Жара. Прекрасные пески!
Проходили две-три весенние недели, начиналась жара, всё растущее скоро выгорало, а живое пряталось, и начинал, как часы, от восхода до заката работать «афганец» – горячий южный ветер. Случались и бури, поднимавшие в воздух тучи песка. В нескольких шагах ничего невозможно было разглядеть, все поры забивались песком, песок больно сек открытое тело. Если такое застало вдалеке от дома, лучше укрыться и переждать.
Жара – очень тяжкое испытание. Ведь бывает в тени за 40 градусов, а приходится и на солнышке побегать. Начнешь пить, – не остановишься. У меня постепенно выработалась своя «метода»: днем поменьше есть и, особенно, пить, голова обязательно покрыта, на ногах – легкие брезентовые сапоги. Со временем дошел до меня и смысл южной сиесты: во время пекла без особой нужды не высовываться, отдыхать. Странно, но о зимних холодах у меня остались более неприятные впечатления.
Зато, когда нет одуряющей жары, как хорошо бывает в песках! Какие роскошные закаты на фоне бирюзового неба, какие огромные южные звезды! А чего стоит запах саксаульного дымка у костра! В песках пропадает ощущение, что земля – это грязь. Наоборот, прокаленный песок не пачкает, он воспринимается как стерильный. Я привязался к пескам и очень хорошо понимаю тягу местных горожан выбраться, хотя бы не надолго, в пески, особенно весной.
Первый отпуск
В конце лета 1956 года получил я отпуск за два года на сто дней: по сорок пять дней за год плюс десять дней участником на ВДНХ. Был в Москве, Ленинграде, Сочи. Повидался с родителями на отдыхе.
Каким я был еще наивным «лопухом», говорит такое приключение. В Сочи в комнате, где я снял койку, уже жили два парня: один врач из Саратова, второй, молодой армянин, представился, как боксер Енгибарян. Что-то такое было на слуху, но копаться не стали. А Енгибарян был известный чемпион того времени. Через пару дней эта «знаменитость» исчезла вместе с нашими фотоаппаратами, какими-то деньгами и барахлишком, что получше.
Я расстроился, конечно, но махнул рукой, а доктор настырно осаждал милицию. Самое удивительное, что этого «чемпиона» нашли-таки аж в Ереване! Накрыли урок за картами, где он расплачивался нашими вещами. Все вернули! А он оказался непутевым сынком какого-то профессора.
Помню, в тот раз при возвращении из Керки в Карамет-Нияз меня на «кукурузнике» знакомые летчики довезли «за так»: в кармане у меня оставалась одна пятирублевая бумажка. Я долго хранил её на память. Не помогло, однако. Так и не научился я копить деньги: что нажил, то и прожил.
У колодцев без воды
В феврале 1957 года мы вышли к 250-му километру трассы, месту встречи с марыйцами. Они шли нам навстречу, в основном, с экскаваторами, поэтому все насыпи – дамбы, обвалования выполнены не были. С этой работой наш бульдозерный отряд пошел дальше в сторону Захмета.
Мы уже так удалились от Нички, где базировалась наша контора, что стало ближе возить воду и дизтопливо уже с западной окраины Южных Каракумов, от железнодорожных разъездов Уч-Аджи и Равнина. Кстати, места эти с юга примыкают к Репетекскому пустынному заповеднику.
Первый лагерь на марыйской стороне располагался в урочище Керк-Кую (Четыре Колодца). Воды в колодцах или не было, или было очень мало, да и та горько-соленая. Так как дорог там никаких не было, летом приходилось посылать за водой скрепер: ёмкость устанавливали прямо в ковш скрепера, – и поехали! Путь не близкий, да и двигаться при жаре можно было только по ночам. Рейс длился трое-четверо суток. Однажды этот скрепер поломался и застрял где-то в пути. Прошел срок, послали к нему на выручку, а вода в поселке тем временем кончилась. Кое-как перебились еще сутки, а воды все нет. На следующий день пришлось нам прекратить работы: «без воды и ни туды и ни сюды». Долгов своей властью отменил «сухой закон», разрешил вытащить бывшую в магазине «заначку» праздничного шампанского. Ничего не поделаешь, хоть какое-то питьё. Только на третий день после срока притащили, наконец, драгоценную воду.
Спутник
Осенью 1957 года, когда мы забрались далеко в пески, пришла неслыханная новость: наши запустили искусственный спутник Земли! Поскольку ни транзисторов, ни тем более телевизоров еще не было, весть, очевидно, передали по рации из конторы.
И вот – спутник!
Нам, живущим в безбрежной пустыне под ничем не заслоненным небом, спутник казался совсем своим и близким. Было много вечерних разговоров, иногда совершенно фантастических. Особенно не унимался один молодой парень, недавно пришедший из армии. Имя его было Алексей, но все звали его Полесок: у него не сходила с языка такая присказка. Он был ужасно удивлен, что летает эта штука там, где совсем нет воздуха. Но главное: как же без двигателя, да еще много раз вокруг Земли? Почему не падает? Другие, хоть стеснялись спрашивать, но тоже были очень заинтересованы, внимательно прислушивались.
Пришлось рассказать все, что знал на эту тему. Получилась настоящая лекция. Никогда не забуду, как слушали меня наши мужики. И это после целого дня «пахоты» на бульдозере.
Туркмены в отряде
Оглядываясь теперь на те первые два-три года, вот над чем я задумался: почему сравнительно с последующими годами местных туркмен в нашем отряде было не так много? Думаю, на то были свои причины.
За эти годы мне досталось пройти участок от Час-Кака до Кизилча-Баба. Это – от ста до двухсот пятидесяти километров от «культурной зоны», то есть от селений и аулов, где можно было бы рассчитывать на пополнение из местных механизаторов. А из нашей глубинки хорошо, если вырвешься домой раз в месяц на пару дней. Конечно, заработки на Канале хорошие, но и в родном колхозе механизатор не последний человек.
И еще. Первое время Всесоюзная стройка говорила по-русски, самые первые специалисты были приезжими из России, Украины. И рабочие тоже. То есть, как ни дико это звучит в адрес аборигенов, для них был и языковый барьер, хотя считалось, что русским в стране владеют все.
Кроме того, «контингент» амнистированных безусловно придавал стройке свой душок бедовости. Странно было бы ожидать, чтобы патриархально—целомудренная сельская туркменская молодежь не чуралась этой обстановки. Но ситуация в этом смысле явно изменилась, когда года через три вышли мы к Захмету. Здесь на «земле» и на сооружениях уже работало много местных парней. И работали отлично.
Прорабский хлеб
Знаю, что у многих понятие «прораб» ассоциируется с образом бессовестного ворюги-алкоголика. Крепко приложила тут свои руки пишущая братия, всё на свете знающая. О таких строители говорят: «Сами сортира не потроили, а судят». Грубо, но справедливо.
А прораб – это производитель работ, который нарисованное на бумаге превращает в нечто осязаемое. Для этого надо немало знать и крепко потрудиться. Вот древнейшее и простейшее дело – копать землю. Дело не только в количестве. Надо, чтобы по такой «дырке» вода надежно текла на сотни и даже тысячу километров – это Каракумский Канал!
Опишу, чем занят прораб на Каракумской «земле».
Вот отряд получил новый участок, это около 10 километров. Надо ознакомиться с проектом, выудить, что есть необычного, особенного: очень глубокие выемки или, наоборот, канал в насыпи. Изыскатели прошли здесь давно, возможно, два—три года назад. Ветер, осадки, бараны, верблюды сделали своё дело: трудно найти вешки и колышки, которыми были отмечены все пикеты, то есть каждые 100 метров, и переломы профиля. Немало побегаешь с чертежами в руках, пока всё восстановишь. В отряде 12—15 механизаторов. Надо решить ребус: каждому определить участок так, чтобы с учетом объёмов и сложности работ и с учетом возможностей каждого все справились приблизительно к одному сроку.
Затем каждому показать его участок на месте и вручить попикетную выписку глубин и объёмов. В ходе работ надо несколько раз подсказать отметку, а в конце месяца произвести замер под наряды.
А сколько крови пьёт сама процедура писания нарядов, будь они неладны!
Что стоит за словами «замер», «съемка»?
Из-за резкой пересеченности местности профиль изобилует «плюсовыми» поперечниками, кроме основных попикетных. На один километр трассы нередко приходилось до сорока и более поперечников. Иногда при небольших выемках в конце месяца приходилось снимать до четырехсот поперечников. А что такое поперечник? Скажем, при средней глубине два с половиной метра длина поперечника с отвалами составляет тридцать шесть метров. При трехстах замерах это более десяти километров! На каждом – спуск пять метров и подъем тоже пять. Промеры расстояний приходится делать той же нивелировочной четырехметровой рейкой. И это за два, максимум три дня по сыпучему песку. А жару, ветер или дождь никто не отменяет на это время.
Никакие реечники не выдерживали, тем более что обычно это были женщины, жены механизаторов. Приходилось рассчитывать на собственные силы буквально: на съемку выходили вдвоем с мастером. Это был сначала Балыш Тойлиев, а потом Курбан Байрамов: Балыш ушел-таки в бульдозеристы. Поочередно менялись ролями: сначала один до изнеможения носился с рейкой, потом он становился за инструмент «отдыхать», а рейку подхватывал напарник. Никакой трагедии в этом не видели: работа есть работа. А если добавить еще молодого азарта и духа соревнования, хотя бы с заходящим солнцем, то становилось просто весело.
На больших выемках, а были нередко гряды по шесть-восемь метров и даже до пятнадцати, мы приспособились вести съемку сразу двумя-тремя нивелирами в два-три «этажа».
Правда, «отдыхающему» нивелировщику приходилось навсе время мотаться между инструментами. Все эти ухищрения сокращали время съемок, но не их объем.
Обработка нивелировочных журналов выполнялась, конечно, вручную: арифмометры почему-то были не в ходу, а электронной техники еще и в помине не было. Старые геодезические «зубры» виртуозно щелкали на счетах. Приходилось измарать добрую тетрадку, чтобы подсчитать отметки, вычислить площади сечений, подсчитать объемы. Оставался пустяк: разложить объемы по дальностям перемещения, суммировать по исполнителям и составить наряды! Уф-ф!
Рабочий привал. У планшета Юра Шопин,
я (спиной) и Курбан (в шляппе)
Туркменская народная мудрость гласит: «Чай не пьешь, откуда сила берешь?» Первый десант на новом участке трассы.. Я, Полесок, Алексей и Саша Романов
Сборы на съёмку… и возвращение.
Прожаришься на солнце так, что горячая вонючая вода из резинового ведра – камеры покажется сладкой!
И это три с половиной года на двухстах километрах от Карамет-Нияза до Захмета, из которых одна треть – лично мои!
Легкого прорабского хлеба не бывает!
Скажу: правильное ведение прорабского хозяйства на «земле» – труд колоссальный и мало производительный. Мы пытались на базе велосипеда соорудить геодезический самописец, но тогда у нас ничего не получилось. Думаю, однако, что идея не бесплодная, если уже не осуществлена где-то. А вообще, рационализация этого дела видится мне в повременной оплате труда механизаторов и их бригадной работе.
ККК – глобальная катастрофа?
В «свободной» постперестроечной прессе приходилось читать такое: строительство Каракумского канала – глобальное преступление Советов, ведь вся, или почти вся вода просочится в песок! И тут же рецепт: русло надо было забетонировать или пустить воду по трубам. Вывод однозначен: вредный канал следует прикрыть. Не думаю, что это плод наивной некомпетентности. За такую дезинформацию кто-то платил: делёж амударьинской воды дело политическое и дай бог, чтобы не кровавое.
Что же есть на самом деле?
Не стану говорить об очевидном: бетонировка Канала – это больше двух миллионов кубометров бетона и полмиллиарда рублей.
Но дело в том, что бетон совсем не идеальный гидроизолятор, как металл, например. И под бетонными каналами со временем образуются «линзы» из профильтровавшейся пресной воды, которые плавают на плотных соленых грунтовых водах. Вот эти-то линзы и «подпирают» поток фильтрации, интенсивность которой со временем резко сокращается. То же происходит и в земляном русле, конечно, значительно быстрее. Натурные наблюдения на песчаном русле показали, что по сравнению с моментом пуска воды через год потери уменьшились в шесть раз. Затем потери на фильтрацию стабилизируются.
Сокращению потерь на фильтрацию в большой степени способствует также заиление русла и процесс кальмотации, когда поры в толще грунта забиваются мельчайшими глинистыми частицами, образуется своеобразный слабоводопроницаемый экран.
И еще. В условиях жаркого климата 50% потерь составляет испарение с поверхности воды. Бетон от этого не спасает, а загонять сотни кубометров воды в трубы, это уже не в разы, а на порядки дороже.
Наконец, самое главное. Невозможно «сразу» соорудить канал длиной 500, 800, 1300 километров! Работа идет очередями, в каждую из которых, кроме собственно канала, входит освоение новых земель, поселки, коммуникации и т. д. И в каждую последующую очередь входит расширение уже готового канала для увеличения пропуска воды. В земле это сделать элементарно: снял «стружку» с берега, уширил русло – обеспечил увеличение пропуска воды. И делается это десятками и сотнями экскаваторов и плавучих землесосов независимо друг от друга одновременно и непрерывно. Попутно улучшаются условия судоходства. А бетонное русло или трубу надо закончить на 100%, а потом пустить воду. Потребуется увеличить расход воды, – строй параллельно новую нитку. Многолетние замеры и исследования показали, что потери воды в Каракумском канале не превышают 35%. В российских водопроводных сетях этот показатель зачастую переваливает за 30%, в Украине—32%, В Москве—25%. В некоторых странах доходит до 40%. И это в трубах! Но ведь в канале – открытый грунт.
Очевидно, что в перспективе, когда головной водозабор перестанет увеличиваться, надо будет канал облицевать. Как уже сейчас облицовывают каналы оросительной сети.
Кстати, не мешает знать, что, если к началу 60-х годов Туркменистан производил 400 тыс. тонн хлопка, то Канал дал возможность выращивать 1300 тыс. тонн, не говоря обо всем прочем. К примеру, только на воде Канала базируется Марыйская ГРЭС, использующая местный газ. Каждая очередь Канала окупается менее чем за 3 года.
Вот так, вот чего стоит один из расхожих штампов.
Прощай «земля»!
Зимой на 1957 год нас передали Марыйскому СМУ и мы еще раз перебазировались уже в район Захмета. Здесь распрощался я с Сашей Долговым. Начальником отряда стал Бойко, возрастом много старше нас.
Три с половиной года проработал я в песках на «земле», то есть на земляных работах. Какому-нибудь непосвященному снобу может это покажется каторгой. Чушь! Трудно физически? Да. Но я был молодой и здоровый и считаю, что получил закалку на всю жизнь. Неинтересно? Категорически не согласен! Каждый новый участок преподносил новые проблемы, надеюсь, это понятно из рассказанного. Но, главное, конечно, люди, огромное количество самых разных людей. На такую школу жизни грех жаловаться.
Но я мечтал работать на строительстве сложного гидротехнического сооружения. На мои просьбы всегда находилась отговорка, всегда были неотложные дела. Наконец, после очередного захода на начальство, в марте 1958 года мне вручили приказ о переводе на строительство гидроузла номер 4. Отходная совпала с 8 Марта, прощаться было грустно, добрых пожеланий было много.
Гидроузел №4 (1 очередь ККК)
Сброс в песках
На трассе Каракумского канала предусмотрено строительство гидроузлов различного назначения: головной водозабор, мосты на пересечениях с железной дорогой и шоссе, аварийные сбросы. Вот такой сброс, совмещенный с перегораживающим сооружением, и представлял собой Четвертый гидроузел. (К2).
К тому времени, когда я попал сюда, был только разработан котлован, установлен шпунт на сбросе и собран бетонный узел. Сооружение находилось в зоне крупных барханов и из-за огромных отвалов песчаного грунта вблизи стройплощадки вообще не было видно ни единого кустика или травинки, кругом голый песок.
Конец ознакомительного фрагмента.
