– Джинсейвананакороби, йа-оки, – пропел послушник. – Это значит: «Жизнь человеческая – семь раз упал, восемь встань». Дарума – символ непреклонности и способности не унывать и подниматься после каждой неудачи.
Римма легонько толкнула Катю в бок:
– А у нас тоже ванька-встанька есть. Интересно, это влияние Японии? Как думаешь? – Римму интересовало все в жизни, в том числе и межкультурные связи, но Катя вяло пожала плечами. Она уже изнемогла от ожидания.
Выражение лица у куклы было суровое, даже слегка дикое, а вместо глаз – два огромных пустых кружка.
– Дарума помогает исполнять желания. Напишите свое желание на бумажке и нарисуйте Даруме один глаз. Если за год желание исполняется, то рисуете и второй. А если нет, – послушник снова мелко, как будто украдкой, чтобы не разгневать патриарха, засмеялся, – сжигаете Даруму и покупаете другого. После лекции можно будет у нас приобрести … – Он достал из сумки еще несколько кукол разных размеров.
Лекция продолжалась еще час, и за это время Катя совсем обессилела. До нее долетали только какие-то обрывки фраз. Послушник стрекотал и сыпал цитатами: «Дзен это созерцание», «Есть только настоящий момент», «Если сидишь – сиди. Если идешь – иди. Главное – не мельтешись попусту». Вся эта мудрость пролетала мимо Кати. Ум ее, как бешеный волк, рыскал в воспоминаниях о вчерашнем дне, желая найти пищу и насытиться. Он хотел немедленно бежать на поиски пещеры. Быть в настоящем моменте ему быстро наскучило.
И тут до нее донеслось:
– Но были у нас и таинственные секты, о которых мы ничего не знаем, например, Фукэ. Монахи пустоты. По легенде, она была основана бывшим самураем и существовала с XIII по XVII век. Отличительными атрибутами монахов были бамбуковые флейты и специальные шляпы в виде корзины с прорезями, полностью закрывавшие лицо. Символически монахи это объясняли тем, что отрекаются от своего личного «я». Но, возможно, все гораздо проще. – Послушник оглянулся и перешел на шепот, словно делясь чем-то сокровенным: – Основатель секты Кусуноки Масакацу просто не хотел, чтобы враги знали его в лицо. Он многих погубил… Почему он после смерти своего господина не сделал ритуальный сэппуку, – послушник задумчиво возвел глаза к небесам, – мы не знаем…
Кусуноки!
Катя вздрогнула, как будто ее щелкнули по лбу. Сердце застучало быстро-быстро, и она снова испытала животный страх ребенка, который бежит, спиной ощущая приближающуюся смерть, и не в силах обернуться, чтобы посмотреть этой смерти в лицо.
Наконец лекция закончилась, все ринулись покупать себе куклу на счастье и Катя смогла выскочить из зала. Ей надо туда! Надо во всем разобраться! Надо спросить!
До камня, на котором она сидела, она добежала быстро, но потом на нее навалилась какая-то тяжесть. Она не знала, куда идти. Места казались чужими, незнакомыми. Она попыталась закрыть глаза и идти наощупь, как вчера, но чуть не упала и только разодрала коленки. В слезах от негодования и гнева на саму себя, она бросалась в разные стороны. Пробежит несколько шагов – не туда. Возвращается к камню – и новая попытка. И опять провал. Чувство упущенного шанса раздирало ее изнутри, а досада и отчаяние затмевали разум.
Растерзанная и опустошенная, голодная, усталая, она вернулась в гостиницу только к вечеру. Римма сидела на пузатом чемодане и пыхтела, застегивая молнию, которая никак не поддавалась. Чемодан, поглотивший все подарки, явно не собирался уступать и зиял огромным открытым ртом.
Римма посмотрела измученными глазами на Катю. А та – на нее.
– Чего стоишь? Иди помогай!
Катя уперлась коленкой в ребристую ткань, а Римма навалилась всем весом, но даже вдвоем они не могли победить ухмыляющийся чемодан. Из дыры на них бесстрастно глядело безглазое лицо Дарумы.
– Так, а это ж я тебе купила! – Римма вытащила игрушку и сунула ее Кате.
– Да зачем?
– Зачем, зачем! Пусть будет! Напиши желание какое-нибудь! Может, он тебе мужика нормального наколдует!
– Ты что?!
– Что, что… – пробормотала Римма, снова пристраиваясь на чемодане. – Да ни-что-о! – Она, собрав все силы, как ниндзя перед ударом, дернула молнию. Та взвизгнула и проехала необходимые три сантиметра. Римма по-боевому подула на взмокшую челку, дескать, знай наших, и довольно огляделась, как будто перед ней была аудитория восторженных поклонников. Но перед ней маячила только Катя, прижимая к сердцу Даруму, как ребенка, и растерянно моргая огромными серыми глазами.
– Ты что, уже собираешься?
– Уже? – хмыкнула Римма. – Так самолет в пять утра! Ты у нас совсем ку-ку? Корова…
– Как, завтра?!
– Ну.
Как в полусне, Катя сгребла свои вещи и не глядя сунула их комом в небольшую спортивную сумку. Сверху положила сурового неваляшку. Нет у меня никаких желаний, мрачно подумала она.
Самолет уносил ее домой.
Она открыла свой блокнот, прочитала фразу, написанную в путешествии:
«Древние греки знали три вида времени и называли их Хронос, Циклос и Кайрос. Как же соотносятся эти понятия с настоящим моментом, о котором говорит дзен?»
Она посмотрела на часы и дописала:
«Хронос бы сказал: Сегодня 12 мая 2008 года, 6-05 утра. Кайрос бы сказал: еще не время. Циклос бы сказал: все повторяется. А дзен бы сказал: сейчас».
Прошло тринадцать лет. Катя больше никогда не была в Японии.
Глава 5
Несчастье современного человека заключается в его отчужденности от самого себя и от себе подобных, от природы.
Человек осознает, что жизнь его проходит впустую и что он умрет, так и не прожив жизнь по-настоящему. Он живет в изобилии, но лишен радости жизни.
(Эрих Фромм, «Дзен-буддизм и психоанализ»)
– Блин, да выключи уже этот долбаный будильник! – раздался чей-то хриплый голос. Лео пошарил рукой справа от себя. Мягкое женское тело, обтянутое синтетикой. Грудь…
– Отстань! – недовольное движение плечом. – Дай поспать.
В голове гудело. Как ее зовут? И где они вчера так нажрались? И где, твою мать, этот чертов будильник? Острый пронзительный звук высверливал в мозгу дыру размером со вселенную. В нее падали все мысли, даже не успев оформиться. Как же хреново-то! Он потянулся через женщину к прикроватной тумбочке. Телефон должен быть где-то здесь. От нее пахнуло кислым запахом перегара. Как же ее, блин, зовут?
Нащупал телефон. Нажал на кнопку. Будильник, издававший мелодичные звуки Кумпарситы[6 - Кумпарсита (La cumparsita), танго, одно из самых известных произведений этого жанра, написанное в 1914 году.], показавшиеся Лео истошными, наконец-то заткнулся, и наступила блаженная тишина. На экране высветилось время: 13-00. И надпись. Буквы расплывались перед глазами, казалось, они играют с ним в пляшущих человечков, а он должен, просто обязан разгадать этот странный ребус, чтобы понять что-то важное в жизни. Наконец удалось сфокусироваться, и он прочитал: «Открытый урок».
Чё-е-рт! Он резко мотнул головой и застонал от пронзительной боли. Открытый урок! В 15-00, сегодня. Придут новые ученики. Надо быть в форме. Может, там и красивые будут? Мысли скрежетали как заржавевший маховик огромной машины, но эта последняя выскочила моментально. Она никогда не засыпала.
– Э-э-э… – Как же ее зовут? – Солнце мое, пора вставать.
– Ты че? – Она разлепила глаза, и он поразился, какое мятое у нее лицо. А вчера казалась симпатичной.
– Мне на работу надо.
– Ну так езжай. Я еще посплю.
Черт! Он же не дома! Да и не могла она у него оказаться! Срочно домой, в душ и переодеться. Как же они гульнули-то вчера, пришли в седьмом часу. И он ни хрена не помнит. Анжела убьет, если узнает. Может, не было ничего? Лежат в одежде. Да нет, не было ничего. Приехали, упали. А она сама виновата, раскапризничалась, он и психанул.
Лео сел на кровати осторожно, словно боясь разбить хрустальную вазу. Вазой была его голова, в которой пульсировала адская боль.
Девушка в постели сладко потянулась и покряхтела, устраиваясь поудобнее. Он почти с ненавистью посмотрел на ее безмятежное лицо, распластанное по подушке. С закрытыми глазами оно казалось не таким мятым. На ажурных колготках стрелка, а маленькое черное платье казалось не просто маленьким, а практически невидимкой, еле прикрывая то, что требовало прикрытия. Эдакое платье-бикини. И как его угораздило?! Да нет, не было ничего, точно не было.
– Я пошел.
–М-м-м…дверь захлопни.
– Пока!
–М-м-м…
Он выскочил из парадной, как ошпаренный. Покрутил головой. Где машина?
Блин, какая машина! Они же на такси приехали. Черт, черт… Непослушными дрожащими пальцами он начал тыкать в приложение на смартфоне. Такси, срочно. Где же ты? Уволят – уже другой работы не найти.
Он старался не опаздывать, приходил всегда гладко выбритый, с еле заметным «мужским» запахом дезодоранта (парфюмом пользоваться не рекомендовалось), в цветастых рубашках, оттеняющих его загар. Ученики его любили. Танго – это же так романтично в глазах обывателей. Объятия, музыка, любовь. Сексуальность, страсть… А для него – просто рутина. А может, это кризис какой-то? Ему же тридцать семь уже, почти под сорок. И что? Семьи нет, с женой не сложилось, с домом непонятно что, детей нет, ничего не достиг, работает танцором. Да и то карьера висит на волоске. Пить меньше надо. Но как тогда жить? В тоске и вечной рефлексии.
Оказавшись дома, он быстро развел себе таблетку против похмельного синдрома. Одним махом выпил пузырящуюся кислую жидкость. Поморщился. В душ! Рубашку! Черт, побриться уже не успевает. Ну ладно, главное – не опоздать.
Он мчался на своем джипе, будто спасаясь от цунами, а когда ворвался в клуб и ринулся в преподавательскую, чтобы переодеться, то даже не заметил администратора, Василису, студентку Морского университета, которая подрабатывала здесь по выходным и сидела за полукруглой стойкой слева от входа.
– Привет, Лео, – пискнула она ему вдогонку, но он уже скрылся за дверью преподавательской. Глаза выхватывали только узкий туннель впереди, а в голове, напоминая о вчерашнем, кололо беспощадное шило.
Когда без одной минуты три он, выровняв дыхание, царственным львом вошел в танцевальный зал, руководитель клуба, Елена Станиславовна, хрупкая женщина за пятьдесят, уже рассказывала новым ученикам правила поведения:
– …Проверьте, есть ли на каблуках набойки. Без набоек мы не пускаем, иначе вы можете поцарапать паркет… – она перевела дыхание. Часы с кукушкой, висящие на стене между портретами Ди Сарли и Тройло, в этот момент издали мелодичный перезвон. Лео показалось, что кукушка ему подмигнула.
– А вот и наш преподаватель, знакомьтесь – Лео Эстебас. Чемпион России по танго-вальсу, финалист Милонги России в категории танго-салон, и т.д.и т.п. Он никогда не опаздывает, – закончила она одобрительно. А Лео внутри усмехнулся: «Эффектное появление – половина дела».
«Эстебас…– тихо зашелестели женские голоса, – он что, неужели аргентинец? Настоящий?» Лео шепот услышал, но опровергать предположения не стал. Зачем рассказывать, что Эстебас – это фамилия его дедушки, которого ребенком в тридцать седьмом году вывезли из Испании в Россию? Да еще что это дедушка по линии матери, и фамилию эту Лео использует в качестве псевдонима как раз из соображений «красивости» и эффекта. И что мало кто в танго-сообществе знает о прошлом Лео и о его настоящей фамилии, записанной в паспорте.
– Это его партнерша, Анжела, она будет ассистировать на занятии, – продолжала Елена Станиславовна, бросив взгляд на девушку с длинными светлыми волосами, в облегающем леопардовом платье с разрезом до середины бедра. Анжела приложила руку к груди и грациозно присела.
– Передаю слово, – Елена Станиславовна кивнула Лео, и он выступил вперед.
– Добрый день! – сказал он, широко улыбаясь аргентинской улыбкой.
Глаза оттенка бутылочного стекла, с темными ресницами. Загорелое лицо. М-м-м…Новенькие пошатнулись. Завороженные взоры, как по команде, заскользили вниз. Белая рубашка превосходного качества, явно дорогая, плотно облегала торс. Широкие брюки из мягкой ткани шоколадного цвета, сшитые на заказ, сидели идеально.
Темные, слегка влажные после душа волосы убраны со лба и небрежно стянуты в хвост на затылке. Легкая небритость придавала Лео шарма.
– Добро пожаловать в волшебный мир! Мир танго! Этот мир откроет вам новые возможности…– Он бодро произносил хорошо заученную речь, одаривая каждого ученика теплым сердечным взглядом. Двадцать пар глаз смотрели на него: с восхищением, с надеждой, с одобрением.
Так, кто тут у нас…Гендерный дисбаланс, как водится. Если исключить волонтеров-мужчин, то один к двум. После открытого урока останется не больше половины. Некоторые пришли просто поглазеть.
Он наткнулся на оценивающий взгляд. Небольшого роста пухлый пожилой дядька смотрел на него, будто что-то прикидывая. На нем была смешная рубашка теплого розового цвета. «Лосось, – подумалось Лео. – Тяжеловато тебе будет, придется попыхтеть. Фигура прямо как мой буфет – низкий, коренастый и на кривых ампирных ножках». Лео широко улыбнулся своей мысли, подмигнул мужчине и закончил:
– Танго доступно всем, независимо от возраста. Я счастлив с вами разделить мою любовь к нему.
Эх, зря он улыбнулся. Шило в голове превратилось в сверло и стало закручиваться где-то в глубине черепа, за правой бровью. Перед занятием он принял еще таблетку пенталгина, но боль пока не прошла. Он старался не морщиться, хотя правая щека то и дело чуть подергивалась, а глаз так и норовил закрыться, словно ему невыносимо было смотреть на привычные реалии: высокие потолки и светло-голубые стены зала с портретами «старых маэстро» и знаменитых музыкантов прошлого века.
Д’Арьенцо светил со стены ласковой и снисходительной улыбкой, как будто понимая всю глубину внутренних противоречий Лео и говоря: «Пройдет и это, танго исцелило многих». Ди Сарли в темных очках выглядел слегка надменно – от него сострадания не дождешься. Взгляд Лео рассеянно переместился на портрет Тройло – тот широким движением растягивал меха бандонеона и выглядел абсолютно довольным жизнью. А ведь с детства у него было прозвище Пичуко, как предполагают исследователи, производное от слова «плакса». «Каждому – своя боль и своя радость, – говорили мудрецы танго, – без одного не бывает другого. И мы пережили разное, и мы искали утешения в музыке».
Лео вздохнул и оторвался от созерцания портретов. Еще раз оглядел группу. Стена за его спиной была полностью зеркальной, и женщины, слушая руководительницу клуба, время от времени бросали взгляды в зеркало, легкими движениями поправляя то юбки, то блузки, то прически, переступали с ноги на ногу, блуждали глазами по полу, стараясь незаметно рассмотреть туфельки Анжелы на ошеломительной шпильке.
Несколько женщин средних лет, одна старше шестидесяти, солидная дама профессорского вида, и одна совсем молоденькая, лет двадцати. «Ну, эта долго не продержится, тут партнеров для нее интересных нет», – подумал Лео. Взгляд зацепился за женщину, стоявшую в самом углу танцевального зала. Она прислонилась к стене, как будто устала, хотя занятие еще даже не началось. «Бледная моль», – подумал он. Почти прозрачный, ее образ покачался перед глазами, как светлое облако. Будто она не здесь и будто она не человек. Что-то защемило в сердце. Он недоуменно поморгал. «Пить меньше надо», – мрачно сказал он сам себе. Впрочем, не в первый раз. А толку…
Сверло было на месте и исчезать не собиралось.
Руководительница клуба повернулась к нему: «Ну, занимайтесь, я вас оставляю», – и вышла из зала.
– Начнем с контакта.
Лео подошел к музыкальному центру и включил «Todo es amor»[7 - «Все есть любовь» (исп.)]Родольфо Бьяджи. Раздались первые звуки бандонеона, а потом широкой волной разлилась скрипка.
Легким движением брови он пригласил Анжелу. Она подошла, играя всем телом, осознавая свою невероятную женскую привлекательность. Белокурые волосы рекой стекали до талии, безупречная сливочная кожа сияла молодостью и свежестью. Изящные щиколотки, обхваченные тонким ремешком серебряных туфелек, удивительным образом поддерживали ее статную фигуру с соблазнительными формами. Как всегда, она тщательно выбрала наряд, выверенный до миллиметра: ее идеальное тело, как облитое эластичной тканью узкого леопардового платья с длинным разрезом, неотвратимо притягивало мужские взгляды.
– Подойдите друг к другу. Станьте напротив, закройте глаза.
Он любил это упражнение. Но сейчас жутко разламывалась голова, и он поймал себя на желании побыстрее закончить урок.
Все разбились на пары. Лосось пригласил молоденькую. Лео усмехнулся.
Бледная женщина так и стояла у стены одна. Волонтеров не хватило.
– Не волнуйтесь! Я сейчас к вам подойду! – кивнул он ей. Она слабо улыбнулась и отклеилась от стены.
– Итак, джентльмены, разверните руки ладонями вверх, а вы, девушки, положите свои руки сверху. И прислушайтесь к дыханию, постарайтесь почувствовать человека напротив. Не открывайте глаза. Постойте, подышите и синхронизируйте дыхание. Когда вы научитесь танцевать, то на двенадцать минут человек, с которым вы встали в пару, будет вашим главным человеком в жизни. Вы станцуете с ним четыре танца подряд и сможете пережить удивительные эмоции. Иногда люди за это время успевают прожить целую жизнь.
Лео говорил все это, но внутри было муторно. Он сам уже давно не испытывал ничего подобного. Он пришел в танго из-за творческого и личностного кризиса, и тогда казалось – вот оно! Этот мир унесет его от проблем, придаст объема жизни. Но прошло семь лет, и сейчас он снова там же, где и был – в нерешенных пока вопросах, для чего он здесь, в чем смысл всего.
Ему снова было скучно. Новизна исчерпалась и превратилась в рутину. Он продолжал плыть по течению, но внутренний камертон уже отчетливо отражал фальшь.
Лео знал, что слова о глубокой близости с партнером в танго вдохновляют женщин, и поэтому говорил их каждой группе. Все хотят волшебства. И молодые и старые. Хотят любить и быть любимыми. Хотят быть красивыми. А ради чего все это? Он сдержал вздох и плавным шагом направился к одинокой женщине в углу.
Ободряюще ей улыбнулся.
– Закрывайте глаза и положите свои руки на мои.
Он тоже закрыл глаза. Мягкие руки коснулись его пальцев, и он вздрогнул. Ему показалось, что подул теплый ветерок.
«Все есть любовь, – пел чуть надрывно, чтобы добавить страсти, Хьюго Дюваль. – Чтобы соединить наши судьбы… дрожа от эмоций…»
Лео не открывал глаз и дышал медленно, глубоко, давая себе и ей время осознать всю полноту дыхания: начало вдоха, мягкий подъем и раскрытие, а затем кульминацию вдоха, точку начала выдоха, длинный выдох, как будто катишься с горы, точку окончания выдоха и паузу между выдохом и вдохом. И новую волну дыхания, которое неожиданно для него стало окрашиваться расслаблением и блаженством. Ему показалось, что перед ним стоит молодая женщина. Молодая и очень нежная. Пространство вокруг них сгустилось, сделалось тягучим и сладким, и он будто ощутил эту сладость на своих губах. Прижал язык к верхнему нёбу. Лицо его расслабилось. Хотелось стоять так вечно. Они дышали в едином ритме, и было непонятно, кто под кого подстроился. Да и не важно это было.
