ради Его, и паче всех благоуханий воня пота их. Всякую добродетель, совершенную без телесного труда, почитай преждевременным и неодушевленным плодом чрева. Приношения праведных – слезы очей их, и приятная Богу жертва – воздыхания их во время бдений. Воззовут ко Господу праведные и угнетаемые тяжестью тела, и в болезни возшлют моления к Богу, и на вопль гласа их придут на помощь к ним Святые Чины ободрить и утешить их надеждою, потому что Св. Ангелы, по близости своей к Святым мужам, имеют общение в их страданиях и скорбях.
Для того, чтоб положить основание добродетели, лучше всего человеку держать себя в устранении от дел житейских и пребывать в законе, освещающем правые и святые стези, как указал Дух Святой чрез Псалмопевца (Пс.22:3; 118:35).
Ненасытность души в приобретении добродетели обращает в свою пользу часть видимых (чувственных) вожделений сопряженного с него тела. Всякую вещь красит мера. Без меры обращается во вред и почитаемое прекрасным.
Сокращенные стези добродетелей суть добродетели родовые, потому что не имеют они большого расстояния между многими стезями жития от одной стези до другой: не выжидают ни места, ни времени, не допускают расточения, но тотчас принимаются за дело и исполняют это.
Добродетель, какую творит кто ради других, не может очистить душу, потому что вменяется пред Богом в награду дел. Добродетель же, которую человек творит сам в себе, вменяется в совершенную добродетель и достигает того и другого, то есть и вменяется в воздаяние, и производит очищение. Посему устранись от первого и последуй второму. Без попечения же о втором оставить первое есть явное отпадение от Бога. Но второе заменяет собою первое, если и не будет сего первого.
Доброделание
Посему явно, что иной, вначале пренебрегая малым, побеждается и, таким образом, дает врагу повод нападать на него в великом. Кто не заботится о том, чтобы хотя на краткое время продолжилась временная жизнь его, тот побоится ли озлоблений и скорбей, приводящих к желанной для него смерти? Это брань рассудительная, потому что мудрые не позволяют себе замышлять о великих подвигах, но терпение, показываемое ими в малом, охраняет их от впадения в великие труды.
Поэтому диавол усиливается сначала сделать, чтобы оставлена была непрестанная сердечная молитва, а потом внушает пренебрежение к установленным временам молитвы и правила, совершаемого телесно. И, таким образом, вначале помысл предается слабости – вкусить прежде времени какую-нибудь малость пищи и что-либо самое незначительное, и ничтожное, а по впадении в нарушение воздержания своего человек поползается в невоздержность и блуд.
Сначала одолевается желанием (лучше же сказать, маловажным представляется это в глазах его) посмотреть на наготу своего тела или на другую какую красоту членов своих, когда снимает с себя одежды свои или когда выходит он для телесной потребности, или входит в воду и расслабит чувства свои, или смело положит руку под одежды свои и начнет осязать тело свое, а потом восстанет уже на него и прочее одно за другим. И кто прежде охранял твердыню ума и скорбел о чем-либо одном из сказанного, тот отверзает тогда к себе широкие и опасные входы, потому что помыслы (скажу уподобительно), как вода, пока отовсюду бывают сдерживаемы, соблюдают добрый свой порядок, а если мало из твердыни своей выступят наружу, производят разорение ограды и великое опустошение.
Ибо враг днем и ночью стоит у нас перед глазами, примечает, выжидает и высматривает, каким отверстым для него входом чувств наших войти ему. И когда допущено нами нерадение в чем-либо одном из сказанного выше, тогда этот хитрый и бесстыдный пес пускает в нас стрелы свои. И иногда природа сама собою любит покой, вольность, смех, парение мыслей, леность и делается источником страстей и пучиною мятежа, иногда же противник тайно влагает это в душу. Но мы великие труды свои заменим, поэтому, трудами малыми, которые почитаем за ничто. Ибо, если сии пренебрегаемые нами труды, как показано, предотвращают многие великие подвиги, неудобоисполнимые труды, смятенные борения и тяжкие раны, то кто не поспешит сими малыми предварительными трудами обрести себе сладостный покой?
О, как удивительна ты, мудрость, как издалека все предусматриваешь! Блажен, кто обрел тебя. Ибо он свободен от нерадения юности. Если кто за малую цену или малую вещь покупает врачевство от великих страстей, то хорошо он делает. Ибо однажды некто из любомудрых, покачнувшись от слабости и ощутив это, быстро исправился, внезапно сев; другой, посмотрев на него, рассмеялся на это. Но он отвечал: «Не этого убоялся я, но боюсь небрежения: потому что малая небрежность нередко ведет к великим опасностям. А тем, что нарушил я порядок и вскоре исправился, показал, что я трезвен и не пренебрегаю даже и тем, что не страшно». Вот любомудрие – и в малом, и в незначительном, что ни делает человек, быть ему всегда трезвенным. Он уготовляет себе великое упокоение и не спит, чтобы не случилось с ним чего-либо противного, но заблаговременно отсекает поводы к тому (т.е. к противному) и ради маловажных вещей переносит малую скорбь, уничтожая ею скорбь великую.
А безрассудные малый близкий покой предпочитают отдаленному царству, не зная, что лучше претерпеть мучения в подвиге, нежели упокоиться на ложе земного царства и быть осуждену за леность. Мудрым вожделенна смерть, только бы не подпасть обвинению, что какое-либо из дел своих исполнили без трезвенности. Почему и говорит Премудрый: «будь бодрствен и трезвен ради жизни своей», потому что сон ума сроден истинной смерти и есть ее образ. А богоносный Василий говорит: «Кто ленив в чем-либо малом, о том не верь, что отличится он в великом».
Страх Божий есть начало добродетели
Называется же она порождением веры и посевается в сердце, когда ум устранен от мирской рассеянности, чтобы кружащиеся от парения мысли свои собрать ему в размышлении о будущем восстановлении. Для того чтобы положить основание добродетели, лучше всего человеку держать себя в устранении от дел житейских и пребывать в законе света стезей правых и святых, какие Духом указал и наименовал Псалмопевец (Пс.22:3; 118:35). Едва ли найдется, а может быть, и вовсе не найдется, такой человек, который бы, хотя будет он и равноангельный по нравам, мог вынести честь, и это происходит, как скажет иной, от скорого восприятия изменений.
Слово о добродетели требует сердца, не занимающегося землею
Всякая вещь обыкновенно стремится к сродному ей. И душа, имеющая в себе удел духа, когда услышит речение, заключающее в себе сокровенную духовную силу, пламенно влечет к себе содержание сего речения. Не всякого человека пробуждает к удивлению то, что сказано духовно и имеет в себе сокровенную великую силу. Слово о добродетели требует сердца, не занимающегося землею и близким с нею общением. В человеке же, которого ум утружден заботою о преходящем, добродетель не пробуждает помысла к тому, чтобы возлюбить ее и взыскать обладания ею.
Отрешение от вещества бытием своим предваряет союз с Богом, хотя нередко, по Домостроительству благодати, в иных оказывается последний предшествующим первому, потому что любовию покрывается любовь. Чин, обычный Домостроительству, инаков с чином, общим для людей. Но ты сохраняй общий чин. Если предваряет в тебе благодать, это – ее дело. А если не предваряет, то путем всех людей, каким шествовали они друг за другом, восходи и ты на высоту духовного столпа.
Всякое дело, совершаемое созерцательно и исполняемое по заповеди, данной для него, вовсе невидимо телесными очами. И всякое дело, совершаемое деятельно, бывает сложно, потому что заповедь, которая только одна, именно деятельность, ради плотских и бесплотных имеет нужду в том и другом, в созерцании и в деятельности. Ибо единое есть сочетание созерцания и деятельности.
Дела, показывающие заботливость о чистоте, не подавляют чувства, возбуждаемого памятованием прошедших проступков, но печаль, ощущаемую при сем памятовании, заимствуют из разума. И с сего времени ход припамятования производится в уме с пользою. Ненасытимость души в приобретении добродетели обращает в свою пользу часть видимых вожделений сопряженного с нею тела. Всякую вещь красит мера. Без меры обращается во вред и почитаемое прекрасным.
Инаково слово деятельности, и инаково слово прекрасное
И без опытного дознания чего-либо мудрость умеет украшать слова свои, говорить истину, не зная ее. Иной может толковать о добродетели, сам не изведав опытно дела ее. Но слово от деятельности – сокровищница надежды, а мудрость, не оправданная деятельностию, – залог стыда.
Что художник, который живописует на стенах воду и не может тою водою утолить своей жажды, и что человек, который видит прекрасные сны, то же и слово, не оправданное деятельностию. Кто говорит о добродетели, что сам испытал на деле, тот так же передает сие слушающему его, как иной отдает другому деньги, добытые трудом своим. И кто из собственного стяжания посевает учение в слух внемлющих ему, тот с дерзновением отверзает уста свои, говоря с духовными своими чадами, как престарелый Иаков сказал целомудренному Иосифу: Аз же даю ти единую часть свыше братии твоея, юже взях у Аморреев мечем моим и луком моим (Быт.48:22).
Преподобный Симеон Новый Богослов
Какие обиталища добродетелей?
Но посмотрим, какие и каковы суть обиталища добродетелей, за которые всякий должен пролить кровь свою, чтоб стяжать их? – Первое такое обиталище есть блаженное смирение, как сказал Христос Господь: блажени нищии духом, яко тех есть царство небесное. Желающий войти в сие обиталище смирения, а чрез него и в царство небесное, – если не предаст себя прежде на заклание, как овча, связанное по рукам и ногам, и на принесение себя в жертву руками всякого, кто захотел бы заклать его, и если не умрет совершенною смертию чрез умерщвление воли своей, – никогда не войдет в него и не стяжет его. Если же этого не стяжет, не стяжет и никакого другого.
Ибо тому, кто оставит эту добродетель, невозможно будет успеть ни в какой другой. Господь положил, чтобы добродетели следовали одна за другою в своем порядке и постепенно. Представь в уме своем, что добродетели в жизни людей являются, как некие острова посреди моря, отделенные один от другого водою, но соединенные посредством мостов и состоящие таким образом во взаимной связи.
Первая из этих добродетелей есть блаженное смирение, в которое вошедший западною дверью посредством покаяния и пробывший в нем довольное время выходит восточною дверью и, перешедши затем чрез мост, вступает в обиталище плача, а после того, как пробудет и там довольно времени, омоется, очистится и облечется в благообразие плача, перебегает и оттуда в жаждалище и алкалище правды, то есть в алчбу и жажду всякой добродетели. Потом идет он в палату милостивости и благоутробия и, перешедши чрез нее, или, лучше сказать, углубляясь паче и паче внутрь его, обретает царскую сокровищницу чистоты, в которую вступив, узревает невидимого Царя славы, седящего внутрь его.
Палата эта есть тело, царская сокровищница – душа, с которою, когда соединится Бог ради исполнения заповедей Его, делает ее всю божественным светом и богом чрез единение с Собою и благодать Свою. И только всякий проходящий означенным путем добродетелей приходит в сие боголепное состояние. Вступить в это шествие с другой стороны или, минуя то или другое обиталище, искусственным некиим способом перебраться в дальнейшее совершенно невозможно. Именно так, как сказано, определил входить в царство небесное Владыка Христос, – и быть сему иначе никак невозможно. Если пределы моря пребывают неподвижными, и морю нет возможности выступить из них, не тем ли паче сохранится неподвижным и неизменным то, чему быть так, а не иначе определил Господь в деле нашего спасения?
О том, что стяжание добродетелей покупается кровию
И вот я хочу раскрыть, сколько могу, что говорится о заповедях Божиих и о добродетелях, – об этих, видимых (на пути в царствие) зданиях, – как они велики и как прекрасны. Впрочем, читающий о сем как может по одним словам уразуметь и представить эти вещи? Никак не может. Если же и представить не может, то как может стяжать какие-либо из них, тем паче, когда они стяжаваются покупкою за известную плату? То же, что дать надобно, чтоб купить их, не золото есть и не серебро, а кровь. Каждый желающий из нас покупает их, одну за другою, кровию своею. И воистину, если кто не предаст себя на заклание, как овча, за каждую даже малейшую добродетель, и не прольет крови своей за нее, тот не стяжет ее никогда. Так Бог в экономии своей положил, чтобы мы покупали вечную жизнь произвольною смертию. – Не хочешь умереть произвольною смертию и жить вечною жизнию? – И вот ты мертв.
Если не стяжем добродетелей, то никакой не принесет нам пользы свобода от страстей
Тот опять, который подвизается не о том (только еще), чтобы получить прощение грехов своих, но уже о том, чтоб победить страсти, также делает все сказанное и гораздо еще большее того, и с радостию приемлет всякую находящую скорбь, и, если не приходит ничто скорбное, сам себя оскорбляет, но при этом еще всеусильно старается проходить всякое доброе делание, о котором слышит, что его проходили древние отцы, или видит, что его проходят отцы, живущие с ним, чтобы разными добродетелями и добрыми деяниями изгладить многие и разные страсти, чрез кои приобретают власть над нами демоны, и совсем изгнать их из души, а вместо этих страстей усокровиществовать внутри себя добродетели со всею ревностию души своей.
Ибо если не восподвизается он стяжать добродетели, то не будет иметь полного успеха в искоренении страстей, хотя и может успеть утомить их до значительной степени. Не тот достоин похвалы, кто не лихоимничает, но кто еще и милует; не тот уже и спасен, кто целым сохранил данный талант, то есть данный ему дар благодати, но тот, кто и умножил его; не тот ублажается, кто удаляется от зла, но тот, кто и добро делает; не тот любовь свою к царю являет, кто не входит в согласие с врагами его, но тот, кто и вооружается против них и противовоюет им по любви к царю. Об этом свидетельствует Сам Владыка наш Христос, когда говорит: иже несть со Мною, на Мя есть; и иже не собирает со Мною, расточает (Мф.12:30).
Этим словом Он ясно показывает, что кто всяким образом и со всем усердием не соблюдает заповедей Его, не стяжавает добродетелей посредством исполнения сих заповедей и не преуспевает чрез то паче и паче в исправлении сердца, а только воздерживается, как ему кажется, от злых дел, в добродетелях же не пребывает долгое время, но, предаваясь нерадению в исполнении заповедей Божиих, пресекает некоторым образом собирание сих добродетелей, тот не может сохранить даже того добра, которое, как ему думается, имеет, но чрез неделание заповедей теряет и его. Это именно и показывает слово Господа: иже не собирает со Мною, расточает.
В житейских делах не всегда бывает так, чтобы кто не собирает, а сидит бездейственно, уже и расточал, но в делах духовных всегда так бывает. Ибо Писание Божественное того, кто не делает добра, почитает грешником и объявляет, что он осужден будет, когда говорит: ведущему добро творити и не творящему, грех ему есть. И опять: проклят человек, творяй дело Божие с небрежением, – чего одного достаточно к тому, чтобы подвергнуть осуждению меня, нерадивого и ленивого. Если же тот, кто заповеди Господни творит с небрежением, проклят есть, не тем ли паче тот, кто совсем никакой не творит, или из тех, какие может творить, творит только некоторые? Стань рассматривать сие, и найдешь, что то же самое бывает и в мирских делах, и по гражданским законам.
Ибо раб, который, видя, как воры пролезли в дом господина его и окрадывают его, не препятствовал им и не кричал, а допустил им забрать все и убежать, осуждается господином своим, как наветник и вор, наравне с теми, покравшими его добро, хотя он и не содействовал им. Да и вы сами не осудите ли такого лукавого раба? То же самое всеконечно будет и со мною, – удерживаюсь сказать: и со всеми вами, – если мы удерживаемся только от худых дел, а не подвизаемся всеусильно стяжать и добродетели вместо худых навыков, и стяжать в такой полноте, чтобы явиться мужами совершенными, достигшими в меру возраста исполнения Христова, как заповедует нам святой Павел. И совершенно справедливо. Ибо если мы не сделаемся такими, то как можем именоваться и быть рабами Господа, воинами Христовыми? Как можем стать облеченными во всеоружие духовное, достойными зачисления в воинство Бога живого и способными явиться страшными врагам? Нет, нет; не можем мы сподобится этого.
Чрез покаяние совершается отмытие скверны прежних непотребных дел, а после такого очищения бывает причастие Святого Духа, но не просто, а в силу веры, расположения (крепкой решимости стоять не падая) и смирения кающихся от всей души; и не только после проявления таких расположений, но и после того, как получится разрешение грехов от духовного отца и восприемника. Почему хорошо каждодневно каяться, как повелевает заповедь. Ибо слова: покайтеся, приближися бо царствие небесное (Мф.3:2), возлагают на нас делание, не ограничиваемое определенным временем, а всегдашнее.
Кто исповедует себя грешником, тот делом показывает искреннее покаяние, чистое исповедание грехов своих, веру к духовному отцу, приявшему помыслы его, покорность и послушание в принятии на себя низких и презренных дел, послужение меньшим братиям, помогание немощным, и при всем том вседушное смирение и нрав непритворный, нелукавый и нелицемерный. Если и ты, от всей души и от всего сердца имеешь себя скуднейшим и ничтожнейшим паче всех людей, – с каковым расположением в неразрывной состоят связи всегдашнее сокрушение и радостотворные слезы, от которых и с которыми ревностному подвижнику прибывают очищение души и познание таин Божиих, – то берись говорить о божеских и человеческих делах, и я уверен, что все ощутят силу словес твоих.
Все сказанное мною есть дело и плод покаяния, и оно-то разгоняет неведение наше и приводит нас сначала к познанию человеческих вещей, самих себя и своего состояния, а потом к познанию и того, что выше нас, – вещей божеских, тайн веры нашей, недозримых и недоведомых для не кающихся. Этого познания никто не может стяжать, не исправив наперед сказанных мною добродетелей, хотя бы был первым философом в мире. А кто не стяжет такого познания, тот всю жизнь свою проведет в глубочайшей тме неведения. Ибо хотя о божеских вещах писано в книгах Писания, и все о том читают, но не всем то открывается, а только тем, кои покаялись от всей души и добре очистились чистым и бесхитростным покаянием. В силу покаяния и по мере стяжеваемого ими очищения получают они откровение, и им явны бывают даже глубины Духа. От таковых-то источается слово ведения и премудрости Божией и потопляет мудрования противных врагов, как какая-нибудь многоводная река.
Другим же всем это остается неведомым и сокровенным, не бывая открываемо им от Того, Кто разверзает умы верных к постижению Божественных Писаний. Они же между тем, не видя, думают, что видят, и, не слыша внятно, думают, что слышат, и, не понимая читаемого, воображают, что понимают, неразумные. Так и всякий неверный думает, что мудрствует и верует право, при всем том, что и мудрствует, и верует неправо; ему кажется, что знает, при всем том, что не знает совершенно ничего; хотя он и знает что-нибудь, но знает не добре, что хуже всякого неведения. Таковы же, думаю, и те. Почитая себя мудрыми, они воистину сделались безумными, как бы из ума вышедшими, и проводят, бедные, дни жизни своей, не зная как должно ни одной из тайн Христовых. От их самомнения и гордыни да избавит нас Бог Израилев, и да сподобит нас быть подражателями Своими!
Кто соступил со стези блаженного смирения и шествие творит вне ее, по правую или левую сторону, а не следует прямо за Господом нашим и Богом Иисусом Христом, тот, как может войти в брачный чертог Христов вместе со Христом? Если же он не войдет туда, то как может увидеть славу Христову? А если не увидит ее, как может возвещать о ней и явною ее творить другим? Или как дерзнет он говорить что-либо о том, чего не знает и чего не видел никогда? Если же покусится учить о таковых вещах, то найдется ли в мире другой человек, более его несмысленный? И не будет ли он бессловеснее самых бессловесных?
Ибо, как видите, бессловесные животные сохраняют природу свою и чин свой, и ни одно из них не выходит из пределов своих. Но он, созданный руками Божиими и почтенный достоинством разумности и самовластием, не как должно употребил полученное им достоинство, не познал немощности своей, не пребыл в благах, дарованных от Бога естеству его, и не устоял в пределах своих, не познав меры своей. Как денница, или после него и Адам, вышли из пределов своих и, возгордившись пред Творцом своим Богом, восхотели и сами стать богами, так – увы! – поступил и он, вышел из пределов естества своего, возжелал того, что выше меры его, не захотел восходить на высоту духовного ведения путем смирения и христоподражательного жития, но с великою гордостию набрал оттуда и отсюда, как плинфов (кирпичей), словес лжеименного знания, затвердил их частым повторением и стал износить пред другими с славолюбием, человекоугодием и великим самомнением, мечтая, что стяжал столп богословия и духовного ведения, и воображая, что находится на небесах, или даже выше еще небес, стоит там и разглагольствует о Творце неба и земли и всего, что в них.
Такого кто станет называть человеком, или ставить наравне с животными, или думать, что он имеет хоть какое-либо чувство? Если Адам, созданный по образу Божию и сподобившийся жить жизнию равноангельною и бессмертною, за преступление одной заповеди Божией не только потерял то ангельское жительство, но праведно лишен и жизни вечной и осужден на смерть, тление и клятву, то что постраждут все те из происходящих от него, которые, нося еще образ его – перстного – прежде чем очистятся, – покушаются богословствовать?
Всякое доброе дело надобно делать с тою целию, чтобы приять благодать Христову и святость
Итак, доброе есть дело, как мы сказали, пост, милостыня и прочее; хорошо и скорбеть о грехах, как своих собственных, так и братий своих, также плакать с плачущими и радоваться с радующимися; но все эти добрые дела, достохвальные и дивные, ни к чему не служат и пропадают даром, если тот, кто делает их, не соделается причастным святости Божией, ибо все добрые дела для этой цели должны быть делаемы, как говорит Апостол о тех, которые сподобляются быть наказываемы Богом, как сыны, что Бог наказует их на пользу, да причастятся святыни Его (Евр.12:10).
Если же кто не причастен святыни Божией, то тщетен труд его, тщетна и вера его, особенно когда возможности нет творить сии добрые дела достодолжно, по закону и заповеди Божией, без помощи Иисуса Христа, Бога нашего, а тот, кто незаконно подвизается, не венчается, как определяют божественные законы. Закон же есть, чтоб дела эти делаемы были втайне, со всяким охранением и блюдением, пред лицом единого «Бога, так чтобы и левая рука не знала того, что делает правая.
Что же это правое и что левое? Слушай. Правое есть, когда христианин исполняет то, что заповедал Христос в следующих словах: егда сотворите вся повеленная вам, глаголите, яко раби неключими есмы; яко, еже должни бехом сотворити, сотворихом (Лк.17:10). Но возможно ли, чтобы нашелся когда-нибудь кто такой, который сотворил бы все, что должен был сотворить? Пусть и сотворил кто или все, что должен был сотворить, или часть того, кто мог когда-либо творить то один сам собою, своею собственною силою, не будучи наперед подкреплен таинственно божественною силою Христовою? Кто делает какое-либо добро без Христа – увы ему и делу его! А левое есть, когда кто, делая то, что должен делать, думает, что достоин за то у Бога всякой чести. Такой никогда не причастится святыни Божией, даже после таких подвигов и таких потов, и горе ему после смерти!
Какие же есть признаки, которые показывали бы, что получил кто благодать Божию? Когда кто безгневен, не осквернен плотскими сластями, тих и кроток, имеет смирение вместе с незлобием и состраданием, с любовию к ближним, чистою и нелицемерною, и верою в Бога, несомненною и твердою, так чтоб о нем можно было сказать: верова Богови и вменися ему в правду (Рим.4:3). И кто не имеет таких признаков благодати Христовой, тот без сомнения все дела свои делает, да славим будет человеками. Пусть говорит он, что не ищет славы человеческой, но, будто и нехотя, он бывает падок на нее.
Ибо где нет Христа, там демоны, а где демоны, там правые помыслы извращаются и растлеваются. Как во время ночи летают нетопыри, пищу себе ища, так и демоны вместе с перваком своим, начальником тьмы – диаволом, во время настоящей жизни, растленной и омраченной, рыщут и по земле, и по воздуху, и по всем местам, сущим под небесами, в одно мгновение переносясь с места на место, ибо демоны по естеству суть мысленные твари. Это всякий может понять, судя по тому, как действует собственный наш человеческий ум, который, когда видел что однажды, – будь то и далеко, и раскинуто на большом пространстве, – обегает то мысленно в одно мгновение, при всем том, что связан плотию. Вот почему невозможно бывает истинному христианину возводить ум свой к Богу, размышлять о божественном, беседовать с Господом Всеблагим и посредством такой святой памяти и умной молитвы принимать от Бога просвещение и облистание, если он не запечатлен благодатию Святого Духа.
Как только увидит диавол, что ум (дух) христианина не имеет печати благодати Божией и наг от нее, а между тем желает прейти мысленно воздух и востечь ко Всевышнему Богу, чтоб беседовать с Ним посредством молитвы и молить Его о грехах своих, – без страха становится против него на дороге, по которой он восходит, и как бы так говорит ему: «Куда это ты идешь, несчастный? Как смеешь проходить по местам, в моей власти находящимся? Я властитель тьмы, я получил имя миродержителя и состою главою тех, которые умствуют о мирском и мудрствуют по-мирски. Я князь растленного мира сего, воздушный царь, сатана. Ты не вышел еще из-под моей власти, еще не переставил тебя Христос из области сатанины к Богу (Деян.26:18).
Почему, как мой подданный, ты должен помышлять о моем и искать моего. Мое же вот что: плотская похоть, неправда, злоба. Я прежде все это тебе показывал и доказывал, как это хорошо; и ты видел, что так есть, вкусил, испытал и усладился. А теперь куда идешь? Куда тебе взойти на небо? Оставайся здесь – долу, в мирских нечистотах и грехах». Посему-то и написано: никтоже может рещи Господа Иисуса, точию Духом Святым (1Кор.12:3).
Авва Евагрий Понтийский
Добродетели не пресекают нападений бесов, но сохраняют нас невредимыми от них
Ничто из того, что очищает тела, не остается после этого с очищенными, а добродетели, очистив душу, пребывают после этого вместе с ней, очищенной.
Пусть телесные добродетели в тебе будут залогом душевных, душевные – залогом духовных, а духовные – залогом нематериального и сущностного ведения.
Не думай, что уже стяжал добродетель, если прежде не сражался за нее вплоть до крови. Ибо должно до крови сражаться, безукоризненно подвизаясь против греха, согласно божественному Апостолу (Евр.12:4).
Твердо укрепивший в себе добродетели и срастворившийся с ними уже не помнит о законе, заповедях и наказании, но говорит и поступает так, как подсказывает приобретенный им наилучший навык.
Святитель Григорий Богослов
О человеческой добродетели
Люблю я добродетель; однако ж это не научило меня тому, что такое добродетель и откуда она прийдет ко мне, который так много люблю ее. А неудовлетворенное желание мучит. Если добродетель есть чистый поток, не смешанный с водами, которые стекают со всякого места и от снегов, и от дождей, то спрашиваю: кто находил ее на земле? Ибо всякий или имел в себе сердечную нечистоту, или принял ее в себя; между тем как влачит тяжелое тело и совне возмущается врагом нашей жизни, который омрачает и очерняет нас бездною. Да и не свойственно было бы мне, который сам не иное что, как отвердевший ток, и непрестанно влекусь потоком жизни, быть чем-то нетекучим. Если же добродетель не совершенно сребристый поток, но приемлет в себя и худшее и есть нестройная смесь, то скажи: как же она добродетель? По крайней мере, у меня не мало трудится над этим быстрый ум.
Снег по природе холоден и бел, а огонь – красноват и тепел. И они несоединимы между собою; а соединяемые насильно, скорее разрушаются, нежели входят в соединение. Как же к добродетели привзошло гнусное, унижающее во мне образ Божий; как к образу великого Бога прикоснулся злорадный грех, если я действительно бог и не напрасно хвалюсь тем, что составляю Твое достояние, Боже? Слышу о прекрасной реке Алфее, что она протекает чрез горькое море, а сладкие воды ее (к удивлению!) не терпят вреда в продолжении сего течения. Но как для воздуха порча – туман и для телесных членов – болезнь; так для добродетели – наша греховная ночь.
