стоя на четвереньках наверху, в жухлой траве.
Камчатская практика в середине июля заканчивается.
Степанов чувствует себя каким-то другим, новым.
То ли порыв океанского ветра придал ему свежих сил,
то ли он осознал наконец своё одиночество на свете,
а может, время наступало иное, перестроечное…
"В поле свежий ветер, я давно его хотел" – так?
Степанов мчится к начальнику военной кафедры,
врёт на голубом глазу про то, что военком согласен.
Лето, поди проверь! Степанова берут на сборы,
весёлый курсант едет штурмовать сопки Приморья.
Сразу после сборов курсана положено экзаменовать,
а после экзаменов Степанов становится лейтенантом,
и призвать его можно только по ВУСу и с удобствами.
Степанов с некоторых пор перестаёт общаться с друзьями,
не чувствуя в ответ тепла и внутренне ожидая подвоха.
От безделья и доброты напишет каждому по диплому,
а они зло подшутят над ним в ответ – кто-то спьяну
назовётся Степановым, и Степанова чуть не отчислят.
Через пятнадцать лет он встретит Игоря Запарацкого,
они снова повздорят. "Волком живёшь!" – орёт Игорь.
"Лучше уж один, чем с шакалами!" – отвечает Степанов.
Через год бизнесмен Запарацкий пропадёт на рыбалке.
Говорят, неспроста – как раз пойдёт передел его завода.
Доверится Игорь кому-то из "друзей" – и, видимо, зря.
Степанов вспоминает о Камчатке только хорошее.
Пиво, палтус, силуэты кораблей, туман, сырость.
Рассказы проспиртованных портовых «бичей»,
словно сошедших со страниц "Территории" Куваева.
Как мечтал – а не стать ли ему, Степанову, тоже "бичом"?!
Вспомнит ночной "агдам" с чебоксарскими красотками,
воровавшими с завода жареную горбушу.
А ещё – первый увиденный в Доме Рыбака концерт
какого-то удивительного Розенбаума, врача-еврея.
Стоит иногда закрыть глаза в тишине —
так и мерещится она, скала Сопки Любви.
И наполняет крылья упругий тёплый ветер в спину.
«Летать так летать…»
В центре снимка – та самая Сопка Любви. 1985 год.
Как стать плохим
Зима 1989-го
Ноябрьский ветер развлекается со ставней «фонаря»,
которую плотники забыли закрыть на крыше цеха —
отшвыривает и жахает по раме со всей дури так,
что «вохровка» на проходной хватается за наган.
Степанову двадцать пять, дяде Толе – полтинник.
Дядя Толя был прорабом на стройке, повидал всякое,
не раз ходил под статьёй, жизнь знает не понаслышке.
Дядя Толя Олейников старше Степанова на жизнь.
Они сидят в кабинете и курят – вопрос серьёзный,
спор идёт долгий, из аргументов только злые матюки.
Степанов хоть и молод, но дяде Толе – начальник,
последнее слово за ним – вот это и злит Олейникова:
– Ты, Степанов, мечтаешь со всеми жить в ладу,
не хочешь кляузы писать, не желаешь скандалить,
только зря, пожалеешь – всем хорошим не будешь!
Ты парень неплохой, но протянешь на заводе недолго,
сожрут они тебя, схарчат в момент, а знаешь почему?
Потому что не любишь ты, Степанов, писать докладные!
А в инструкциях каждое слово записано кровью!
Когда бабахнет – виноватым окажешься именно ты!
Потому что побоялся написать начальству правду,
оно правды не любит, оно на тебя вину и повесит…
Дело плохо – строили завод наспех, к юбилею,
поэтому новые склады кислот и нефтепродуктов
сдали в эксплуатацию условно, с доработками,
про необходимость которых все сразу же позабыли.
Нет никому никакого дела, что всё дышит на ладан,
что бетон положили не тот, насосную не достроили —
но только напомнишь главному инженеру об этом,
тот кривит лицо, словно от зубной боли, прочь гонит.
Поэтому сидит Степанов в прокуренном кабинете,
думает, как поступить в такой непростой ситуации.
Тяжесть непомерного риска висит на плечах камнем,
он не спит которую ночь, пытаясь отыскать выход.
Надо бить в колокола, тормошить начальство —
Олейников, тот советует сразу писать в прокуратуру.
Степанов тихонько зондирует заводских особистов —
те в курсе, но сор выносить из избы тоже не хотят.
