Инга Лиман "Свет родной звезды"

Оля встала напротив гостя, помолчала, несколько раз кольнула грудь сведенными пальцами и начала ходить по комнате. Она будто что-то напевала, наклонялась к полу, поднимая невидимые предметы, ушла за загородку, долго возилась, и когда вернулась, комната была пуста.

Оля села, положила перед собой тугие кулачки и тяжело вздохнула. Комок в груди, снова душил её. Все это было гадко.

Все до одной мысли врезались в одну точку, этой точкой был Леша, сын, которого она на самом деле давно предпочитала игнорировать. Оля представила его одного, растерянного, больно закусила губу, чтобы не заплакать. А потом перед глазами возникла шумная компания незваных гостей и захламленный дом, и почувствовала прилив испепеляющей ярости: «Сволочь!» – свистнуло между зубами, – «Вы все сволочи!»

Дни тянулись медленно и скучно. Оля безраздельно предалась апатии и злой раздражительности. Общение с заграянами она открыто саботировала. Действенный способ – просто не обращать внимания, а если сильно докучали металлическими голосами или бесшумными посещениями, она начинала орать, громко причитать или изо всех сил размахивать простыней.

Оля безумствовала со вкусом и полной самоотдачей, а затем перестала вставать, в санузел ходила только по острой нужде. Так же пропали из рациона вода и земные деликатесы вроде сосисок и чая. Она безучастно жевала биомассу в виде фруктов и снова пряталась под одеяло в его сомнительный покой.

Каждую минуту, что обволакивала её, сдавливала, душила, она растворялась в воспоминаниях о Берте. Любовь этого маленького создания, искренняя и безупречная, согревала её душу и ещё дальше отдаляла от остального мира. От родных людей, отношения с которыми требовали труда и любви. От себя, жалкой и грязной. От будущего, которое теперь могло стать только унылым и беспроглядным.

Собака принимала её и такой, собака не требовала понимания, поддержки, веры. Это была хорошая породистая псинка с весёлым характером и живыми глазками. Она так быстро откликалась на её голос и так обезоруживающе ей радовалась, что никакого труда от Оли было не нужно. Чистая обоюдная любовь связывала их воедино. И это все. Не было претензий, неоправданных ожиданий, гниющих внутри обид. Нет, только радостный лай, безумная радость встречи и лёгкий нрав.

Она прибегала к ней в постель, юлой крутилась на подушке и засыпала с тоненьким умилительным посвистом, как малыш. Оля трепетала от нежности, и заходилась от приливов горячей и чистой любви. От любых проблем можно было спрятаться в этот Бертин писк и топоток маленьких лапок, несущих её к хозяйке.

И сейчас, каждую минуту она воскресала в себе безопасные воспоминания и погружалась в них без остатка. И даже утрата самой Берты, оставшийся от нее лишь дух памяти, были зоной безмятежности и покоя.

Дальше падать было некуда. И Оля схватила за хвост одну быструю мысль: вот так и буду жить. Но внутренние силы крепли, и она стала высовывать нос из укрытия чаще и мечтать о неведомой, запредельной жизни, глядя в сказочный, переливчатый монолит окна. На ум приходили книжки, прочитанные еще в детстве, о бескорыстных разбойниках и великих мореходах, рыцарях, феях. Она листала их далекие страницы и дописывала новые главы, меняла финалы и наполняла свою жизнь совершенно неправдоподобными личностями. Они заменяли собой ее реальную жизнь.

Когда в комнате послышался шорох, Оля не повела и глазом. Пришельцы ее не отвлекали, пусть ходят, сколько хотят. Но издали опасливо окликнули по имени, и Оля напряглась. Голос был абсолютно мужской. В нем был и тембр, и эмоции, и даже легкая, едва уловимая картавость. Она вскочила на постели.

– Ух, – глухо выдохнул силуэт у входа.

Оля подскочила на ноги и замерла на скомканных простынях.

– Святые кустики! – проговорила тень, – Здра-вствуйте.

Женщина ринулась вперед и через миг была рядом.

– Кх, кх, – кашлянул в кулачок, – Анатолий, – поправил очки и посмотрел на нее ясными голубыми глазами.

Оля молчала, сверлила мужчину взглядом. Он еще раз кашлянул и отступил в сторонку. Поглядывая себе под ноги и прищурившись, Анатолий внимательно осматривал комнату.

– Можно я, – кивнул на креслице у стола, – присяду?

Оля тяжело дышала, ноздри вздымались, как у загнанной лошади, в груди хрипело, и она приоткрыла рот, будто силясь что-то произнести. Но вместо слов пленница ринулась на вторженца и размашистым отважным движением положила ему на грудь жадные пятерни.

– Что, – фальцетом выкрикнул Анатолий, – кх, кх, вы делаете? – он отступил назад.

– Живой, – раздалось из сухого молчаливого Олиного горла, и дальше, как угроза, – Откуда?!

Она, роняя неразборчивые слова, тянула вперед руки. По щекам катились слезы. Анатолий вжался, склонил голову (объятий было не избежать), и тут же Оля прильнула к нему и запричитала в ухо.

– Родненький, человечек. Да как ты здесь, да как же это так? О, Господи, живой, живехонький. Анатолий, Толечка! Да неужели этот мир обитаем-то.

– Ну, конечно, тут же много женщин, – Анатолий пытался высвободиться и крутил корпусом.

– Хорошо-то как, с живым человеком поговорить. Так вот дождалась Олька-то. Ох, батюшки мои! Защитник ты мой. Человечище! Толечка.

Она заплакала, уткнувшись ему в шею, и мужчина положил на нее руки. Так они стояли, пока Оля не скользнула назад и села на кровать. Анатолий опустился в кресло, снял очки и провел ладошками по глазам и щекам.

– Грязно тут как-то у вас.

– Что? – Оля отмахнулась, – Откуда ты тут? Как ты здесь оказался? Ха-ха-ха. Я же не поверила, думала галлюцинации начались.

Засмеялась. Провела руками по волосам.

– Сколько я тут всего натерпелась. Да я сначала и думать не могла, что меня того, киборги эти выкрали. Думала бывший. Ох, ну и происшествие. А ты знаешь, у них тут личинки такие, типа их дети, так я нужна для того, чтобы их нянчить. Вот умора! А тут ты. Ох, я не могу.

Замерла, глаза ее сияли. Свет из окна освещал ее грязные слежавшиеся волосы, несвежий в пятнах балахон, но внутренний свет женского горения преображал все несовершенства, и Анатолий не мог отвести глаз. Сковывающая его неловкость отошла, и мягкая улыбка изогнула пухлые бархатные губы.

Оля засмеялась и запустила руки в волосы.

– О, боже, – спохватилась она и начала себя осматривать. – Мамочки, не смотри на меня. Ох, подожди, я сейчас.

Она метнулась к санузлу и вдруг замерла, развернулась к нему.

– Ведь ты же не уйдешь? Ты не исчезнешь?

Она бросилась обратно и упала к его ногам. Она забыла, что свет из окна может высветить все ее морщины и помятое лицо, что такая близость обнажает все ее стыдные запахи, но страх заглушил все остальное.

– Ммм, – промычал Анатолий.

– Иди, иди сюда, постой рядом. Давай ты мне о себе расскажешь, я превращусь в слух, ни словечка не пропущу. Но я это, в душ, срочно, ой, быстро.

Оля смутилась, засмеялась, потащила его за собой и прислонила к загородке у санузла.

Свет за окном бил в комнату. Анатолий мялся на месте. Взглядом он щупал кучи простыней на кровати и рассматривал пятна на полу, то и дело почесывал кончик носа и обтирал тыльную сторону ладони о длинный балахон.

– Ну, расскажи о себе. Ой, я никак в себя не приду. Как это вообще возможно? Как это вообще возможно!

За перегородкой журчала вода и вторила журчанию Оли, легкому смеху и возгласам, произносимым с искренней детской непосредственностью.

– Эм, мэ, ну, как все.

– Что, как все? Не расслышала, – снова смех.

– Как все сюда попал, украли эмм…

– Вот зачем так поступать! Одно слово, нелюди. Ты представляешь, меня как скрутили, чпок, браслетами по рукам и ногам, я думала… отрезали. Ноги и руки имею в виду. Ох, нелюди.

– Ох, Толя, вот и сказала, не думала, что язык повернётся, – усталый голос замер, – Ненавижу!

Грохот, отголоски торопливых движений, и Оля вышла обратно в молочном платье с тюрбаном из полотенца на голове. Она была свежей и помолодевшей, спокойной и грациозной. Стояла, молчала, смотрела на него ласково и безотрывно. Взяла за руки и медленно, как невесту, подвела к кровати. Сели.

Анатолий тоже улыбался. Его радовала исходившая от нее прохлада и женское тепло. Он дышал всей грудью и твердо сжимал ее мягкие кисти.

– Ну, как ты тут оказался? – прошептала она и коснулась его прядки на лбу.

– Меня тоже украли, ничего не помню. Проснулся привязаный, тут, заграяне вокруг стоят. Дернулся раз, два, говорят, не пытайся.

Оля прижала руки ко рту, ее глаза наполнились болью.

– Как же ты?

– Э, ну, пострадал, – монотонно проговорил Анатолий, – Там же все, семья!

Он вырвал руки, ударил себя в грудь, опустил глаза и отвернулся.

Оля уронила голову на ладони и тихонько заплакала.

– С женой хотел помириться, вот шел, никого не трогал. И бац. Очнулся уже тут.

– А что с женой?

– С женой? – помолчал, – Жили плохо. Сын остался неприкаянный. И я не успел ничего ей сказать.

Оля кивала:

– А что хотел сказать?

– Ну, что хотел. Хотел да не сказал. Сейчас, наверное, что-то другое бы сказал. Может и к лучшему, что не сказал.

– Почему?! Надо обязательно было сказать!

– Да что я мог ей сказать, дуре! – Анатолий вспылил. – Да и сам выпил.

Он замялся, потупил глаза.

– Кх, я ж чего тогда у этих молчал, думал, с перепоя кажется, – мужчина засмеялся.

Оля улыбнулась, взгляд не отрывала.

– Я принял для смелости, думал приду, надо же говорить что-то, перед сыном стыдно, она зыркает. Ну я и напился. В собственной квартире чая не нальет, – он поправил очки, интеллигентно отставляя палец.

– А чего же живешь с ней?

– Так ведь сын. Парень хороший растет. А с женой все нелады.

– Может ты чего не делаешь, может не помогаешь?

– Я не помогаю!? Всю душу наизнанку вывернул. Дома грязища, борща не сварит. Да ладно, – он махнул рукой, – домой не хочется.

Гость сопел.

– Может она обижается на что-то? – опасливо предложила Оля.

– А мне каково, а я не обижаюсь? – мужчина брызнул слюной и обтер глянцевые губы.

Помолчали.

– У меня тоже дома такое осталось. Даже думать больно.

Оля встала и подошла к окну, долго стояла, едва касаясь стены. Свет обводил контуры ее тела под легкой тканью, Анатолий замер в неудобной позе, ждал.

Оля перебирала в уме отрывочные слова, готовые, словно реченька, излиться в откровенную исповедь.

– Кх-кх, – гость неловко откашлялся и сел ровно, – Надо как-то тут устраиваться.

– Что? – вырвалось у женщины.

– Ну, тут надо устраиваться. Кто нас обратно отпустит.

– Но они же сволочи! – Оля подошла к собеседнику и уставилась на него.

– А как по-другому.

– Они нас семьи лишили! Боли сколько, – она схватилась за грудь. Давило от невысказанных слов.

– Дак, жизнь-то идет, моя по крайней мере, – Анатолий опустил голову и стряхнул невидимую пылинку с коленей.

– И что? – Оля замерла.

– Как-то устраиваться надо. Отрабатывать хлеб-соль. Чтобы хуже не стало.

Оля поджала губы, отшатнулась.

– А что. Новые условия, конечно, непривычны. Но и заграяне не такие и плохие.

– Заграяне? – переспросила Оля. Она начала ходить по комнате, как привидение.

– Да, заграяне. Одна женщина тут говорит, что еще на Земле слышала о них, ну, типа они представители высшей цивилизации.

– Одна женщина? – ее голос дрогнул.

– Да, здесь же много женщин.

– А мужчины есть? – кокетливая нотка не укрылась от Анатолия, но ее взгляд стал холодным и циничным.

– Не знаю, – неловким движением он поправил очки, встал, будто собрался не уходить, а отползать.

Оля загородила путь.

– А ты зачем приходил, Толечка? – пропел металлический голос.

– Ах, да, – он снова поправил очки, – Я пришел, чтобы передать послание от заграян.