– Настя!
– Ага! Портреты во весь рост, картины на стенках маслом, афоризмы его под потолком.. и пирамиду строишь во дворе.. – хлестала Анастасия, летали слова; пот по лысине – в горох, – завещал молиться?
– Подруга моя бывает.. чересчур пылкой. Иногда, я, правда, не.. ее игривости, ее задору.. ardor.. Прошу нас.. Деньги мы переведем.
– Я ненавижу тебя таким..
– Что вы? Что вы? – затрепыхался управляющий, затрепыхала подбородка жирная складка, а щеки и зоб вздулись, поросячьи глазки выпучились на нас слизняками, – все пойдет по существу, ничего существа мимо.. Контроль.. Око всевидящее..
– Выколю!
– Игорь Александрович,.. – смотрели глазки умоляюще, – на вас оформлять будем..?
– Насть, на тебя оформим? Твоя же идея..
– На меня оформим..
– Пропал..
– Что-что?
– Бланк, говорю, куда-то пропал.. Был вот тут, под рукой, да куда-то делся.. Ну его.. Новый заполним.. – скакала по листам печать.
Сиять управляющий перестал, но напоследок и в знак одобрительный к нашему решению подарил он мне шариковую ручку с логотипом клиники «Лечим вас!».
Мы вышли в коридор. Урвало провожал нас, придерживаясь моей стороны, и как-то даже сноровил легонько похлопать меня по плечу, как отвернулась Анастасия.
– Не тронь.. Третий?.. Третий – кто? Пое.. Не дамся я! – навстречу нам двое санитаров вели брыкающегося, его руки стянуты были за спиной жгутом.
– О, Адепта ведут.. Так мы его тут прозвали. Убил собутыльника.. какой-то, что-то ритуал, говорят, даже.. Признали невменяемым, попал к нам. А у нас, знаете ли, как в санатории. У нас и шоколад выдается..
– Пое.. Да сам пой.. Поет.. Поетропий! – и брыкался в стороны, и бодался тот, выкрикивал нечленораздельное, рвался от санитаров, пена фыркала изо рта.
– Как взяли, он все так одно и бормочет.. Бедненький ты наш.. – в попытке погладить по бритой головушке бедненького едва не остался Урвало без кисти руки, связанный же бросился на пол, забился в конвульсиях; пока оттуда, с пола, не поднял он глаз..
– Она.. Она.. О-она.. – голос его срывался до хрипоты, до новых пенных выделений, – она!..
– Белая горячка. Допился до чертиков, идиот. И корешка своего, судя по всему, сам же и прикокошил, – бросил один из санитаров, – вы, это, проходите мимо..
Сумасшедший тут на корпус вырвался, дернулся вперед и впился зубами мне в рукав.
– Она.. то о-она..
– Он мне что-то сказать.. хочет.. Можно с ним поговорить?
– Вы ж понимаете, Игорь Александрович.. это небезопасно. Он невменяем. Вы это под собственную ответственность, вы ж понимаете.. а то кто его знает..
– Я хочу с ним поговорить.
– П-ф-ф.. Пожалуйте. Я, знаете ли, ни за что не отвечаю, это вы сами, сами.. свидетели есть..
– Настя, я на минуту.. Попей кофе пока.. я скоро.. Наедине можно?
– Вы двое за дверью, – захлопнулась дверь.
– Ты что хотел..?
– Она.. та с вами.. – глаза его бешено блестели, бегали, он был связан.
– Я слушаю..
– Коммуналка моя, значит, на Литейном.. С Борькой.. царство небесное.. выпиваем. В комнате.. Курить пошел он.. Вышел. Курить. Сижу я один. Долгенько нет его, думаю.. Пропал Борька.. Ну я за ним.. куда делся. А коридор у нас длиннющий.. то коммуналки старые.. и двери, двери.. комнатушки.. По обе руки. Много дверей. Двери.. Глядь! А по коридору идет кто.. Всматриваюсь, девка! Да далеко, и впотьмах.. Да фигурой – девка! В комнату зашла. Ну я за ней.. Да новая, думаю. Может, Борьку видела. Куда делся, знает. Ну и иду я.. Дернул, дверь открыта.. А там столы, девки за столами сидят. Много их. Девок. На меня не смотрют. Сел я к одной.. сам сел.. Водит пальцем по тетрадке. Пальцем. Водит. И шепчет. Шепчет что-то, повторяет. А синяя тетрадка вся. И не по-нашему все.. Не добро дело.. Цифры, цифры, цифры.. Круг нарисован. И по кругу цифры, на восемь круг разбит..
– Покороче можно? Ты что хотел?
– Обернулась одна.. Она.. та.. Она! Я.. я язык проглотил.. Глаза кровавые! С глаз будто кровища хлещет. Да я в коридор.. Спотыкаюсь. Падаю. И не встать. Встать не могу. Выходит она.. Другие за ней. Идут по коридору.. Уходят.. А я двинутся не могу. Примерз. И смотрю им вслед.. Смотрю все..
– Короче..
– И тут ноги сами пошли.. Сами ноги идут. За ними.. зашел.. щелкнуло за спиной.. Не комната. Клетка.. Мне ноги сами косит. На коленях я.. Они по кругу. Девки эти.. Одегу побросали. Стоят полуголые! Скалятся, на меня тычут. А девки все породистые, резинка в жопе.. В баню таких бы, – щурился больной в свете тусклом, – и шоб глазу упаренной лампы подглядывать только! В баню таких бы.. – замотал головой по сторонам он, глаза его бегали, и шипел он, – а мне не по себе.. не-е.. не-е.. не по себе.. сталось.. На коленях я.. И она.. Она читает. Отец.. Сын.. Братья.. Йемен.. Диадофорий.. Поетропий.. Амалий.. Бисий.. Я язык проглотил. На коленях стою.. Сухо в горле, не от водки, не-е, если б водка.. А оно в голову засело.. Читать бросила. Они да как зальется смехом! И под потолок.. Очнулся утром.. В комнатухе своей.. Голова что жбан, трещит, раскалывается. Борька лежит.. заколотый лежит весь.. царство небесное.. Забрали меня.. За мной приехали..
Я вышел.
– Забирайте, – санитары вошли пациента крутить.
Управляющий еще долго махал нам вслед, потирая пот со лба платочком; мы же – в машине уже.
– Дети одним отличаются от взрослых.. Они искренны. И не улыбнется дитя, когда радости нет. Этот же, надобность будет, расстелется.. Надобность – дети слов таких не знают..
– Да брось ты. Настя, хочешь загадку?
– Давай.
– Отец. Сын. Братья. Йемен. Диадофорий. Поетропий. Амалий. Бисий. Кто такие?
– А что тут угадывать? Ну ведь совсем просто, – улыбнулась разочарованно Анастасия, скосила взгляд, – ноябрь-декабрь-январь-февраль-март.
– Умница.
– Что я получу?
<>
– Мне не на что надеяться. Человеческая жизнь коротка, – развел руками Вершанский.
Мы встретились на пустом перекрестке, пятый день город мертв. Бескровное рукопожатие, холодные пальцы, кровью отлил гигантский овальный корунд в серебре; он опирался на трость.
– Недолго, чувствую.. – закашлял тяжело..
– Может, в..
– ..я не теряю времени, и раз мы встретились.. Это вы молод.. – тонко выбрит, в пепельном пальто с бортами, он опирался на белую с прожилками трость; он – франт обветшалый, на то его роль; носил ли он трость?; и старость осмысленна, над переносицей складка раздумий, в переносицу врезались нити морщин, – сыграть в ящик, и ничего после? Вы этого от меня не дождетесь. Да.. болезнь.. но память свежа, ей рот не заткнуть.. Или вы передумали?
– Нет.
– Вы еще можете отказаться.. Бумаги порвем, всего лишь бумага..
– У меня было время подумать, – глазам, привыкшим ко тьме, учиться свету, а снег пылал искрами, а солнце пылало в синь.
– Прекрасно. Есть люди слова и чести.. Не будет помехой болезнь.. нам немного надо. Я память хвалил, а про утренний кофе забыл.. Здесь есть приличное место?
– Ко мне можно..
– О, польщен, но излишне. Прелестниц обычно звал я на утренний кофе, и как это было давно..
– У меня не бывает гостей.. а женщины..
– Pour le moment.. Все в жизни – pour le moment. Потом не утоните в сладостном их омуте.. – его снова изрывал кашель.
– Вы меня не знаете.. Давайте в другой раз?
– Без порядка не будет дела. Я не терплю слабости в других и презираю ее в себе. Здесь есть кофейня?
– Чувства проходят, насколько серьезно и скоро.. Ее нет, есть страсть, вожделение есть, влечение, привязанность.. А ее нет. Или вы об этом? – ударом трости сбил он «любовь» на розовом лоскуте; покрутило лоскут ветром, пала порочной депеша ниц, смешалась с уличной грязью; на грязь под ногами, на грязь, на наши следы, сырые проплешины белому снегу, с окна глядела желтобокая домра.
– Нет, что вы..
– Молодость..
– Я люблю ее. Когда я ее.. Такое дается раз.. Это как сни..
– Фееричное заблуждение. В любовь по номеру поверю я больше, чем в благочестие.
– Ваше право не верить. Мое право – любить.
– О, вы и распущенность упрекать будете? Вы несовременны.. но это, быть может, и хорошо..
– Знали времена разное, и не нам их судить. Пусть пройдет, все рассудится временем.. Не лучшее нам, и здесь я с вами соглашусь, но и категоричность я бы придержал. А слабости.. всегда были. Вот мыслит человек меньше, больше оправданий ищет..
Из «Подводной лодки», где посиживалось за разбавленным пивом в студенческие годы и с тоскою по ним чуть позднее, вывалился пьяненький. Сжимал он шапку дрожащей рукой. И солнцу радостно, в ногах от хмельного легкость, с ней бросил было шапку оземь, под шапкой тесно душе.
– ..но я все ж в человека верю.. в чистоту его разума, в чистоту помыслов без предубеждений, с верой.. Вера едина и не в храмах жива, – «д'Артаньян чувствовал, что тупеет», и мне тяжелее следовать было за ним, – мне от вас это нужно.. Есть культ, есть вера, есть пропасть между.. Щепетильный вопрос, бывает.. А вам как?
– А?
– И где-то рядом будут.. и все реже вместе.. Что вы.. на этот счет.. думаете?
– О чем?
– Строили на века.. – сталинский ампир встретившего нас парадного проспекта; эти фасады, кованные балкончики эти, высокие пролеты этажей, лепнина, колоннада; сталинские башни – выступы скал сладкоголосых сирен по ту сторону жизни в сознании ребенка, выходца шестнадцатиэтажного общежития.
Как раз по ту сторону в струях золота в голубом возвышалась одна из башен, что зубьями свод держит над шумной артерией проспекта.
– Знаете, не удивлюсь, если там, на крыше, уже завелись каменные горгульи, немые сторожи вечности. Безмолвно слетаются они по ночам и с парапета смотрят за городом, нависают они тенью..
– На крышу слетаются одни бестолковые голуби. В эзотерику я не верю. А вас послушаешь, все сами напишите лучше любого.
– Все не на пустом месте.. Само не придет, само не исчезнет. Время сотрет следственные связи, время породит легенды.. до нас легенды дойдут, когда-то легко.. объяснимые.. И скажут верить в искаженное..
– Я вас не понимаю..
– То, что я вам расскажу.. попробуйте принять как события давно ушедших дней. Что было, но было не так. Я допускаю вольности, да простит меня память.. а где стройности нет, на то воображение ваше.. Вы станете моим соавтором. А если нам не суждено закончить вместе.. что ж.. вы закончите без меня. Я должен знать, что книга будет. Что моя жизнь..
Конец ознакомительного фрагмента.
