– Дело! Молоток! Вот это по-мущински! – наперебой одобрили друзья выбор Дредда. Полюбовались напоследок затейливой чеканкой на стволах, причудливой резьбой на цевье, курками высеребренными, да и расстались с “Голландом-Голландом” без сожаления, решив единогласно:
– Мы-то обойдёмся, а августейшей особе без оружия никак нельзя!
Илья, видя, сколь размяк сердцем возвративший обрез Королевич, смекнул, что пришло время для главного.
– Ваня, – сказал он вкрадчиво, – у меня к тебе последняя, малюсенькая просьба.
– Кого нужно сожрать? – привычно пошутил тот.
– Неужели наши угощения совсем несытные? – шуткой на шутку ответил Илья. И ахнул без передышки, точно обухом: – Будь ласков, порадей за нас перед матушкой.
– Перед какой? – начиная мало-помалу осознавать трагическую серьёзность предложения, спросил Дредд севшим голосом.
– Так перед твоей, Ваня. Перед Марией Ивановной Вожжиной-Подхвостовой…
Чёрный принц королевских кровей выдохнул со всхлипом и моментально словно бы уменьшился в размерах.
* * *
– Кого ты ко мне привёл, милый сын? – спросила полногрудая дама в деловом костюме и строго посмотрела на Дредда. Перевела взгляд на великолепную троицу.
Хоть были друзья отважны в любой обстановке, а тут оробели. Тотчас захотелось им спрятаться. Большему за среднего, среднему за малого, а малому – чтоб и след простыл. Дредд, который лучше всех знал, что от заботливого материнского внимания не спрячешься даже на тропических островах, шмыгнул носом и почтительно снял пёстрый берет. Рот открыть он пока не решался.
Мария Ивановна Вожжина-Подхвостова относилась к типу женщин, который не часто встретишь на остановках общественного транспорта и в продуктовых магазинах. Прогуливающимися с детскими колясочками в дневных парках или напротив, демонстрирующими длинные ножки на вечерних бульварах вы их также вряд ли застигнете. На кухнях у них трудятся кухарки, пыль с мебели вытирают домработницы, а мужья если и имеются, то держатся тише декоративных растений. Некоторые, конечно, успевают своевременно смыться в Южное полушарие и там заделаться монархами, но таких счастливцев – абсолютное меньшинство.
Властность в лицах и повадках этих обломков матриархата напрочь подавляет не только красоту (у Марии Ивановны величественная зрелая красота присутствовала в полной мере), но и женственность вообще. Чаще всего такие гранд-дамы обнаруживаются в кабинетах, входить в которые по своей воле мало кто рвётся. А когда приходится войти, то психологически посетители готовятся к визиту намного основательней, чем к посещению стоматолога.
В Картафанове жутким местом, где окопалась генеральша Вожжина (а иначе её и не звали), являлся кабинет руководителя районной СЭС. Организации не самой заметной для населения, зато весьма значимой для тех, кого вопросы соблюдения санитарных норм касаются вплотную.
– Не слышу ответа, – с расстановкой проговорила Мария Ивановна и постучала по столу холёным пальчиком. Несмотря на чистоту и ухоженность, эти пальчики крепче любых капканов удерживали в кабале городские свалки, торговые точки, места общепита. И выжимали из мусора да отбросов такие бриллианты, каких в Якутии поискать…
– Мама, прошу, выслушайте их, пожалуйста, – наконец поборол немоту «милый сын».
– Ты влез к ним в долги?
– Нет! Нет! Просто это мои очень хорошие друзья.
– Считаешь, я непременно должна знать всех твоих друзей в лицо? Привёл познакомиться? Что ж, похвальное решение. И, в кои-то веки, разумное.
– У них просьба…
– Нам бы хотелось поработать санитарными инспекторами, – отважился-таки вступить в переговоры Алёша. Именно он оказался тем меньшим, за которым укрылись Илья да Никита. Вот и пришлось отдуваться.
– Инспекторами. Так-так. Понятно. Всем троим? – уточнила генеральша.
– Было бы чудесно! – сказал Илья с теми особенными интонациями, которые, как правило, волшебным образом действовали на самых разных представительниц слабого пола.
Однако генеральша Вожжина, как уже отмечалось, к слабому полу относилась скорей формально. Она презрительно усмехнулась:
– В вашем возрасте, уважаемый претендент, верить в чудеса довольно наивно.
Илья с покаянной гримасой развёл руками – дескать, что поделаешь, хочется…
– Ну, хорошо. – Мария Ивановна встала из-за стола, броненосным крейсером надвинулась на молодцев. Внимательно изучила каждого. – Предположим, я соглашусь взять одного из вас стажёром инспектора. Временно, разумеется. Вакансия имеется. Но! Мне бы хотелось знать, чем моя благотворительность обернётся? Как вы намерены распорядиться полученными правами? С кого собирать дань?
– Ни с кого, клянусь! – воскликнул Дредд, взволнованно теребя амулет. – Им для другого.
– Помолчи, котик. С тобой разговор будет позже. Итак?
Друзья переглянулись и честно выложили, что корочки санинспектора необходимы им в качестве универсального пропуска. Заглянуть за кой-какие заборы. Опуститься в кой-какие подвалы. Прихватить там кой-кого на горяченьком. А больше ни для чего.
– Поборы не наша стезя, – заключил Алёша. – Деньги – это ржа, прах и тлен. За отечество душа болит.
– Альтруисты, значит?
Друзья истово закивали.
– Допустим… – тон генеральши смягчился. Впрочем, надо ли тому удивляться? Разве запрещено главному санитарному врачу быть приверженцем альтруизма? Особенно, когда заняться им намерены другие. – Тогда сразу второе. Какое основание я буду иметь для приёма на службу? Кто-нибудь из вас имеет медицинское образование? Хотя бы начальное. Вы?
Алёша, к которому был обращён последний вопрос, расправил плечи:
– Бескомпромиссная борьба со старухой-смертью – мой конёк. Я кавалер медали за отвагу на пожаре! И дважды – за спасение утопающих! Мои умелые действия на воде внесены в анналы и инструкции Картафановского ОСВОДа. А вспомнить моё искусственное дыхание! О! О!! Фильм по мотивам можно снимать…
– Кавалеры бывают орденов, но никак не медалей, – перебила его Мария Ивановна.
– Ещё однажды я роды принимал, – не сдавался Попов. – В чистом поле и…
– Спасибо, понятно. Жаль, акушерство – не наш профиль. Можете выдохнуть. Вы?
Илья потупился. К медицине вплотную он прикоснулся только однажды, ещё в школе. Тогда, на уроке ОБЖ, тренируясь в выполнении массажа сердца, он вдрызг раздавил грудную клетку манекену.
Пришлось ему хитрить, надеясь, что кривая вывезет:
– Это… Ну, я практически профессионал по полному наркозу, местной анестезии, быстрой санации рта, экстренному кровопусканию. И прочее в том же аспекте. Ещё ветеринаром могу. Холостить, кастрировать, купировать.
– С вами тоже понятно. Если желаете, могу дать рекомендательное письмо для районной скотобойни. Заработки умеренные, зато всегда парное мясо к столу. Следующий.
Никита был лаконичен.
– Высшее военное. Базовые знания в рамках курса. Последние годы служил в прозекторском отделе горбольницы.
– Старожил морга, – попытался спасти своё реноме шутника и дамского баловня Муромский. Увы, выстрел оказался холостым. Генеральша в его сторону даже не взглянула.
– Вы мне сразу показались наиболее подходящей кандидатурой, – кивнула она удовлетворённо Добрынину. – Иван, проводи господина… мнэ-э?..
– Никита Васильевич. Добрынин.
– Проводи Никиту Васильевича до кадровика. Пусть оформит стажёром. Я сейчас позвоню, поставлю его в известность. Остальные подождут в холле. Да, и, сударики мои… – Она вернулась к столу, взяла кожаную папку, раскрыла. – Вот здесь место для заявлений о приёме на работу. Надеюсь, заявление у вас подготовлено?
– Сколько должно быть абзацев? – деловито спросил Илья, вынимая бумажник.
Мария Ивановна, не ломаясь, назвала точное число.
Присвистнуть молодцы решились, только сойдя по лестнице на три пролёта.
* * *
Никита познакомился с кадровиком, прослушал вводный инструктаж, сфотографировался, заполнил несколько бланков. Получил комплект рабочей амуниции. Респиратор, литые сапоги, синюю спецовку с трафаретной надписью «ГорСЭС», пилотку. Клеенчатый фартук, толстые перчатки и жутковатый раздвижной щуп, смахивающий на миниатюрный багор. После чего, наконец, освободился. Новенькое удостоверение санитарного инспектора ему вручил Дредд. Он же передал устный наказ Марии Ивановны: «Строгого соблюдения трудовой дисциплины не требую. Однако смотрите, не запятнайте репутацию нашей организации, Никита Васильевич. Потому что в противном случае я вас из-под земли достану и на свалке похороню».
Пока посмурневший Добрынин переваривал напутственные слова генеральши Вожжиной, Алёша, который начал чувствовать что-то вроде дружеского расположения к Ивану-королевичу, участливо полюбопытствовал:
– А тебе, землячок, круто нагорит? От маменьки-то?
– Сладкого лишит на неделю, – желчно сказал Дредд, похоже, не шибко-то склонный обсуждать варианты собственного будущего.
– Ага, – с пониманием покивал Лёха. – Весёлая у тебя жизнь. Попец с бантиком.
– Грех жаловаться, – сказал Дредд. – Ну, поехали за цацкой?
Возражений не поступило.
Молодцы, заранее готовясь вкусить далеко не гастрономическое блюдо «яйца всмятку», полезли в Илюхину крошку «Оку». Однако страшного, вопреки ожиданиям, не случилось. Машинка загадочным образом стала как будто просторней и удобней, чем обычно. То есть за ней и по пути в СЭС было замечено что-то подобное, но куда менее явно. А тут – на тебе!
Друзья, шумно и радостно подивившись этому необъяснимому с материалистических позиций факту, трижды повторили опыт с посадкой-высадкой. Результат остался прежним. Неказистая снаружи коробчонка на колёсиках изнутри устойчиво обнаруживала объём и комфорт класса люкс. Решив, что от добра добра не ищут, молодцы устроились на подросших диванах и, примеряя с хохотом кто пилотку санитара, а кто респиратор, отправились к Дредду.
На углу улиц Трофима Лысенко и Томаса Моргана, возле уважаемого Картафановским населением продуктового универсама «Дед-самоед», Муромский свернул к обочине. Сказал «купить кое-чего треба!», заглушил двигатель и, пообещав скоро вернуться, двинул в магазин.
Остальные выбрались из «Окушки» наружу, перекурить. Подле стоянки обосновалось молодежное трио – два паренька с гитарами да девчушка с бубном. Коллектив был явно студенческим, пели ребята больше для души, но и от вознаграждения не отказывались. Гитарный футляр возле ног артистов гостеприимно распахивал нутро как для мелочи, так и для купюр. Судя по приличному количеству заинтересованных зрителей, савояры не халтурили, работали с полной отдачей.
В настоящий момент студиозусы выводили дрожащими голосами душещипательную историю:
У палаццо с колоннами,
Что напротив аптеки,
Жили люди бездомные —
Без жилья человеки.
Дочь при грязном подвальчике,
При отце-гемофиле.
Приходили к ним мальчики
И девчонку любили.
Но любили без совести
За копейки и бусы, —
Нет печальнее повести,
Самоеды – тунгусы…
А отец, как ни подопьёт,
Вечно пьяный и злобный,
И на дочку в сердцах орёт,
Разнесчастный бездомный:
– Ах, зачем ты, родная кровь,
На дырявом матраце
Продавала свою любовь
За копейки и цацки?
Ты позоришь меня, отца,
Перед графом в палаццо,
Отдаваяся без конца
При посредстве матраца!
Граф смеётся в моё лицо
Из окна экипажа.
Ох, комиссия – быть отцом
Взрослой дочки продажной!
В этом месте напряжение достигло предела. Гитары зазвучали по-настоящему драматично, бубен затрепетал бронзовыми лепестками, как погибающий в огне мотылёк. У девушки-певуньи подозрительно заблестели глаза. Да ведь и было от чего! Ситуация в песне приближалась к критической:
И схватил тут старик кинжал
И воскликнул: умри же!
И за девушкой побежал
По коллекторной жиже.
Он бежал и в его глазах
Смерть застыла и мука.
Он не знал, что у ей внутрях
Эмбрион его внука…
Он был стар, и догнать не мог
Подземельной мадонны,
Её резвых и тонких ног,
Стройных будто колонны.
Так и бегали целый год.
Или месяцев девять,
Но пришёл страшный день и вот —
Ничего не поделать:
Подоспела пора рожать,
А отец снова пьяный,
Снова жуткий схватил кинжал
И занёс над Татьяной.
(Ведь по паспорту Танечке
На позорной панели
Пристающие мальчики
Дали имя Шанели.)
Ах, не в силах она бежать,
Только стонет и плачет:
– Я должна в этот час рожать,
Не могу я иначе!
И отец дочь к груди прижал:
