Лугорские хроники
Ирина Дёмина
Живущим в эпоху перемен посвящается. Из-под обломков разрушенной империи упорно пробиваются ростки новой жизни. Взрослея и оглядываясь вокруг, каждый неизменно задаёт себе вечные вопросы и пробует на вкус вечные слова. Любовь. Дружба. Верность. Набьют ли они оскомину или наполнятся смыслом? Останутся неразгаданными символами в старинных книгах или воплотятся в поступки, способные изменить ход истории? Делая выбор, мы бросаем камни в воду, и круги расходятся всё дальше и дальше, задевая чужие судьбы. Как знать, чем обернутся в итоге глупые ошибки, умные разговоры и благие намерения…
Ирина Дёмина
Лугорские хроники
Пролог
Первый удар Большого колокола грянул над площадью, взметнул пёстрое море голов, рук и праздничных одежд и, отражённый многоголосьем возбуждённой толпы, понёсся по окрестностям, возглашая: «Сейчас начнётся!»
Испуганный мальчик выронил пирожок и схватился за голову, затыкая уши перепачканными ладошками.
– Ах ты ж! Два лепа на ветер! Шкодник ты этакий! – запричитала мать, растерянно глядя, как чей-то сапог вдавливает в грязь разноцветную посыпку вместе с медовой сдобой и ягодной начинкой.
Было жалко и пирожка, и денег, и перепуганного сына. Рука уже потянулась, чтобы дать ему подзатыльник, но колокол ударил снова, и мальчик зарыдал – громко, не сдерживаясь, взахлёб.
– Ну будет, будет! – мать принялась лихорадочно трясти его, гладить по голове и целовать в лоб. – Ну что ты, как маленький. Это же колокол. Вон там, видишь? Смотри, как блестит!
Грянул третий удар.
– Это храм Предвечного Атия. Будешь плакать – Атий на тебя рассердится…
Четвёртый.
– Нет, нет! Он не будет сердиться! Он добрый! Он сердится только на плохих людей, у которых нечистый огонь внутри!
Пятый.
– Да уймись ты! Смотри – вон Великий яр сидит. Совсем близко. Сейчас услышит, как ты ревёшь…
Шестой.
– А вокруг – смотри, какие нарядные стражи! Это Когти Пардуса…
Седьмой.
– Чшшш… Не плачь! А то чистые братья придут, спросят: почему мальчик плачет?
Восьмой.
– А мы ответим: «Кто плачет? Никто у нас не плачет! Мы пришли на очищение посмотреть!»
Девятый.
– Все знатные яры Лугории собрались. Когда ещё такое увидишь?
Десятый.
– Сейчас заразу сожгут – и всем лучше станет! И мой зайчик плакать перестанет…
Одиннадцатый.
– Да замолчи ты уже! Сейчас прогонят нас – и я не увижу ничего из-за тебя!
Двенадцатый.
Все замерли – и Великий яр Эгрис в окружении верных стражей, и знатные яры, и пестрая толпа, и лоточники с пирожками, и чистые братья, и даже плачущий мальчик на руках у матери…
Двери храма оставались закрытыми.
Знатные лугорцы начали недовольно посматривать в сторону белоснежных стен и блистающих позолотой ворот храма, а толпа – перешёптываться. Через несколько минут высокие двери распахнулись, и небольшая процессия двинулась в сторону круга очищения. Послушники посохами расчищали путь Пречистому отцу Арфазию, высокому и тощему старику в тяжёлой белой рясе, расшитой золотом. Его монашеский капюшон был украшен жемчугами в виде стрелы в круге – символа веры чистиан. Следом в окружении монахов шла женщина, тоже в белом и тоже с символом веры в руках. Но на этом сходство заканчивалось. Женщина лет сорока еле волочилась на опухших ногах с разбитыми пальцами, её руки безвольно висели вдоль тела. Длинная нижняя рубаха и бумажная корона на голове составляли всё её одеяние. В толпе засвистели и закричали на разные голоса:
– Келеагоново отродье! Чистым огнём нечистый сожжём!
Велияр сохранял невозмутимый вид, но все понимали: опоздание Пречистого отца можно расценивать по-разному. Поэтому все с нетерпением ждали, что тот скажет в своё оправдание. Арфазий не стал бы Пречистым, если бы не понимал таких вещей, поэтому, заняв своё место на помосте, поклонился Эгрису и произнёс:
– Долгих лет и славной жизни Велияру, да хранит его Предвечный Атий. В нашем опоздании виновна эта преступница: ей вздумалось падать в обморок, отнимая время у благородных и досточтимых лугорцев. Только за то, что заставила ждать Велияра, она уже достойна наказания.
Толпа опять заулюлюкала, но, стоило Эгрису поднять руку, все замолчали.
– Долгих лет и славной жизни Пречистому Арфазию и всем отцам веры. Приступайте.
Старик степенно поклонился и сел на своё место. Дородный послушник вышел вперёд, прочистил горло и зычным басом начал зачитывать приговор:
– Именем Пречистого отца Арфазия, с благоволения Велияра Эгриса, во славу Предвечного Атия и наших предков, в год двести двадцать шестой от подписания договора у Злат-камня, сия женщина именем Свонда, жена селянина Гараха из поселения Малый Жом, что во владениях стовольского яра Тинела, под весом доказательств и улик созналась, что нечистым огнём проклятых, да не упомянуты будь их имена, сожгла посевы односельчан, а также наводила сглаз и портила воду в колодцах, отчего произошёл мор скота. За сии преступления она приговаривается к смерти через огонь. Да очистится душа её от скверны.
– Да очистится, – благоговейно повторили все присутствующие, и женщину повели к костру.
Она покорно плелась вслед за храмовниками, глядя в землю и не замечая ничего вокруг. Только однажды застонала, когда её приковывали к столбу. Такая покорность раздражала толпу – многим хотелось чего-то повеселее.
– Эй, нечистая! Сотвори что-нибудь напоследок! Покажи огонь Владык!
Один из послушников зажёг факел от огня священной лампады, что вынесли из храма специально для этого, и медленно пошёл в направлении костра. Рёв толпы нарастал.
Храмовник наклонился и поджёг сухой хворост. Многие захлопали и начали дружно кричать:
– Чистым огнём нечистый сожжём!
Огонь быстро разгорался. Женщина закашлялась от дыма. Язык пламени лизнул подол её рубахи, и та загорелась. Крик женщины утонул в радостном рёве толпы. Люди жадно смотрели, как огонь пожирает одежду, волосы, бумажную корону, как извивается смуглое тело, быстро покрываясь волдырями и чернея, как кожа лопается, из ран сочится кровь, как обугливается плоть, обнажая мясо и кости…
Женщина дёрнулась в последний раз и замерла. Запах горелой плоти, смешиваясь с запахом дыма, растекался по площади, достигая самых дальних рядов. Кого-то затошнило, а кому-то захотелось баранины на вертеле.
Этот запах достиг крепостной стены Нового замка, у края которой стояли другая женщина и другой мальчик. Женщина сжимала плечи мальчика и повторяла:
– Смотри, Дамиан, смотри.
– Ей же больно! Зачем они это делают? – спросил мальчик.
– Затем, что она тоже любила делать светлячков. И играть в игры, как мы с тобой. А плохие люди этого не любят. Они злые. Если они узнают – нас с тобой тоже сожгут. Будет очень-очень больно.
– Я не хочу! – заплакал мальчик.
– Тогда поклянись, что ты никому не скажешь. Что никто-никто не узнает о нашей тайне.
– И папа?
– Да. И папа. Ты же видишь, что он сидит там, рядом с ними, и смотрит?
– Да.
– Он не защитит нас. Никто не защитит нас. Только мы с тобой должны знать эту тайну. Клянёшься?
– Да, мамочка. Я клянусь.
С этого дня он почти перестал разговаривать. Зато по ночам кричал, пугая нянек, и вскакивал, дрожа и обливаясь слезами. Ему стал часто сниться один и тот же сон: огромный храмовник в белой рясе идёт за ним с горящим факелом. Мальчик хочет убежать, но ноги не слушаются, он падает и ползёт, но страшный человек всё ближе, вот-вот он коснётся факелом его одежды, и она загорится, и будет больно, так больно… Мальчик снова кричал и просыпался. Мама иногда приходила к нему, чтобы успокоить, но чаще была занята. Как-то слуги доложили ей, что мальчик сложил костёр из веточек, поставил в середину своего любимого деревянного всадника и поджёг его. И внимательно смотрел, как сгорают конь и всадник…
Эгрис не заметил, как затихли все звуки во дворе замка. Последние донесения с границ Улгая настораживали. Эти неуёмные ченудары на своих косматых лошадках опять что-то замышляли. Но не только это. Было что-то ещё, что вызывало смутную тревогу. Улгай, Улгай… Ах да. Сегодняшний разговор с яром Улгая. Что-то насчёт сына… Эгрис стал припоминать и обдумывать их беседу.
Яр Улгая Каримир Гервий, верный страж Закатного перевала, по ту сторону которого обитали племена ченударов, время от времени выплёскиваясь очередной волной на земли Лугории, и сам по бабке был ченударом. Невысокий, крепкий, обветренный, он редко бывал в столице, сторонясь придворной толкотни. А сегодня вдруг сам попросил о встрече наедине. Эгрис думал, что речь пойдёт о ремонте Соколиной башни, что охраняла дорогу через перевал. Она и зашла, а потом Каримир вдруг сбился и, осторожно подбирая слова, начал справляться о здоровье наследника. А потом так же неожиданно заговорил о своём младшем сыне:
– Я, Великий яр, к чему… хм… у меня младшой-то тоже… это который от второй жены моей, Ланы… здоровьем некрепок. Так я его в учение отдал к яру Алданию, у него замок на озере… ну как замок… так, старый дом каменный. Но зато воздух там, говорят, живительный, да и от чужих глаз подальше…
Эгрис никак не мог понять, к чему тот клонит. Каримир выжидательно посмотрел, но, не дождавшись ответа, ещё более сбивчиво продолжил:
– Так это я всё к чему… Воздух там, говорят… Так что если подлечиться, то самое оно…
Эгрис тогда сухо прервал его и ушёл. Но этот странный разговор никак не выходил из головы. Мало кто вот так осмеливался говорить о здоровье наследника Дамиана, единственного сына Великого яра Эгриса. Хотя за спиной давно уже шептались, что с мальчиком что-то не то. Внешне весь в отца, повадками он больше походил на мать. А за Великой ярой давно уже замечали разные странности. Она то выгоняла всех из своих покоев и надолго закрывалась изнутри, то безудержно веселилась ночами напролёт, то вдруг замирала посреди беседы… Да много чего примечали обитатели замка, но осмеливались говорить об этом только шёпотом.
Великий яр отложил бумаги, погасил светильник и вышел в коридор. Стражники у двери вытянулись, стукнув древками копий о каменный пол. Со скамейки в нише поднялся Смотритель, разминая затёкшие ноги.
– На сегодня всё, Гудон. Запри эту комнату и ступай отдыхать.
– Спокойных снов, Великий яр, – поклонился Смотритель.
Эгрис отправился в свои покои, но по дороге решил заглянуть в комнату сына. Утренний разговор всё ещё звенел навязчивым комаром где-то на краю сознания.
В комнате было темно и тихо. Оставив стражников снаружи, яр, стараясь не шуметь, сделал несколько шагов и замер. В камине ещё мерцали угли, и в их тусклом свете он различил сидящего на постели мальчика. Неподалёку сладко сопела старая нянька. Мальчик смотрел на отца и не двигался.
При свете дня он походил на бога ветров Эвью, каким его изображали на храмовых фресках. Кудрявые светлые волосы, серые глаза, стройная фигура вызывали непритворное восхищение благородных яр и их служанок. Но сейчас, в темноте, светлые глаза казались огромными чёрными дырами, в глубине которых еле-еле светились огоньки, будто искры от костра, и было в этом что-то неправильное. И уже не младший сын Пречистого Атия приходил на ум, а злобный дух ченударских пустынь… Эгрис чуть не отпрянул, но тут же взял себя в руки. Великий яр испугался собственного сына. Хорош, нечего сказать. Разозлившись на себя, он широко улыбнулся и подошёл к ребёнку.
– Почему ты не спишь, Дамиан? Тебе не холодно?
Сев рядом, он обнял сына. Тот ничего не сказал, но крепко прижался в ответ. Эгрису показалось, что мальчик дрожит то ли от холода, то ли от страха, и он решил зажечь светильник. Осторожно попытавшись расцепить объятия, он вдруг услышал шёпот:
– Не надо. Не уходи, – и мальчик ещё крепче вцепился в его руку.
– Я не ухожу. Я только хотел…
– Я сам!
Мальчик соскочил с постели, взял с полки незажжённый светильник и быстро вернулся. Мельком глянув на спящую няньку, он встал к ней спиной и хитро улыбнулся отцу, будто желая его удивить и обрадовать. Эгрис улыбнулся в ответ и уже хотел позвать стражников, чтобы те принесли горящий светильник из коридора… но тут…
Наследник Великого яра, будущий правитель Лугории, поднял правую руку, сложил пальцы, и над ними вспыхнул язычок огня. Холодного голубого огня.
На этот раз Эгрис не сдержал себя и отшатнулся. Огонь погас, мальчик вздрогнул всем телом и испуганно посмотрел на него.
– Ой! Прости меня, прости! Матушка не велела никому говорить про нашу тайну, а я забыл! Какой же я глупый, глупый! Теперь меня сожгут… – шептал он, глотая слёзы, икая от ужаса, но при этом не срываясь на крик и громкий плач.
Эгрис не мог пошевелиться, будто заживо погребённый снежной лавиной. В голове билась только одна мысль: "Нет. Нет. Этого не может быть". Но неотвратимая правда вставала перед глазами, и все эти странности последних лет вспыхивали в памяти раскалёнными иглами и находили простое, но такое жуткое объяснение: его сын проклят и обречён.
Велияр с трудом очнулся и посмотрел на мальчика. Тот беззвучно плакал и смотрел на отца, словно ожидая приговора. Эгрис заставил себя пошевелиться, выговорил непослушными губами "ложись спать" и почти выскочил из комнаты.
Наутро Великий яр велел позвать яра Улгая и долго о чём-то с ним говорил. А вскорости в замке произошли резкие перемены: наследник был отправлен на обучение, но куда именно – тщательно скрывалось, чтобы не проведали шпионы Свирта. А ещё через месяц Великая яра занемогла и уехала к целебным источникам, бьющим в пещерах Большой Гряды. Да так там и осталась.
