Ну да, он Тимур Шонес, кто же еще? Сто девяносто три – девяносто три – двадцать три. Рост – вес – возраст. Сейчас, правда, его фамилия звучит чуть по-другому – Шосин, и он теперь сирота, ну так ид-чип у него тоже другой, не тот, что был от рождения. Хоть в чем-то польза от папиных денег, которых тот для сына не жалел – на подпольную замену ид-чипа хватило. Правда, после этого – все, доступ к счету, само собой, прекратился, но на беске – безличностной слим-карте – кое-что тоже было, так что медузу – медицинское удостоверение здоровья – ему закачали, что надо. Ровно такую, чтобы без проблем приняли в космолетное училище. Да, именно в космолетное! И не потому, что с детства мечтал быть космолетчиком, а, если уж начистоту, то просто назло отцу. Ребячество, чего уж там; отец все равно не узнает. Но захотелось – жуть как сильно, не устоял. И то, папаша-то у нас не кто иной, как сам Игран Шонес – глава той самой космической корпорации! Хотел больного сыночка под крылышком у себя держать? Вот сыночек к тебе под самое крылышко и забрался. Больное сердце? Ничего нельзя? Что, и в космос тоже?.. Ах, даже думать о нем вредно? Так на тебе, папа, получай! Мы и с больным сердцем к звездам прорвемся!
Обидно, конечно, жить с такой болячкой, которая даже в двадцать третьем веке не лечится. Невероятно, уму непостижимо! Вот все уже лечится, а его врожденный порок сердца – нет! То есть, лечится, конечно, но кардинально. Заменой сердца на искусственное. А папа у нас против этого. Сентиментальный у нас папочка. Сердце, говорит, это не просто насос для перекачки крови. Сердце, говорит, это нечто большее, бездушной железякой не заменимое! И повелел ждать, пока медицина не покорит наконец эту порочную вершину. Правда, сколько именно ждать – даже сам великий папа не знает. А жизнь при этом проходит впустую не у него, а у любимого сына Тимура. Шакс-шакс-шакс!..
Нет, он все же не был круглым идиотом. Бунт бунтом, но нужные материалы он перед этим проштудировал. И сделал вывод, что летать на космолетах в середине двадцать третьего века ничуть не опасней даже для больного сердца, чем пользоваться любым другим, любезно разрешенным папочкой транспортом. Перегрузок нет, искусственная гравитация имеется даже на спасательных шлюпках, на борту – все удобства… Кроме, может, испытательных и разведподразделений, ну так он в них и не рвался, для них специалистов в других школах учат.
Да, физподготовка была и в обычном космолетном училище. Но уже давным-давно существовали блокаторы, применяя которые, вполне можно было заниматься спортом и с пороком сердца. Опасность, даже с блокаторами, представляли лишь резкие перегрузки и перепады давления. Но их в программе подготовки не было, не двадцатый же век! А еще – сильный стресс. Ну так он и для здоровых не полезен.
Все предусмотрел Тимур, кроме того, что предусмотреть нельзя в принципе. Например, что во время посадки на безобидную Аргуну взорвется старенький грузовик Ника Хорота, а со скафандра Ника при катапультировании сорвет обе антиграв-полоски. Вместе с руками. В итоге несчастный грузила разбился, а для всех пилотов корпорации ввели новое обязательное правило: иметь при себе парашют. Да, его наноткань была настолько тонкой и легкой, что тот почти ничего не весил, но многие все равно приняли нововведение в штыки, сочли глупой перестраховкой. Хотя бы потому, что огромное количество планет вовсе не имели атмосферы. Или же имели такую, что этим парашютом можно было разве что подтереться со страху, пока падаешь. Да никто никуда и не собирался падать – случай с Хоротом был одним на миллион! И все-таки дополнительное спассредство узаконили официально. А в космолетном училище появился новый обязательный зачет – прыжок с парашютом.
Шарообразная капсула Тимура лопнула и развеялась в воздухе на расчетных четырех километрах. Парашют должен был раскрыться на полуторах. Он и раскрылся. Красный клин его купола был последним, что видел Тимур перед тем, как разлившаяся внутри грудной клетки жгучая боль выплеснулась тьмой, закрывшей собою весь мир.
Тимофей пережил и прочувствовал все настолько реально, что мог бы ручаться: это не было сном. Да он никогда раньше не видел во сне ничего даже близко похожего – не только зримого и осязаемого, но и включающего в себя столь яркие воспоминания. Да еще на такую далекую от него тему, как мир будущего. Фантастикой он вообще особо не увлекался; так – смотрел, как и все, «Звездные войны», еще пару-тройку фильмов, которые и не вспомнить. Но чтобы ему приснился мир двадцать третьего века, в котором он даже не был самим собой – нет, в это не верилось.
Но что тогда? Что?! И почему, снова придя в себя, он как и прежде не может пошевелиться? Может, это не смерть, а кома, и сон – вовсе не сон, а то, что видят все коматозники? Он ведь не знает…
«И все коматозники сдают зачеты по прыжкам», – проворчало у него в голове.
Нет, голоса он, как и в прошлые разы, не слышал, но даже мысли – пугающие чужие мысли – он невольно стал различать по их настроению, по смысловой окраске. И вот эта мысль именно что ворчала.
Тимону по-прежнему было чертовски страшно, после странного сна даже, пожалуй, еще больше, но он решил, что даже если это всего лишь бред, никто не мешает ему поговорить с «собеседником» не истерично, а как будто и правда он реальный. Тот самый Тимур…
«Еще бы не правда! – перебил его мысли… ладно, Тимур. – Заткнись! Ладно ему!.. Придет врачел и…»
«Но пока он не пришел… Ответь только: ты тоже видел тот сон? Прозрачный шар, красный парашют, все такое?..»
«Сон?! Шакс! Какой еще сон?! Это я прыгал! И гробанулся…»
Тимона вдруг осенило:
«Так ведь и я тоже прыгал! И тоже гробанулся, звездец! Сердце, чтоб его!..»
«Это у меня сердце! Ну точно, раздвоение…»
«Погоди! Я сейчас постараюсь очень подробно вспомнить, как это было у меня. Может, и ты увидишь…»
И Тимофей стал вспоминать…
На посадку заходил небольшой винтовой самолет. Белый, с синей полосой…
У него получилось очень здорово – будто заново все пережил. Истеричный Тимур долго молчал. Потом буркнул:
«Что еще за исторический визель?»
«Визель – значит, видео, визуальный?.. Так вот, это не видео. Это было со мной на самом деле. Перед тем, как я тут очнулся».
«Ага! А я на самом деле высаживался на Солнце. Ночью, чтобы не сгореть».
«Но ведь ты раньше не видел этого вид… визеля, так? Как бы ты мог его придумать так точно, с деталями?»
«Смотрел когда-то, может, да забыл… Какой это век? Девятнадцатый? Братья Райт, все такое…»
«Сам ты Райт! Это двадцать первый!» – почему-то обиделся Тимофей.
«То есть, ты хочешь сказать, что прыгнул в двадцать первом веке, а приземлился в двадцать третьем, да еще и прямо ко мне в башку?»
«Получается, так. – Тимон мысленно похолодел. Очень уж четко, объясняюще все озвучил ситуацию Тимур. – Ты уж прости, но теперь мне, похоже, не выпрыгнуть».
Глава вторая
Окончательно увериться, что он не сошел с ума, а действительно делит одно тело с кем-то еще, не смог пока ни Тимон, ни Тимур, но споры и разбирательства по этой теме они пока оставили, поскольку оба вспомнили, что данная ситуация не самая критическая в их положении. Действительно жизненно важной была сейчас проблема с сердцем, ведь обоим было понятно, что во время прыжка с парашютом оно отказало. Тимофей понимал еще и то, что со своим сердцем он расстался навсегда, равно как и с телом; как минимум руки он уже видел, и они были явно чужими: с большими ладонями, широкими запястьями – совсем не его «цыплячьи лапки». То есть вместе с телом общим было сейчас у них и сердце. Больное сердце, из-за которого они… ну хорошо, в данном случае Тимур попал в клинику. Сейчас сердце не болело, но дискомфорт в груди оставался, и очень хотелось выяснить, к чему пришли медики и что им уже удалось сделать.
Тимон по-прежнему не мог шевелиться, но и Тимур не смог ни сесть, ни даже дотронуться до груди – сиреневый «туман» препятствовал этому, становясь неподатливо-упругим.
«Что это за хрень?» – спросил Тимофей.
«Медея, – ответил Тимур. – Медицинская система. Я не медун, в деталях не разбираюсь, но вот то самое облако, в котором я лежу, – часть всей этой большой дуроты… охрененно умной дуроты!.. которая может вылечить кучу болезней без участия врачела».
«Врачел, ты говорил, это врач-человек? Он вообще придет? Как я понял, твое сердце даже у вас вылечить пока не могут, так что Медея эта, похоже, нам просто помереть не дает, а не лечит».
«Не знаю, – неохотно ответил Тимур. – Ну да, Медея сердце не вылечит, но что-то у меня сейчас вообще как-то не так внутри… Надо врачела, реального медуна ждать, пусть расскажет».
Ждать пришлось недолго. Послышались легкие шуршащие шаги, и рядом с Тимоном-Тимуром возникла симпатичная девчонка – лет двадцати на взгляд Тимофея – с ярко-желтыми короткими волосами и в точно такого же цвета блестящем комбинезоне.
Тимур мысленно фыркнул:
«Какая она тебе девчонка? На медунов знаешь сколько учатся? Ей не меньше тридцатника, а то и все пятьдесят. Хотя нет, медуницы обычно себе для солидности…»
Договорить он не успел, девчонка… ладно, пусть будет девушка… заговорила тоже. Только, разумеется, вслух:
– Тимур Шосин! Меня зовут Осень Славина, я кардиомед третьего счета. Приветствую тебя в нашей клинике и поздравляю с перенесенной операцией.
«Что?! – захотелось выкрикнуть Тимону. – С какой операцией?!» Но оказалось, что говорить вслух он тоже не мог – губы и голосовые связки не подчинялись ему, как и все остальное. Но вместо него с этим прекрасно справился Тимур:
– Что?! С какой операцией?!
– У тебя остановилось сердце, – широко улыбнулась желтая Осень. – Чтобы не лезть в медицинские дебри, скажу простым языком: оно сломалось. Его было уже не вернуть в рабочее состояние. Поэтому я поздравляю тебя с новым сердцем! Теперь ему не страшны никакие нагрузки.
– Но мой отец… – Тимур заткнулся, и Тимон «услышал», как тот безжалостно материт себя за то, что чуть не проговорился.
– Твой отец давно погиб, – удивленно посмотрела на него медуница.
– Да, но… он был бы против. Он не любил всяких вот этих замен живого на искусственное. И в память о нем я не хотел…
– Если бы мы не поставили тебе это сердце, не было бы вообще никакой памяти. Ты бы умер. Ты и так умер, провел в состоянии клинической смерти больше, чем… Впрочем, все обошлось. Ты снова жив, ты в здравом уме, ты можешь не думать о своем сердце. Оно надежно настолько, что с ним тебе можно все!
Тимофей «услышал», как забегали мысли Тимура:
«Ага! Я был мертвым дольше, чем можно! Мозг не получал кислород… Вот что такое этот Тимон – последствие клинической смерти! Нужно сказать ей о голосе в моей башке!.. Нет… Шакс! Нельзя говорить! Меня исключат из училища!.. О-па… А с железякой вместо сердца не исключат?..»
Тимон был тоже обескуражен услышанным, поэтому даже не успел вмешаться во «внутренний монолог» Тимура. Тем более тот уже вновь говорил с Осенью:
– Значит, с этим сердцем нет никаких ограничений?
– Представь себе! – Улыбка желтой медуницы стала еще шире. Зубов, как показалось Тимону, было у нее штук сорок – и все сверкали идеальной белизной.
– То есть, я могу продолжить учебу в космолетном?..
Улыбку с лица Осени будто унесло ветром. Осенним.
– Видишь ли… – сказала она. – Одно небольшое ограничение у этого сердца все-таки есть. Оно не выносит сильного холода.
– В космос летают не в холодильниках!
– Да. Но сам космос… Насколько мне известно, температура там близка к абсолютному нулю.
– Я же не собираюсь гулять по космосу без скафандра! – нервно рассмеялся Тимур. – А если вдруг соберусь, меня никакое сердце не спасет.
– Решение в любом случае принимаю не я, – с новой, уже не столь широкой улыбкой развела руками медуница. – Но данные об операции в училище видели. И… минутку… Можешь подключить ид-чип.
Осень махнула рукой на одну из полупрозрачных стен, а Тимур сделал какое-то мысленное усилие – Тимофей не смог уловить его суть, – и на стене проступили символы, напоминающие иконки компьютерного рабочего стола. Затем стали очень быстро мелькать подобия окон операционной системы, пока не осталось одно, увеличившееся на полстены. Там, помимо незнакомых Тимону символов и неких таблиц имелся и небольшой по объему текст. Глазами тоже управлял Тимур, так что Тимофей успел выхватить лишь пару фраз. Но и этого было достаточно, чтобы все понять: «…по медицинским показаниям… исключить из списка курсантов…».
«Шакс!» – подумал Тимур.
«Звездец!» – согласился Тимон.
Сердце у них хоть и было теперь искусственным, по-прежнему оставалось больным.
Проблема с исключением из училища вылилась сразу в несколько новых, главными из которых были деньги и жилье. Космолетное училище было, выражаясь знакомыми Тимону понятиями, не коммерческим, во время учебы там курсантам платили что-то вроде стипендии, вдобавок их обеспечивали бесплатным жильем, обмундированием, питанием… Официально это называлось «материальным содержанием», сокращенно «ма-со», но курсанты, конечно же, преобразовали название в «мясо». Так вот, «мяса» Тимур, разумеется, тоже лишался. Правда, лечение ему оплатили и даже оставили на довольствии еще на неделю после выписки – для полного восстановления и поисков новых источников к существованию. Тимон был приятно удивлен такому благородству. А вот Тимур, для которого такие порядки были привычными, мысленно негодовал и ругался так долго, что это в конце концов достало Тимофея:
«Нас вылечили, не выставляют сразу на улицу, а ты материшься!»
«Нет никаких "нас"! – последовал возмущенный ответ. – Ты просто галик в моей башке из-за того, что я был дохлым дольше, чем можно, понял? Так что заткнись, пока я не позвал психомеда!»
«Он тоже станет лечить тебя бесплатно?»
«Станет, куда денется! Это ведь тоже из-за прыжка, а прыжок – из-за учебы, а не по моей прихоти».
«Знаешь, что меня удивляет? – спросил Тимон, и тот вопрос на самом деле возник у него не впервые, так что для Тимура он точно не стал неожиданностью. – Что эти ваши… медуны с медуницами не докопались, что сердце у тебя изначально было больное. А по всем данным – вроде как ништяк».
«Я сам не пойму. Это просто везуха, узнали бы – сразу пинка под зад безо всякого "мяса", а за операцию долг бы неслабый повесили… Шакс! Ты опять?! Не понял?! Зову психомеда!»
«Зови. Псих-то уж точно копать начнет и до всего докопается. Ты говоришь, что долг повесят и пинка под зад? А уголовной ответственности за подделку документов… ну, за левый чип, у вас не предусмотрено?»
«Шакс-шакс-шакс!..»
«Вот-вот. Так что давай-ка жить дружно».
«Заглохни! Не хочу я с тобой жить – ни дружно, ни как-то еще!» – задергался Тимур, причем реально, физически, так что подергаться пришлось и Тимону. И он не выдержал:
«Ты думаешь, мне хочется?! Да мне в сто раз хуже, чем тебе! Ты у себя дома, в своем времени, а я – не пойми где, мне такое и не снилось! Может, это мой предсмертный бред! Думаешь, не страшно?! И ты, долбаный нытик, в своем теле, а я и пальцем шевельнуть не могу! Мне выть от всего этого хочется, но даже это у меня не выходит!» – И он на самом деле зарыдал, но мысленно, опять же мысленно – иного ему было не дано.
Хотя… Тимофей ощутил, как по щеке скатилась слеза. И почти сразу же – по другой. Тимур, разумеется, это тоже почувствовал.
– Что это?.. – хрипло спросил он. Вслух спросил, настолько был поражен.
«Теперь ты… понял?.. – от неожиданности прервал рыдание Тимон. – Теперь веришь, что я не галик?»
«Это еще ничего не значит, – уже мысленно буркнул Тимур, но непреклонной уверенности у него больше не чувствовалось. – Из-за галиков тоже всякое бывает. Психомед бы… Э!.. Ладно…»
Было решено заключить временное перемирие. Договорились, что Тимон не будет сознательно выводить из себя Тимура и вообще специально нарываться, Тимур же больше не станет на него орать, называть бредом и заставлять заткнуться. Но поверить окончательно в то, что они теперь – два разных человека, разделенные двумя с половиной столетиями и оказавшиеся в одном теле, оба так и не смогли. Впрочем, Тимофею в это все же верилось больше, что и понятно, иначе оставалось поверить либо в галлюциногенную кому, либо в предсмертную агонию сознания.
Тимона обнадежило, что он смог по-настоящему заплакать – тело отреагировало на его эмоции. Может, как раз из-за сильных эмоций это и стало возможным? Может, со временем он может сделать что-то и не впадая в истерику? Ему так хотелось в это верить, так не терпелось почувствовать себя по-настоящему живым, что он попросил Тимура дать ему возможность попытки сделать что-то самому. Да хоть моргнуть, или пальцами пошевелить.
«А я тебе не даю, что ли?» – проворчал Тимур.
«Мне кажется, да. Не специально, я не это имею в виду. Но по-моему, ты инстинктивно этому противишься, как бы крепче сжимаешь руль».
«Чего я сжимаю?.. А! Это такой рычаг управления в древних тарантасах?»
«Ну, почти, – не стал вдаваться в подробности Тимон. – Так что, дашь немного порулить?»
«Попробуй. Все равно ведь ты гал…»
«Мы же договорились!»
«Ладно, молчу. Давай, моргай».
И Тимофей моргнул! Во всяком случае, он дал мысленную команду глазам на мгновение закрыться – и они ему подчинились! Или все-таки не ему? Вдруг моргание произошло рефлекторно, и совпадение вышло случайно? Нет, надо было сделать что-то более определенное. Да хотя бы те же пальцы! Пусть это будет указательный на левой руке. Тимон сосредоточился, представил, как он сгибает палец – и тот шевельнулся! Действительно шевельнулся! Не согнулся полностью, но все-таки!
«Ты тоже это чувствовал?!» – восторженно спросил он у Тимура.
«Чувствовал, чувствовал», – буркнул тот.
Ему определенно не понравился этот опыт, и Тимофей его понимал: кого бы обрадовало, что твоим телом управляешь не ты сам, а кто-то чужой, сидящий внутри твоей головы. Приятного мало! Кроме того Тимон это не просто понимал, но и чувствовал, поскольку область восприятий была теперь у них тоже общей.
«Я без спросу не буду, – пообещал он. – Но ты мне иногда разрешай, потому что… мне это надо».
Тимур ничего не ответил, но Тимону и так было ясно, что его «напарник» тоже это чувствует. Да и как иначе? К этому было трудно привыкнуть, но этого было не изменить.
