Я-Под-Крылом Чёрной-Птицы "Спираль Хрустальной Вселенной"

– Ну, что-нибудь.

– Да не знаю я, что играть. – она передёрнула плечами. – Скажите, кем мне для вас стать.

– Ясно. Никакой ты не актёр.

– Неправда. Я актёр. Хороший. Даже более крутой, чем ты можешь себе представить.

Странно. Здесь должна была быть ошибка. Допустить её тут было бы не страшно. Эта компания временная. Как и десятки других. Они бы увидели, но забыли бы об этом вскоре после её ухода, как и сама Дарина о них. А тема достаточно щепетильная и обвинение в плохом актёрстве – это, что могло бы дать повод сорваться. Они понятия не имеют, какие жертвы Гоголь принесла, чтобы стать хорошим актёром. Они понятия не имеют, что Гоголь уже не может быть кем-то, кроме актёра, за что её на самом деле стоило бы презирать, однако сомневаться в мастерстве… нет. Но ошибки не произошло. Образ не нарушен. Образ… А вот и идея.

– Знаете что? Юмористические роли я играть умею хорошо, и это вам показывать не собираюсь. Чтобы доказать, что я хороший актёр, я сыграю то, что мне не свойственно. Я сыграю трагическую роль.

Да. Теперь чётко видно. Тот образ девочки – трагедия. Тихая, мрачная, давящая, тревожная.

– Что, прям заплачешь?

Чтобы хорошо сыграть кого-то, нужно войти в роль. Интересно. Может, сейчас, наконец, получится понять. Порой прочувствовать получается быстрее, чем проанализировать, но если постараться, то понимание обязательно придёт. Нужно просто быть внимательнее.

– Хуже. – Гоголь мрачновато, слегка азартно улыбнулась. – Смотрите.

– Давай уже.

Дарина быстро забралась на горку, заменившую сцену. Благо, остальные уже сидели на карусели напротив, так что место было как нельзя удобным. Вдох. Выдох. Сосредоточиться.

Пустота.

Страх.

Болезненная, кривая улыбка.

Всполохи солнца слишком яркие. Они сверкают, как на воде. Площадка размывается. Музыка искажается. Цвета смешиваются. Размытая акварель. Но они всё равно смотрят. Изнутри. Нет, это изначально была глупая идея. Это была бы не игра. Это была бы искренность. А искренность смешная.

Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно. Смешно.

Но так отчаянно хочется освобождения… Так, нет, бред какой-то. Ничего такого не происходит. Она на площадке. Обычной детской площадке. Это просто обман зрения. Наверное, солнечный удар. Почему-то нет сил пытаться понять, что происходит. Она была так близка к разгадке. И тут это… Может, там получится найти ответ? Здесь ведь никого на самом деле нет. Никто её не осудит, если она позволит себе…

Шаг вперёд.

Гоголь на сцене. Они смеются. Они презирают её. Пока она не начнёт улыбаться, так и будет. Хрустальный замок надо запереть. Навсегда спрятать глубоко. И никому нельзя дать знать о его существовании. Дарина держит нож в руках. Перед ней мерзкое существо. Оно слабое, никчёмное, содрогающееся в рыданиях. Оно не имеет права на жизнь. На чужие взгляды. Взмах руки с ножом.

Злость. Страх. Интроекция. Отторжение. Крик. Преломляющиеся лучи. Убежище. Неизменная модель поведения. Наблюдение и закрепление. Соответствие. Смех. Презрение. Хроническая боль. Сублимация. Агрессия. Самобичевание. Уроборос. Тупик.

Оно слабо сопротивляется. Вместо крови у него гниль. За пределами стеклянной стены насекомые, но их слишком мало, чтобы прогрызть стекло. Стекло это не хрусталь, их нельзя путать. Разные символы. Но это уже моё замечание. Чьё? Неважно. Первая постановка всё-таки, прошу прощения. Они помогают ей рыть яму. У них нет лиц, но говорят они громко и чужими голосами. Голосами тех, кого Гоголь знает. Они говорят, что это существо не имеет права на голос и на жизнь. Что это просто глупо. Смешно. Что так нельзя. В этой яме существо будет заживо похоронено. Заживо, потому что его нельзя убить. Но существо становится морем. Дарина видит ту самую девочку.

– Ну и погодка, да? – Гоголь пытается весело усмехнуться, но выходит как-то мрачно и криво. Руки в земле. Сознание слегка проясняется.

– Тебе больно?

– Ну, знаешь ли, рыть яму голыми руками – не самое приятное занятие, но вообще-то у меня вроде ничего не болит.

– Ты счастлива?

– Ну да.

– Правда?

– Левда. Зачем переспрашивать? Как будто я могу быть несчастна.

– Тогда почему ты боишься оставаться одна, но подпустить кого-то к себе тоже боишься? Ты меняешь компании, чтобы не устанавливать никаких прочных эмоциональных связей.

– Да не боюсь я никого подпускать. Мне это просто не нужно.

– Тогда почему ты уходишь от людей, как только начинаешь что-то к ним чувствовать?

– Слушай, ты чего вообще добиваешься? Хочешь мне потом счёт на тридцатку за сеанс выкатить? Тогда я требую мягкий диван. У меня реально ничего не болит, но полежать я бы не отказалась.

– Я – это ты, так что откуда мне знать, чего я добиваюсь.

– Я это ты, ты это я, и никого не надо нам… Ладно, слушай, верни меня обратно. Меня там ждут.

– Ты боишься?

– Чего боюсь?

– Моря.

– Моря-то не боюсь, а вот цен на билеты туда… Но чего спрашиваешь-то?

– Посмотри туда. Подойди к краю и посмотри.

– Ладно. Только не столкни меня, а то я ещё ни в одном фильме сыграть не успела.

Тёмные волны одна за другой разбивались о скалистый утёс, но почему-то ни одна капля не долетала до Дарины. Что-то не так с этим морем. Даже нет, не с самим морем, а с пространством над ним. Тошнота подкатывает к горлу. Пустота. Это шершавая, стеклянная пустота. Но самым противным было то, что это уже даже не пугало.

– Ты видишь ничего, верно? Ты не можешь увидеть истину этого образа.

– Я не знаю… Что я должна увидеть?

– Это море – часть тебя. Отрезанная, отвергнутая, запертая. Это море хрусталя, в котором уже проросла гниль и начали заводиться паразиты. Ты заглушаешь его крик голосами других людей. Ты не чувствуешь ничего к ним, а просто используешь, чтобы накормить внутреннюю пустоту. Ты не можешь жить без них. Но при этом ты боишься людей, не так ли? Боишься осуждения. Того, которое слышала от родителей и от тех, чьё мнение, как тебе казалось, стоит уважать. Они говорили, что у тебя не может быть проблем. Что ты не имеешь права показывать свою боль так, как это умеешь ты. Так, как ты её воспринимаешь. Иначе ты будешь достойна лишь презрения, осуждения и насмешки. Ведь ты всего лишь подросток. Ведь у тебя есть руки, ноги и крыша над головой. Поэтому ты решила играть роль другого человека. И однажды, когда ты посмотрела в зеркало, ты не смогла понять, что это ты. С тех пор тебе страшно смотреть на собственные руки. Ты боишься того, как видишь себя. Твоё тело окутывает стекло. Ты делаешь вид, что так и должно быть, что тебе всё равно, что всё наладится само собой, но для сознания подобное не проходит бесследно. Нельзя просто уничтожить или спрятать часть себя. Рано или поздно она даст о себе знать.

– Ну и что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Я ничего не хочу, но ты можешь попробовать принять её.

– Я не могу. – Гоголь болезненно, устало улыбается.

– Но тебе больно.

– Нет. Это просто… Я… Я не могу. Мне нельзя. Лучше так, чем если они будут смеяться надо мной… И говорить обо мне так… Так… Что я всё придумала. Что я нытик. Нет! К чёрту! Всё у меня в порядке. И не может быть иначе.