– Зачем мне её догонять, а уж тем более брать? Она сама всё решит…
–«Она, сама», – передразнил он, – решать могу только я! Конечно, я шучу. Я не собираюсь её отдавать ни тебе, ни тайному похотливцу Франку. Она слишком дорого мне досталась. И не в отвлечённо-сердечном смысле так, а в самом что ни на есть материальном смысле! Сумму в местных дензнаках даже озвучивать не буду, чтобы ты не рухнул от потрясения.
– И у кого же вы её выкупили? – Антон не верил своим ушам, принимая его слова за бред. Точно перегрелся.
– У Судьбы. А та разжала свои неумолимые ручищи и вручила участь этой маленькой неудачницы мне, как мою уже добычу. Никому в этом мире она не нужна, кроме меня. Ради неё и выкупил этот аквариум на холме в Главном управлении города. Это теперь они спохватились и принялись оспаривать сделку. А я им пока что деликатно дал понять, кто они есть в сравнении со мной и чем может обернуться для них попятное движение. Вполне реальной перспективой принять позу рака, сугубо в земном и архаичном смысле…
– Но ведь это здание построили земляне, а не трольцы…
– Да. Но его же и подарили здешним воротилам в качестве взятки за некие услуги. И уже эта почтенная шайка коллегиально вознамерилась продать здание жрецам Надмирного Отца, но те поскупились, сочтя цену безумной, требуя себе же безумных скидок, прикрываясь душеспасительной и столь необходимой заботой о здешнем народе. Их послали за стену далеко и навсегда, пообещав и без них справиться. Спустя годы те же дельцы, частично вымершие, а частично замещённые потомками и другими умниками, окопавшимися тут в статусе управленцев, уступили архитектурный и законсервированный шедевр мне, так и не придумав, как его использовать не только плодотворно для общества, но и себе во благо. Красота здания сыграла с ними злую шутку. Назначить реальную цену так и не сумели, боясь продешевить, пока в этой диковине перестали нуждаться те, кто и хотели поначалу. А потом желающие иссякли, когда тут возникла строительная организация из разряда «дёшево и сердито». Из-за неподъёмной аренды к будущей «Мечте», в те годы безымянной, и близко никто не подходил. Здание постепенно приходило в плачевное состояние, заброшенное из-за перекосов клановой, а не плановой, экономики. Но возник сказочный трюкач, Али-Баба, то есть я, и купил его за мешок слёз.
– Каких слёз? – опешил Антон.
– Каменных. Слёз Матери Воды. Алмазов, если ты не в курсе, что это. Так что цена есть у всего.
– Разве алмазы ваша личная добыча?
– А чья? Твоя что ли? Под моим началом экспедиция и обнаружила подземные бункеры, набитые алмазным сырьём, на Хрустальном Плато. Ещё во времена Разумова было… Или ты думал, что мы сами размахнулись тут с разработками кимберлитовых труб, чтобы ребята не ожирели? Ты разве видел в пределах досягаемости вокруг занятой нами территории хоть один карьер для добычи такого вот специфического сырья?
– Кажется, нет…
– Не кажется, а не видел. И не мог видеть. Такие древние карьеры есть в пределах зоны, что и прозывается Хрустальным Плато. Да и ты и не был никогда на Хрустальном Плато. А это целая страна. Хотя и мёртвая в смысле человеческой живности. Моя инициатива была исследовать подземные уровни заброшенных городов, моя и находка. Так что и малая часть прибыли моя. Можешь вместе с Арсением организовать свою уже экспедицию, якобы для сбора редкой флоры, а уж карты необходимые я тебе подкину. Вдруг и найдёшь ещё какую тайную пещеру инопланетного Алладина? Но учти, духи, охраняющие подобные пещеры не выдумка. Там многие пытались рыскать, да мало кто оттуда вернулся.
– Вам, похоже, даже местные пещерные духи покровительствуют…
– Можно и так сказать. Не трогают, во всяком случае.
– Вы реальный человек-загадка, – не то восхитился, не то пошутил Антон.
– Так и есть. Реальный человек с планеты Земля. Потому и загадка для тех троллей, у кого неплохо работают аналитические зоны мозга, усиленные интуицией. Но редко так бывает. Аналитики, как правило, не обладают интуицией. Это качество развито у тех, кто занимается как раз не анализом, то есть расщеплением реальности, а её синтезом. Чем одержимы как раз люди творческого склада личности. Ты же пока что на здешних социальных весах ноль целых, ноль десятых и ноль сотых тоже.
– Нищеброд во всех смыслах.
– Почему же? Ты волен по своему карману выбирать себе других из тех, кто и живёт в этом «Лучшем городе континента». Здесь всё есть, но за плату, как ты и сам теперь понимаешь. Можешь и на «Мечту» посягнуть, на любую из свиты моей мечтательницы. Моей! Уловил посыл? Их там чуть более, чем достаточно, живых куколок, увлечённо занятых самопродажей. И осуждают их лишь ради внешнего приличия, поскольку тайная закулиса города, мужская и похотливая, как и все трольцы, решила ввозить их сюда под прикрытием развития высоких и сугубо эстетических запросов у здешнего женского населения. Уж ясно, что не Нэя всё это организовала, хотя она, святая простота, может и обольщаться по поводу своих талантов и деловых качеств. Не догадался, чего ради они там толкутся и визжат у всех на глазах? Ни черта не делая? И всех раздражая? Или ты думаешь, что ради того, чтобы местные куропатки стали как Колибри, вся эта затея?
– Как же вы сразу-то такое позволили, шеф? Завуалированный разврат для касты управленцев города?
– А как я такое запрещу? Я всесилен? Этот компромисс изобрёл Инар Цульф, чтобы соорудить внутри этот храм заземлённого, а не небесного благолепия. Иначе не позволили бы. И что теперь прикажешь делать? Всех вышвырнуть прочь и самому там жить как феодал в своём персональном замке? И на хрен мне эта мастерская была бы под одной со мной крышей. И Нэя могла бы там просто жить, да и кто угодно из наших, в том числе и ты мог бы при желании. Но разве она стала бы жить там одна, да ещё бездельничая? Ведь я из-за своей специфической жизни, тебе известной, редко там появлялся бы. Или ты смог бы там жить? А то давай, обсудим эту затею, если уж ремонт всего сооружения и устроения прилегающего ландшафта обошёлся в ещё один мешок, полный каменных слёз.
– Мы к такому не приучены. Как и девушек покупать…
– Вот именно. Мог ли я на Земле и думать, что буду тут всё одно, что шейх-самодур из давности времён. Или вот анекдот, – всё оставить как есть, а самому там заселиться, и пусть думают, что хотят. Весь тамошний пчелиный улей мой! Но чтобы всех трутней женского пола выкинуть оттуда прочь. И никто уже не посмеет туда сунуть своё похотливое рыло. Как тебе такой расклад? – он веселился напоказ, скрывая чувство острой постыдной обиды. Избили, унизили столь позорно и прилюдно. Антону вместе с ним хотелось провалиться под почву холма. И как можно глубже. Он разделял его стыд, но не гнев.
– Олег тут сказал, знай он ещё на Земле, как всё случится, он бы вышел добровольно из структуры ГРОЗ и не обернулся бы даже. Ужасно переживает, похудел настолько, что комбинезон на нём болтается как на жердине. Доктор Франк глядит на него такими глазами, что и мне плакать хочется. И что делать? – бормотал Антон, уже давно привыкнув к откровенному общению с Вендом.
– Однако же, неутешный страдалец Олег поглощает в столовом отсеке двойные порции, спит богатырским непробудным сном, так что постоянно просыпает и на службу является с опозданием на часы. А я не могу ввести его в рамки необходимой дисциплины, ибо Франк над ним крылья распушил как филин над своим раненным птенцом. Не тронь и без того истерзанную душу! А этот птенец болезный постоянно околачивается в пределах изукрашенной «Мечты». Без всяких трат, надо заметить. Его любят из-за побуждений благотворительности, поскольку он молод и хорош собой. И похудел он лишь из-за чрезмерности в сексуальных утехах. Какие там переживания! По ночам шляется, на службе дрыхнет, как утомлённый сытостью бык на лужайке. И ведь слова не скажи! Один ты у нас в отшельничество ушёл. Монашество, что ли, принял?
– Смешно. Только смеяться совсем не хочется.
Испытывая ответное злое чувство к Венду, Антон встал и пошёл, не оборачиваясь, сдерживая себя от желания наброситься на наглого «отца» и распорядителя теми, кто жил внизу. Но спохватился, что оставил на холме свою рубашку и опять вернулся. И опять упрямо сел рядом. Поспешно уйти означало признать превосходство Венда, в чём бы оно ни выражалось.
Как Рудольф раздражал Антона
– Я так и не искупался, – сказал Антон. – Не пойти ли нам вместе на то, глубокое лесное озеро?
– Пожалуй, – согласился Венд, – только давай для начала увлечём за собой двух ундин, чтобы не было соблазна друг друга утопить. Вон они! – он указал на стройную Иви, так и не скинувшую с себя своё платье, чтобы искупаться, и её мать в безразмерной тунике. – Скучают без мужского сопровождения и в воду боятся сунуться. Что разумно с учётом повышенного уровня тестостерона у здешних троллей. Могут ведь и притопить ненароком от усердия. А уж мы-то с тобой будем соблюдать все правила безопасности в водной среде. Ты возьмёшь себе юную лаборантку Арсения, уж коли с ней знаком, а я, так уж и быть, согласен на маму. Если уж быть честным до конца, я что-то засиделся в постниках и молчальниках. Как бы и впрямь не пожухнуть в апогее своей мужской и сочной зрелости. Ты ведь не ханжа, не мальчик, коли в мужьях успел побывать? – Венда несло от еле удерживаемой досады на убежавшую Нэю, а отыгрывался он на Антоне.
– Эта мама как надувной матрас, зацепись за такую и не утонешь, – пробурчал ответно раздражённый Антон.
– Думаешь, старик-боровик Франк любит женщин как-то иначе, возвышенно, в отрыве от этой чавкающей всепожирающей похоти? Да и женщины… думаешь, они любят иначе?
– Не заметил я у доктора никакого устремления в похоть, как вы выражаетесь.
– Ну да. Высокоинтеллектуальный мечтатель, стоящий на вершине своих прожитых лет, на Монблане премудрости. А эта, что внизу распустила свои длинные волосы, якобы почтенная матрона и безупречный местный функционер – ша. Она делает вид, что лишена пола, но её тело живёт своей, почти обособленной жизнью, всё трепещет и взывает к чему? Да к тому же самому. И где тут мечта? Но как им нужна игра, кисея фальши. Всё скрыть так, чтобы всё было очевидно.
– Вы женоненавистник, что ли?
– С чего бы это? Прежде я тоже считал, что местные женщины иные, а оказалось, они от наших ничем не отличаются. Такие же ломаки все. И шлюх, вдохновлённых исключительно природой, а вовсе не бытовой бедой или нуждой, как принято думать, тут полно.
– Шеф, вы с аудиторией просчитались. Мне это не близко.
– Ну да. Ты, как и Франк, высоколобый чистюля. Я видел, как вы с Франком облизывали милую мечтательницу в своих чистых мечтах. Глаза же всё выдают, Антон.
– Красота невольно притягивает даже без всяких особых помыслов. Если вы об этом. Но и само сексуальное влечение, если оно есть у доктора, что в нём гнусного? Нэя молодая, красивейшая женщина. Не замужняя.
– Что для Франка так, можно сделать скидку на его возраст, а ты тоже находишь её красивейшей? Не так уж она и молода по местным меркам. В том смысле, что в их представлении она только рабочая пчела, и уже никогда не найдёт себе мужа. Девушек берут тут для производства детей очень рано. Но она в некотором роде замужняя. Пусть Франк не обольщается.
– Кто же муж? Вы, что ли?
– Что ли, что ли, – передразнил он и выхватил туфельку из рук Антона. – Ты спишь на ходу, что ли, если не внял тому, о чём я тут распинался битый час перед тобой?
– Если вы купили этот холм вместе со строением, то с чего решили, что и живые души, там работающие, все стали вашей собственностью? Кажется, Нэя, творческая женщина, там работает, оплачивает какие-то налоги и прочее, что положено, и ни от кого не зависит.
– Вот именно, что тебе так лишь кажется. Все воспринимают эту «Мечту» как мою персональную причуду, потому и Нэю не трогает здесь никто. Здесь такая скучища, такая сонная одурь у меня от этой жизни за столько лет машинного однообразия внизу и такого же шаблонного жития вверху, всё наизнанку, все мысли. Что думаю, то и говорю. А ты судишь, не понимая ни хрена! – он сунул нос в туфельку, в её глубину. – Даже туфли благоухают. У меня уже дыхательный спазм от такого избытка цветочного аромата. Хочу понять её подлинный сущностный запах, женский. Вот видишь, она тоже лицедейка, как и все прочие женщины. Но я вовсе не считаю, что это плохо. Они маскируют себя в нечто, что выше их довольно-таки убогой природы, откровенно посмеявшейся над женщиной особенно безжалостно. Уподобляют свои голоса птичьим трелям, платья цветочным лепесткам, тщательно прячут в своих пёстрых тряпочках свою природную постыдную суть, пусть она и сильнее их же самообмана. И когда женщина теряет разум, соглашается быть публично уже практически голой, бесстыжей, не скрывая уже ничего в угоду вовсе не мужчинам, а наиболее грубой и уродливой их разновидности – мужским скотам, то становится настолько жалким уже созданием, любить которое уж точно никак невозможно. А ведь она подательница жизни. Не от того ли люди перестают любить друг друга, не ценят саму жизнь, что перестают преклоняться перед той, кто и есть источник самой жизни. Поэтому я не люблю женщин, а жалею их. Ты-то как тут выживаешь?
– Как все.
– А как все? Знаешь разве? Мираж свой нашёл?
– Нет. Но найду.
– Надеюсь, она найдётся не там, где свой мираж нашёл Олег. Вот ты его друг, а ничего не знал. А ещё говоришь, как все. Что ты знаешь обо всех? И эта фея – пряная бабочка? Если бы не я, догадываешься, где бы она сейчас была? Кому нужны тут люди? А красивые девушки они тут товар. Для тех, у кого есть возможность их покупать. Вот и таскают по очереди, у кого власть и деньги, пока не истреплют, после чего им светит свалка за границами их ничуть не обустроенного мира, мало чем от этой свалки и отличающимся. Думаешь, мне их не жалко? Тех, кто за стенами? Но много мы тут смогли? Дали им райскую гармонию? А сколько поубивали уже. Вот ты? Сумел девушку свою сберечь? Да ладно. Не каменей. Я только хотел тебе напомнить, что ты сам здесь не лучше прочих. Не возносись своей гордой душой над теми, кто в отличие от тебя живёт здесь почти два десятка лет. Вот я здесь обитаю восемнадцать лет. Мог я тут остаться прежним? Если Олег изменился за пару лет? На всю базу у нас остались лишь два монолита, без трещин и изъянов, ты и доктор. Как это ты тогда сказал, религиовед по совместительству: «Дурная среда развращает добрые нравы». Ты почему не смог уничтожить личного врага, убийцу жены? Или был рад, что тот освободил тебя от ответственности за ту, кто уже надоела? Позволил остаться твоей совести ясной? Да ещё и благородной страдалицей за уничтоженную жизнь ненужной тебе жены? Ты ведь мальчик. Зачем тебе она была нужна? Сделал благородный жест. Но быстро приелась, и сам ты не понимал, что с ней делать. Ты же вечно торчал в горах. А она бродила тут в садах и лесах одна. Она не та, кто заставляет душу вибрировать, а тело стонать. Ведь верно? Я знаю, о чём я говорю. Я бы с нею дня не пропел. Уснул бы сразу. Удивительно, как ты против Нэи выстоял, не упал в её зовущие объятия? Даже старый пень Франк пустил цветущий побег вверх.
– Шеф, вы ревнуете, что ли?
– Что ли, что ли. А ты что, никогда не ревновал девушку? Был готов уступить её всякому, что ли?
– Думаю, что ни Франк, ни я вам не соперники. А где он, кстати? Не утонул ли?
– Уж, конечно. Соперники тоже. Хрыч и молокосос. Один спит от усталости и видит грёзы уходящей жизни, другой ещё и не просыпался для подлинной жизни, хотя едва не сгорел заживо, упав сюда. Вы не живёте реальным, и ты, и Франк. Вы любите миражи, свои думы о прекрасном и гармоничном мире, но не сам этот мир. В отличие от тебя, он отдыхает на том берегу. Поскольку опыт жизни научил его быть сообразительным в подобных ситуациях.
Антон порывался уйти, но не хотелось уйти нелепым и осмеянным. Бегство Нэи вызвало взрыв раздражения у Рудольфа, и он не мог никак остановиться, как многие нервные люди, даже устав от гнева, не могут быстро успокоиться.
– Вы бы сами, шеф, прошли курс восстановления психики. Мне советовали, а о себе подумать некогда?
– Я всего лишь даю выход негативу, потому что его слишком много в жизни.
Антон явил в своём лице помеху для их примирения, в чём и не сомневался Рудольф. Если бы он слинял как Франк сразу…
Антон не ушёл умышленно. Он мешал Венду, вовсе не нуждаясь в фее «Мечты», как подозревал ревнивый обидчик. В последнее время она осунулась, в глазах грусть, и надо было быть камнем, чтобы того не замечать. И ревность грубияна шефа происходила от его же собственной нечуткости, непонимания, что для прекрасной модельерши из зеркального кристалла не существует других, подобных этому, запорошённому «звёздной пылью» «звёздному воину», и давно тут упавшему в уже местную пыль.
Бирюзовая вода, казалось, отражалась как в зеркале в недобро насмешливых глазах Рудольфа. Он щурился от света, отражённого озером. Антон поднял две розовые туфельки с вышитыми на них цветочками. Они были трогательно подобны своей изысканностью хозяйке. Даже не верилось, что их носила живая девушка, что они созданы для ходьбы, а не для витрины сувенирной лавки.
– В «Мечте» целая комната занята обувью. Эти женщины ни в чём не имеют чувства меры.
– Проверял, что ли? – процедил Венд. – Уже и вхож в интимные покои?
– Нет. Олег рассказывал.
– Олег? – Венд присвистнул. – И этот тоже стал ночным стражем «Мечты»?
– Нет, – опять же простодушно ответил Антон. – Его подружка Эля как-то провела для него экскурсию по этому хрустальному дворцу. Олег очень любопытный, а та похвасталась ему, каким богатством обладает их модное заведение. Любая девушка из «Мечты» имеет право подобрать себе любую обувь, какую и привозят для них всех из столицы целыми фургонами. Буквально так. Олег так и сказал: «Не стоило бы тратить столько средств на избыточную роскошь, когда многие женщины Паралеи не могут порой купить себе и своим детям и одной пары обувки». Девушка сообщила, что хозяйка постоянно отдаёт часть прибыли в «Фонд процветания страны». Как тут и положено для всех, кто не бедствует. Но весь вопрос в том, кто именно распоряжается всеми этими фондами? Олег посоветовал помогать лично, из рук в руки, так сказать, поскольку бедных людей и искать не надо. Стоит лишь покинуть пределы стен этого «Лучшего города континента». Олег страдает почти физически от их социальных перекосов. И если на Хрустальном Плато обнаружены такие залежи сокровищ, почему бы не оказать поддержку бедным слоям населения? По возможности, конечно…
– Так с чего взял, что мы никому тут не помогаем? Можешь и сам этим заняться. Кто мешает? Обратись к Франку. Он в этом смысле очень деятелен. Только ведь, не в этом и проблема. Система тут порочная.
– Хозяйка «Мечты» так и сказала Олегу, когда он и ей выговаривал за избыточность потребления, тогда как многим людям не хватает и минимально необходимого. Дескать, можно целыми машинами привозить еду и одежду в бедные кварталы. Все деньги и все наличные силы на это потратить, но это не спасёт народ от бедности. Тогда как ей за целую жизнь никто из посторонних ничего не подарил и не отдал за просто так. Но выходит, это не совсем и так. Вот вы же подарили ей настоящий дворец, еда у них отличная и бесплатная, как я понимаю, не за счёт каких-то там фондов…
– Так Олег ходит туда обрабатывать их невежественное сознание? – рассмеялся Венд.
– Так отнесёте туфельки? – спросил Антон, делая попытку уйти.
– Я не лакей, чтобы таскать ей обувь.
– Лакей? Это-то кто ещё? Словечки у вас в ходу странные весьма.
– Историзм, – пробурчал Рудольф, – человек-невольник, если никогда не изучал историческую литературу.
– Чего я буду изучать то, что стало прахом. Мне на мысли о собственной жизни времени не хватает.
– Наш земной прах неведомым образом кто-то воспроизвёл в живую модель на космическом принтере на Троле.
– Кто бы это мог быть? Зачем?
– Может быть, неведомый Творец-программист наказал их за неправедные прошлые воплощения на нашей Земле, создав для них Трол? Я-то уж точно знаю, за какие прошлые мерзости тут замурован.
– Пойду, – повторил Антон, ничуть не имея настроя на метафизическую волну, – Занесу ей башмачки, хотя я тоже не этот, как вы сказали, «лаковый невольник». А чего он был лаковый? Расписной, что ли? Вроде живого сувенира для украшения?
– Сам ты расписной сувенир.
– Ага. Пустоголовый то есть? Может, желаете ей что передать?
– Что бы это ей передать?
– Ну, например, попросить прощения.
– За что это? – спросил Венд, отворачиваясь.
– Вам виднее. Это не моё и дело.
– Именно. Исповедник. Ты давно стал ей как подружка. Антуанета ты, а не Антуан. От скуки, что ли, играешь в подружку? Скорей, давай ищи свой мираж, чтобы стать всё же мужиком. Если уж твоя жена не сумела разбудить тебя от детства. А кстати, ты знаешь, как в старину на Руси называли любовника замужней женщины? Однодырник! – и он захохотал.
Вернулось желание ударить, и Антон повернул к Рудольфу побледневшее лицо. Но уткнулся в остро заточенные лезвия его зрачков. Рудольф просчитал его импульс и был готов ответить. И Антон отступил назад. Дело было не в трусости перед Рудольфом. И понимание, что ответный удар будет сильнее, чем его собственный, не было той причиной, что удержала его. Нанести удар старшему по званию и по возрасту было невозможно, если только отказал бы самоконтроль. А он сработал. Воспалённый взор Венда также утратил своё металлическое острие. Он засмеялся, но над кем? Над собой? Над Антоном?
– Хороши бы мы с тобой тут были, как скатились бы кубарем вниз с косогора в грязную лужу, да ещё и на детей! – и он захохотал. Антон не разделял его неожиданного веселья. Но тоже остыл. Смех Рудольфа всё перевёл на уровень несерьёзной перепалки. Представить драку на глазах местных жителей было невозможно. И что могла изменить драка в характере этого человека? Ничтожный повод мог стать причиной грандиозного скандала.
Назойливое мельтешение Латы
– Насколько же эта тролиха недурно сложена, – без всякого перехода произнёс Рудольф, переключив внимание на ту самую женщину со шляпой, мать Иви. Она сама, или помог кто-то, достала шляпу с макушки куста и держала её в руке. Иви покинула мать одну, уйдя вдоль протяжённой полосы песков в поисках места для купания, где не столь теснились купающиеся. Насколько знал Антон, Иви отлично плавала. Будучи девушкой раскрепощённой, – в меру местных установок, конечно, – она и Антона не обделяла своим, порой назойливым, общением в рабочие часы. Мать Иви расхаживала вдоль кромки озера в коротком и облегающем купальном платье, скинув где-то свою объёмистую ширму. Она распустила длинные волосы, выставив их ради привлечения внимания к себе, но делая вид, что устроила их просушку от влаги. Тогда как не окунулась ни разу. Но может, и окунулась, а он не заметил, не имея ни малейшей склонности наблюдать за местными «ундинами».
– Ждёт вас, – поддел Рудольфа Антон, – чтобы вместе с вами и окунуться в манящие воды. А моя ундина уже уплыла, не дождалась…
Сливочные, женственные, гладкие плечи, округлые руки и очень стройные ноги, а также выпуклые и девические по виду полусферы впереди, наверное, и могли очаровать мужчин зрелых, но уж точно не Антона.
Женщина заметила их внимание и заметно взволновалась. Она бережно положила свою чудовищную шляпу у своих ног, гордо расправила плечи, тряхнув волосами. Приподняла руку, как бы посылая знак приветствия наблюдателям, сидящим на холме. Но поскольку никто и не собирался её ответно приветствовать, она повернулась к ним спиной. Купальное платье оголяло её спину до самой талии. Аккуратная ложбинка, в которую и был уложен её позвоночник, и та же безупречная бежево-сливочная кожа, которую она продемонстрировала, убирая волосы в узел на макушке, заодно открыв и высокую шею. Со спины она бы и за девушку сошла. Зад умеренный, спортивно подобранный. Из воды вышел доктор, и женщина завела с ним разговор, смеялась, указывая на шляпу у своих ног. Доктор разводил руками, а потом увлёкся беседой с женщиной, и они уже вместе направились по кромке пляжа в сторону, уводящую от холма.
– Ишь, любезник, – прокомментировал Рудольф, – Всюду ищет общения.
Шляпа сиротливо осталась белеть на песке. Маленький мальчик тут же поднял её, попробовал носить в ней воду, чтобы поливать песок. От тяжести воды шляпа превратилась в бесформенную медузу, поля её обвисли, и мальчик бросил никчемную уже вещь на песок. Антон совсем по-детски засмеялся, отчего-то радуясь, что неприятной и собой красующейся тётке причинили такой вот ущерб. Пустячок, а приятно.
– Бедный гуманист и троллелюб Франк, – сказал Рудольф, провожая взглядом удаляющуюся пару, Лату и Франка, – Тут такая фигня, что она точно заболтает его до расстройства мышления вообще. У неё, как и у многих женщин, живущих в режиме аскетизма, произошла сублимация неудовлетворённых желаний в чрезвычайную якобы любознательность, с уходом в мистику и запредельность. Помню, как-то она залезла ко мне в машину, чтобы со мной ехать в столицу, и я реально чуть не сдох от её бесконечных и до одури бессмысленных рулад. Жаль, что тогда я не знал, как хороша она под своим балахоном, а то бы я быстро нашёл, чем заткнуть её рот.
– Чем? – опешил Антон.
– Тем, чего ей и не хватает, – усмехнулся Венд, – переживаниями острого сексуального характера.
– Вы бы смогли с такой? – поразился Антон.
– Нет, конечно. Но женщине порой достаточно и собственных иллюзий, что она внушает восхищение мужчинам, которые в действительности в ней не нуждаются. Такие игры бывают порой взаимно увлекательны…
– Талия у неё несколько заплыла, – дал свою оценку Антон.
– Эстет, – усмехнулся Рудольф. – Видишь ли, юношеская оценка подлинной красоты женщины часто ущербна. Даже на Земле она бы не затерялась в толпе. На такую вот яркую фактуру всегда есть ценители. Не имею в виду себя, всего лишь даю объективную оценку.
– Она холодна к сексу, – выдал Антон.
– Про секс-то откуда сведения? – Рудольф с любопытством развернулся к Антону, не веря собственным ушам.
