"Ну, теперь пришло моё время, – рассматривая в неплотно прикрытые ставни, входящие в город подразделения фашистов, потирал Канавкин потные ладони. – Немцы, народ точный, оценят мой талант. А за такой подарочек, как списки новых паспортов, тем более".
Бывший тихий счетовод городского управления по заготовкам зерновых "ЗаготЗерно" неожиданно был назначен оккупационными властями председателем городской Управы. Народ диву давался – тихий невзрачный человек, в залоснившихся нарукавниках, сутуловатый, с тонкими узловатыми пальцами, легко скользившими по счётам, никак не вязался с образом солидного "головы" Управы. И вдруг – такой карьерный взлёт!
Узнав об этом назначении, Канавкин воодушевился, настал его час.
В ортс-комендатуре (военные комендатуры нацистов в районных центрах) к писарю проявили вежливый, но вялый интерес. Белобрысый немецкий переводчик, мягкотелый, разленившийся на штабной работе, равнодушно слушал чудаковатого, явно пьющего мужичонку, настойчиво повторявшего:
– Русиш аусвайс!
Брезгливо отодвинувшись от сивушного амбрэ, пробурчал:
– Герр Лёхлер занят. Ви, – ткнул пальцев в писаря, – явиться со списком сюда. Завтра! – махнул рукой. – Я воль? Гут.
Канавкин разочарованно кивнул. Ничего не оставалось, как явиться завтра.
"Но ведь не выгнали, а пригласили прийти!" – приободрился предатель.
Оставленный для подпольной работы, Степан Прибер увидел писаря, выходящего из ортс-комендатуры, с довольным выражением лица и похолодел. Сомнений не оставалось, для чего этот человек остался в городе.
"Медлить нельзя, – решил Степан, – как узнать, что эта сволочь успела наплести немцам?"
Тихонько увязавшись следом, Прибер довёл паспортиста до самого дома. Сумерки окутали запущенный садик у дома и палисадник за калиткой. Со стороны улицы окна так и остались, закрыты ставнями. Степан решил обойти квартал и огородами пробраться к дому с другой стороны. Сумерки сгустились. Окошко со стороны огорода слабо светилось.
Подпольщик осторожно подкрался и заглянул сбоку в окно. Это была кухня. Канавкин сидел за столом у окна и привычным движением опрокидывал стакан. На доске перед ним было порезано сало и луковица, а рядом разложены листки бумаги. Писарь закусывал и неторопливо добавлял в список всё новые, и новые фамилии. Ему не нужно было сверяться с картотекой, отправленной в тыл, вся информация прочно засела в памяти.
"Да-а, урод, твою бы память, да на благое дело", – зло подумал Степан, – если пишет списки, значит, фрицам ещё ничего не успел передать. До утра эта шкура дожить не должна".
Степан притаился в зарослях кустов сирени и думал, как сделать это наверняка: "Придётся ждать, когда "труженик пера" наклюкается и его сморит сон". Канавкин трудился часа два. За это время окончательно стемнело, редкие прохожие исчезли, а патруль на эту тихую улочку забредал редко. Прибер замерз и тихо проклинал трудолюбивого предателя.
"Всё! Пора". Подцепив ножом щеколду двери, Степан аккуратно прошмыгнул в коридор. Канавкин спал, уронив голову прямо на списки. Трудно вот так подойти к спящему человеку и убить. Скользнув по спискам взглядом, электрик поразился объему информации, которую запомнил писарь.
"Эта тварь легко обрекла на гибель десятки людей", – Степан сжал зубы, именно вереница жертв, представшая перед его мысленным взором, укрепила решимость. Прибер снял с вешалки шарф Канавкина, бережно просунул край поверх плеча писаря, протянул по столу и крепко взялся за перекрученные концы. Вдохнул поглубже и со всей силы развел руки в стороны. Когда конвульсии прекратились, Степан с трудом разжал зубы и вытер взмокший лоб. Впервые он убил человека.
"Это падаль, а не человек, – возразил себе мысленно, но легче не стало, спина под рубашкой была мокрой, – так, теперь списки". Степан перетащил Канавкина на лежанку печи, снял шарф. Открыл дверцу печи, угли прогорели и светились багровыми разводами. Отлично. Тщательно собрал все бумаги и бросил в топку, проверил в столе и в шкафу, мало ли какие там могут быть "заготовочки". Убедился, что бумага сгорела, и добавил пару поленьев. Теперь можно задвинуть вьюшку и уходить.
"Утром найдут, подумают – угорел, пьющий был. Бывает".
Лишь добравшись домой, Степан понял, как измотан. "Господи, спасибо, что ты привёл меня сегодня к зданию комендатуры именно в тот момент, когда этот гад выходил оттуда. На какой тоненькой ниточке были подвешены жизни этих людей. И ведь было же известно о его феноменальной памяти, но проконтролировать отъезд не удосужились…"
***
2014
История копирует сюжеты.
В 1941 году, первое, что сделали фашисты – снесли гранитный памятник Ленину на центральной площади Павлограда, бывшей Соборной.
Вот точно так же, как современные борцы с памятниками из правого сектора с видом победителей позируют в теленовостях, на пустом пьедестале фотографировались итальянские и немецкие солдаты вермахта.
Офицеры «тысячелетнего Рейха» считали позировать на развалине ниже собственного достоинства, предоставив это унтерам. Сфотографироваться на фоне замученных и расстрелянных – другое дело.
Впрочем, как и нынешние натовские кураторы.
Старик вздохнул и выключил телевизор. "Верным ленинцем" Виктор Викторович Новиков никогда не был. Насмотрелся после войны на "справедливость" коммунистических бонз, арест мамы, детский дом.
"Мама, мама. Хорошо, что ты не дожила до этого. Воевать с безответными памятниками – редкостная тупость скакуасов, вопящих : "Хто нэ скаче – той москаль". Никакого риска, в крайнем случае – прибьёт обломком. А главное – отлично отвлекает от решения реальных проблем.
Даже слово специальное придумали западные идеологи "декоммунизация", созвучно с "канализация" – в обществе, где правят канальи. Старинный друг Иван, с которым Виктор Викторович полвека трудился на оборонном заводе, как-то сказал:
– Не понимаю претензий нациков к Путину. Крым Украине подарили коммуняки, а именно Хрущев. Так Путин как раз и провел "декоммунизацию" – аннулировал решение партии. Никаких противоречий!
Во всех ситуациях простого человека выручает ирония. Если нынешний бардак воспринимать без иронии, спятить можно. Я-то свою жизнь почти прожил, за восьмой десяток перевалило. Молодых жалко. Почти у каждой из живущих по соседству семей родственники в России или дети, уехавшие в поисках лучшей жизни. Как легко убедить человека, что в его проблемах виноват "злой сосед".
Веками работает этот прием. – Взгляд Виктора вернулся к фотографии матери. Сколько ещё ударов судьбы уготовано человеку. Когда мрачные мысли особенно досаждали, старик говорил себе: " А ведь маме среди фашистов было труднее, чем мне теперь… Ничего, переживём и это".
Серьёзная женщина с уложенной вокруг головы косой грустно смотрела с чёрно-белой старенькой фотографии.
Глава 4
Оккупация
Первое время соседи относились к Кларе спокойно. Приехала женщина в гости, побудет с детьми и уедет. Но тревожные сводки Совинформбюро сеяли тревогу и подозрительность. Жители несколько обособленной от основного населения части города – Хуторов, привыкли относиться к чужакам с осторожностью. Особенно в такое, полное противоречивыми слухами время. Только соседка Онуфриевна была всё так же приветлива.
Живущая неподалеку Серафима Ватолина обучала молодых девушек оказывать помощь раненым, заменять лекарства травяными сборами. Многие жители прятали у себя красноармейцев, не успевших уйти с нашими из-за ран.
Клара стала жалеть, что поддалась на уговоры свекрови и не уехала со своей родней. Александра Давыдовна увещевала:
– Ну что ты, сама подумай, как бы ты добиралась с тремя детьми? Леночке всего четыре, Нине – два, Виктору – шесть лет.
А тут, какая-никакая всё же крыша над головой. Соседи тебя помнят, место у нас тихое, в стороне от основных улиц. В наш угол и раньше власти редко заглядывали, Бог даст и теперь обойдется. Как-то перезимуем. А там что? Голая степь. Ещё неизвестно как твои смогли добраться.
Клара почти ненавидела её за эти слова. И так постоянно преследовал страх за близких. Ходили слухи, что немцев не просто так вывезли в Казахские степи, а где-то в пути могли всех расстрелять, как это было в 30-е с семьями раскулаченных. Чувствовала себя предательницей, примчалась, предупредила и … тихо сбежала. Но и не вернуться к детям тоже не могла, в любом случае изгрызла бы себя тревогой. Ведь женщинам свойственно винить себя за все потрясения, выпавшие на долю родных людей: не предусмотрела, не проинтуичила, не уберегла.
С каждым днем надежды на наступление армии таяли. Мысли о том, как жить дальше не отпускали даже ночью, вернее становились даже мучительнее. Страх и безысходность не давали уснуть:
"Делай, что должно – и будь, что будет". Легко сказать, а как понять, что в этой ситуации "должно"? Кто подскажет? Вокруг полная неопределенность и растерянность – наши оставляют города. Слухи множатся. Ну почему я не поехала к свекрови забрать детей в первые же дни войны?
Сейчас бы уже были все вместе, пусть в степи, в землянке, но со своими. Отец и другие мужчины рукастые, как-то смогут обустроиться, успеть до холодов. Нет, грызть себя без толку. Надо думать, как пополнить запасы свекрови, ведь она не рассчитывала зимовать с таким "коллективом". Как пережить зиму без работы? И хорошо бы только зиму».
Не так она представляла свою жизнь с Виктором. Конечно, переезды из гарнизона в гарнизон тоже далеки от тихой благополучной жизни, но все же семьи офицеров не голодали. Перед отправкой на сборы мужу предлагали продолжить службу в части артполигона. Базы военторга часто меняли расположение. С тех времен Клара привыкла справляться с бытовыми трудностями, немцы рано приучают своих детей образцово вести дом. Именно эта привычка держать дом не позволяла раскиснуть, дом и дети – прежде себя.
Виктор Новиков по делам снабжения армии ездил по предприятиям и колхозам, оказался в поселке Фридрихсфельд. Там и познакомился с Кларой. Не заметить её было невозможно, многие засматривались на девушку с косой, толщиной в руку, золотистой змеей, спускавшейся по спине.
Заговорил о том, какое необычное название. Клара засмеялась и объяснила, что в переводе с немецкого название означает "Поле Фридриха".
"Витенька, что же делать, если бы не дети, попыталась бы разыскать своих, – мысленно обращалась к мужу. – Ага,– возражала Клара сама себе, – с твоими документами только мотаться по вокзалам, полным патрулей. Клара Адольфовна – просто находка для особистов. Даже выдать себя за еврейку не получится с таким-то отчеством".
Соседки рассказывали у колодца: в центре города открылась Биржа труда.
Немцы дали понять, что пришли навсегда и трудиться на благо рейха обязаны все. Работать на фашистов не хотелось, да и кем? Привлекать к себе внимание было страшно. Клара видела, как смотрели люди на сотрудницу комендатуры, проезжавшую в машине с офицерами мимо рынка. Надеялась хоть что-то выменять на продукты. Теплые вещи остались в доме родителей, не до того было. Предложить менялам было почти нечего.
***
Караванченко Андрей Павлович условился встретиться со Степаном Прибером недалеко от Хуторов, в старой котельной рядом с кожевенным заводом.
Это он предложил ещё в августе сделать Степану документы на фамилию Приберг, а с приходом немцев объявить себя фольксдойче.
[Фольксдойче – (нем. Volksdeutsche, «германский народ») – обозначение людей, родным языком которых был германский и которые жили вне Германии (в отличие от «рейхсдойче» нем. Reichsdeutsche – «германцев из рейха»)]
Высокий лоб, серые глаза, чуть вьющиеся волосы. Именно внешность Степана и подсказала сделать из него арийца, ведь многие и до войны воспринимали его фамилию, как иностранную. Добавленная в новых документах к фамилии буква "г", превращала Прибера во вполне немецкого Приберга.
Новости были печальные, повесили бывшего заместителя директора завода Харченко.
– Скорее всего, донёс кто-то, – вздохнул Андрей.
