Сергей Невраев "Повести Сергея Шутова в альбоме"

Стояло безвременье. Совсем потемнело над Конецком небо. Крутыми волнами бурлили в нём тучи, напоминая очертаниями то Юропину, всю в чёрных пятнах, похожих на погасшие кострища, то Укропину, всю в рваных клочьях, похожих на неформальные бригады, то Мускулину, навалившуюся всей своей неслабой массой на бедную Укропину так, что у той и швы трещали, а то и часть отваливалась…

Вопреки всему и как уже не раз говорено, жизнь есть жизнь, пока она продолжается, и под ненастным небом раздался веселенький мотивчик непритязательной песенки:

Ты меня видишь,
Я тебя – тоже.
Тильки мы видим
Разное всё же!

Так напевая, пробирался в полутьме своим путём Никодимка Скажим. Куда пробирался? Да искал деда с бабкой – разведать, живы ли, ну и перекинуться парой ласковых…

– Эй, погодь! Тута мы, зырь, – раздался наконец хриплый оклик.

Никодимка помешкал. Голос был ему знаком и принадлежал деду Пыхе.

Две родные человеческие фигуры, еле различимые поодаль, светили ему приветливыми улыбками.

– Ну, ты тормоз, совсем не зыришь ничё? – говоривший не был злым, а лишь грубым, и то слегка. Да и что сказать, сами времена настали грубоватые.

– Привет, дедуля, привет, бабуля, – ответствовал Никодимка Скажим, подходя ближе.

– Внучек, – теперь вот заговорила уже бабка Пукля, – как ты? Что нового в мире творится, расскажешь нам, бестолковым?

– Да рассказал бы, конечно, только у меня в последнее время Инет завис, и никак не отвиснет!

– Но и ладно, всё равно там пропаганда одна вредная, – успокоил его дед Пыха.

– Но до того висяка в Инете инфа прошла, что бандеровцы сговорились с паном Бабамой погубить наш Конецк, потому что под ним, оказывается, залежи особого топлива обретаются. Так это топливо им нужно добыть, чтобы на Юропине снова смогли костры зажечься…

– Ах, батюшки, страсти-то, – запричитала бабка Пукля.

– Вот то точняк, – подхватил тему дед Пыха, – у тех дятлов завсегда так: чуть в чём недостаток завелся, сразу нас долбать!

– Типун тебе, языкатый, – всполошилась бабка Пукля, – ничего не будет, нас мускулинский президент отстоит!

– Батин то? Да не, это всё втихую делается, он, наверно, и не знает ничего о том, – возразил Никодимка Скажим.

– Ну, раз ты один про всё знаешь, давай, бреши дальше, – развел руками дед Пыха.

– Ну, так вот, – продолжил, вздохнув, Никодимка Скажим, – после того, как это топливо всё достанут, из той ямы устроят море, и назовут его Серым, потому что промеж Белого и Черного оно находиться будет, и это всё для экономии.

– Ишь ты, дела… – пробурчал дед Пыха. – Из-за той экономии мы и так уже без борща живем.

И только он собрался пыхнуть своей люлятрубкой, как разом взорвались все мины, заранее и втихую подзаложенные во множестве по шахтам вокруг Конецка и по городским коммуникациям под ним. Город вздыбился, взметнулся ввысь и, оседая, рассыпался в клубах пыли…

А в небе над бывшим когда-то Конецком местом тучи раздвинули свои тёмные волны, расступились, давая дорогу лучу ослепительного света. Вдоль этого луча и полетел Никодимка Скажим, устремляясь навстречу своей обожаемой Метареальности, оставляя далеко позади взметнувшиеся было за ним жалкие останки прежней бренности: обгоревшие части его чумового компушки, клочковатого мишки, нареченного Пыхом в честь деда, и дедовой повидавшей виды люлятрубки.

И долго ещё тянулись ему вслед с самого дна котлована будущего моря Серого сполохи особого нового огня – У-огня, то ли пытаясь удержать пламенеющими щупальцами ускользающую жертву, то ли провожая его в последний свой путь.

Да-а… копец, одним словом! А другим словом – досвидос…

Летние дни чудесатые

Над обычно безмятежной Чудессой и особенно над ее отделением полиции не по сезону сгустились тучи. Телефоны в кабинете полковника Бородана трезвонили беспрестанно. Бородан не успевал хватать трубки, чтоб хоть как-то умерить надвигающийся хаос. Звонки шли из поместья балерины Эхматовой, из муниципальной администрации, и, что больше всего напрягало, – уже из регионального управления. Лично генерал-майор Адинец разнес, как всегда совершенно безосновательно, несчастного Бородана в клочья. Раскрасневшийся от пережитого унижения начальник отделения, улучив подходящий момент, выскочил этаким встрепанным чертиком из кабинета и что было силы еще рявкнул:

– Немедленно всех офицеров ко мне! Живо-быстро!

Все в отделении и так уже подпирали наизготовку стены в терпеливом ожидании начальственного призыва, так что сборы не заняли много времени, и совещание началось без особого промедления под несмолкающий телефонный набат.

Теперь полковнику стало легче, и пока команда разбиралась с ответами звонившим, у него появилась возможность собраться с мыслями.

– Так! – наконец хлопнул он ладонью по столу. И, как ни странно, звонки тут же прекратились.

– Мне совершенно не интересно, – продолжил Бородан, – в курсе ли вы происшедшего ЧП, поэтому: слушать, и вопросы не задавать.

У всем вам известной Эхматовой, проживающей в настоящее время в своем поместье, пропали ценности на крупную сумму. По сведениям ее управителя – это миллионы, и, возможно, не только рублей. И знаете, кто сейчас там находится? Участковый и… еще раз участковый! Адинец только что задал мне совершенно резонный вопрос, а я столь же резонно задаю его вам: какого… мы тут преспокойно себе прохлаждаемся?! Немедленно, я сказал: пулей все на выезд, кому это положено! – и Бородан зловеще навис над столом, уперев в него кулачища и выкатив глазища на подчиненных.

Естественно, через секунду кабинет уже опустел. Бородан грузно опустился в кресло и закрыл лицо руками…

***

Без сил возлежа на атласной кушетке, рыдала в своем поместье Ангелина Родионовна Эхматова.

– Ах, Поль, монанж, как же так-то, – то глотая, то отплевывая слезы, стонала Эхматова, – ведь говорили же мне, все в Москве говорили, вся Москва…

Павел Андреевич, управитель и дворецкий по совместительству, молча внимал с полузакрыми глазами. У него до сих пор тряслись поджилки, хотя и выглядел он как нерушимая скала.

Павел Андреевич Виланог по жизни был сама надежность. Он подался на службу к Эхматовой от небольшой пенсии и большого одиночества. Тем более что знавал Ангелину Родионовну он уже немало лет, в течение которых проработал в одном с ней театре в скромной должности костюмера. Скромность в сочетании с внушительной внешностью и не многословием в обращении с людьми как нельзя более подходили его нынешним занятиям, а накопленный за театральные годы опыт и вкус в одежде делали его просто незаменимым для Эхматовой, до сих пор прибегавшей к его советам при подборе своих одеяний.

– Ах, ах! – не унималась Ангелина Родионовна. – Почему я так никого и не послушала? Надо было устроиться в том домике в Австрии, ведь как бы там было спокойно! Нет, черт меня понес в российскую глубинку! Но цены, Поль, ох, и цены за рубежом! На австрийский домик мне чуть-чуть не хватало, ради него пришлось бы расстаться с частью драгоценностей. А я столько трудов положила, чтобы собрать свои парюры, сколько лет на то ухлопала! Вот и пожалела, как дура, а теперь они вообще все пропали!

Тут на входе прозвонил дверной колокольчик.

– Ангелина Родионовна, еще кто-то пришел. Там участковый сидит, но я схожу глянуть кто там еще? Встретить бы надо.

– Да-да, ко мне только не пускай пока никого, – распорядилась Эхматова.

Павел Андреевич спустился в холл.

– Добрый вечер, можно войти? – раздалось с порога. Двери, видимо, уже отворил участковый уполномоченный. В дверном проеме виднелись трое новоприбывших в штатском.

– Прошу, – сдержанно позволил Павел Андреевич, – я вас слушаю.

– Майор Влобов, капитан Драппай, лейтенант Мысец, полиция Чудессы, – представились вошедшие и предъявили удостоверения.

– Добрый вечер, господа, – держал марку дворецкого Павел Андреевич, – рады приветствовать вас в доме Эхматовой.

– А можно ее видеть?

– Ангелина Родионовна нездоровы. Беспокоить их – нежелательно, – в старосветском стиле пояснил Павел Андреевич, глубже входя в образ.

– Ну, что ж, раз так, а Вы кем ей будете?

– Управитель поместьем Виланог Павел Андреевич к вашим услугам.

– Паспорта я уже проверил, все правильно – вставил участковый Щуралёв на всякий случай.

– Где можно с Вами побеседовать?

– Пожалуйте в гостиную, прошу сюда.

***

На следующий день у полковника Бородана шел доклад по делу о похищенных драгоценностях. Докладывал Влобов. Из доклада следовало, что никакой ясности по всем пунктам, включая сам факт похищения, следствием пока не достигалось.

– А точно были в наличии эти ценности у Эхматовой? – поинтересовался Бородан.

– Ну, что сказать, есть словесное описание всех предметов, есть и фотографические снимки, но когда происходила съемка, точно не известно.

– А разве не на мобилы фоткали?

– Может быть, кто и фоткал, но не хозяйка, она сэлфи не увлекается, да ей и незачем, ее портреты и так повсюду мелькают. Те снимки – профессиональные.

– Так, ясно, что с этим – неясно… хорошо, так что мы имеем ясного? – распутывал мысли Бородан. – Украшения в последний раз видели после приема в честь приезда, когда складывали на место. В доме уже никого не было, кроме хозяйки и дворецкого… а кто был на том приеме-то?

– Ну, наш Тукан там был, да у него и дача по соседству, еще соседи были. Потом этот Тукановский Кварталюк (куда он без него?), и еще фанаты, то есть поклонники.

– А эти откуда взялись?

– Да, говорят, сопровождали Эхматову в поездке, чтоб не заскучала в дороге, путь-то из Москвы неблизкий. Да, еще наш Фабрикосов заезжал на вечеруху со своими подхалимами, но ненадолго.

Полковник поморщился.

– Ну, этим деловым красть незачем. Со счетов их сбрасывать, конечно, не будем, те еще кадры, тоже могли кражу заказать, но это только теоретически. А где сейчас поклонники, личности установили?

– Да вроде как на следующий день свалили обратно поутру. Версию прорабатываем.

– Ну, так. Ставим текущую задачу. Все личности – установить, всех присутствовавших на приеме – опросить. Прислуга в доме?

– Ну, это две сеструхи из местных приходят, кухарят, убираются.

– Молодые?

– Да нет, в возрасте, пожилые, можно сказать.

– Неважно, их тоже – опросить.

– А Тукана?

– Не трогать. С ним я сам – переговорю, доложу (как пойдет). И это: хорош мне тут ухать, не с пацанами своими сидишь.

– Так точно! Разрешите идти?

– Вольно, иди, работай.

***

У немеряного бассейна при роскошной вилле под Чудессой, развалясь полулежа на шезлонге, отдыхал от дел, может быть и праведных, местный богатей Фабрикосов. День стоял солнечный, а главное – выходной. Фабрикосов позволял себе один выходной в неделю, трудясь в остальные дни без всяких ограничений, сколько потребуется. Но один день отдыха – это, как он считал, святое правило. Его еще древние евреи придумали и записали в назидание потомкам в своих талмудах, а евреи – народец ушлый. Среднерусское солнышко радостно бликовало на рябившей от легкого ветерка воде бассейна, ненавязчиво поигрывало серебром седеющих висков самого Фабрикосова, зазывно поблескивало на гранях хрустальной почти осушенной посуды на столике рядом с шезлонгом.

– Да сколько можно, эй там, на палубе, алё! – возопил хорошо поставленным голосом Фабрикосов.

– Извините, Андрей Степанович… – заюлил спешащий к нему с импортным бутыльком, обернутым в салфетку, подавала. Это был крепко сбитый мужчина, черный низом, белый верхом, то есть одетый в соответствии с дресс-кодом, жестко заведенным Фабрикосовым для всех мест своего присутствия (что в офисе, что в местах отдыха), отступать от коего позволялось только ему одному.

– …Салфетка слегка запачкалась, пришлось менять.

– Ты, Минибаров, меня знаешь? Я ни лапшу, ни мух не ем, только котлеты, и то отдельно. Давай, плесни немного, да не перелей же.

– Да и в мыслях не держал ничего такого, Андрей Степанович! – привычно и дипломатично возразил исполнительный Минибаров, наклоняя бутылек над хрустальным стаканом. Он давно уже не сильно реагировал на сомнительный юмор Фабрикосова, но зато убежденно отрицал все, что могло подорвать лично его репутацию.

– Так, когда же подойдут мои ребятушки-то, козлятушки? – лениво отхлебнув чутка из искрящегося стакана, поинтересовался Фабрикосов. – Что-то я заждался…

– А разве не выходной у Вас, Андрей Степанович? Вы же вроде как на отдыхе сегодня?

– Ничего, ничего, отдыхаю я, отдохнут и они, не переломятся.

– Ну, так вон они, кажется, прибыли уже…

Из подъехавшего кроссовера вышли двое мужчин в деловых дресскодовых костюмах, и тут же бодро поспешили к начальству.

– Доброго дня, Андрей Степанович! Привет, Минибаров, – вежливо поздоровались подошедшие Даткин, служивший у Фабрикосова финансовым директором, и Замаячиков – исполнительный директор.

– Да-да, – протягивая небрежно руку новоприбывшим и не меняя позы, отозвался Фабрикосов, – давай, Минибаров, плесни-ка им тоже чего-нибудь. Ну, и себе можешь – расслабься, так и быть.

– Что будете? – спросил Минибаров, пожимая директорам руки в свою очередь.

– Да может и не стоит, – промямлил Замаячиков.