– Можно подумать, она когда-то была чем-то другим, – и положила трубку.
Он понял, что в этот момент сестра вообще его не любила, только презирала, и ещё понял, что идти ему больше некуда, и какое-то время постоял, запрокинув голову и глядя чуть слезившимися глазами в промороженное январское небо с розоватым свечением на горизонте, а потом пошёл в бар, где мы с ним и познакомились и где он и рассказал мне эту историю.
Слушай, сказала я, а вот чем тебе не сюжет для фильма? Ты чего, ответил он, это же донельзя банально. И вообще, раз такое дело, может, я и правда никакой не режиссёр. Может, мне и правда лучше всё бросить и поступить на юридический. Тогда, сказала я, подари мне эту историю – для тебя банально, а для меня сойдёт. Да пожалуйста, ответил он, и я записала её с его слов и художественно обработала, потому что мой творческий кризис – ещё сильнее, чем у сына инженера П., и потому что я уже не смогу всё бросить и поступить на юридический, и потому что я не знаю, что мне дальше делать, но что-то делать всё-таки надо хотя бы для того только, чтобы не превратиться в страшное насекомое, а если уж превратиться, то, по крайней мере, чтобы разница эта была как можно более заметна.
Так родился рассказ
– Не хочу, – говорю я в десятый, кажется, раз за сегодня.
Мы с Бертой сидим у реки – ну это так говорится, что у реки, чтобы звучало романтичнее, хотя на самом деле мы сидим у стоков за гаражами, в которые сливают со всего города всякую дрянь, и, узнай Бертины родители, куда забурилась их кровиночка, они, конечно, сошли бы с ума. По счастью, мне не так повезло с родителями, как Берте, и никто, в том числе я сама, не боится, когда я таскаюсь по таким вот злачным мечтам. Убьют – мне же лучше. Изнасилуют – им же хуже.
– Не хочу, – говорю я в одиннадцатый раз. – У меня и так половина рассказов про то, как кого-нибудь бросили или собираются. А я, может, про космос хочу писать. Или про покорение Сибири.
– Таланта не хватит, – заявляет Берта.
Мы с ней придерживаемся той теории, что лучшие подруги всегда должны говорить друг другу правду. Это пусть лицемерные фифочки всякие пищат таким же лицемерным фифочкам на ухо «за-а-айка», про себя думая «су-у-ука». Мы с Бертой выше всего этого. Следовательно, Берта никогда в жизни не скажет мне, что комиссии Букера и Нобелевки вот-вот подерутся, не придя к консенсусу, на что меня номинировать в первую очередь, а я даже под дулом пистолета откажусь писать под Бертиной авой «красотка».
– Ну пожалуйста, – Берта таращит без того круглые глаза, наивно полагая, что я сочту это милым.
– Уж лучше я вообще ничего писать не буду, – говорю я, – чем сопливые рассказики про тебя и твоего мундиаля.
– Ну и не поступишь в Лит, – Берта бьёт по больному.
Лит – это Литинститут. Поступить туда я мечтаю с тех пор, как узнала, что там бесплатная столовая. Правда, мне не особенно есть что представить на конкурс. Но это не повод опускаться до рассказов про Берту.
– На переводчика поступлю, – бурчу я, не особенно веря в искренность своих слов. В Лите есть переводфак. Мне он не светит, но он там есть.
– У тебя по английскому тройка, – учтиво напоминает Берта.
У меня много по какому тройка. У Берты – серебряная медаль, подвёл русский. И если вы думаете, что это не повод с моей стороны над ней глумиться, вы ничего не знаете о настоящей женской дружбе.
Я думаю, что бы такого ответить, но из выпуклого Бертиного глаза внезапно вытекает огромная слезища.
– Вот тут мы целовались, – говорит она, указывая за гаражи, по другую сторону которых начинается городская свалка.
– Круто, – отвечаю я. – Щас умру от зависти.
– Схороним, – обещает Берта, утерев слезищу бумажным носовым платочком. Рукавом ни за что не станет, это же Берта.
– А вот тут мы… – она указывает в направлении каких-то чахлых кустов, но что они там делали, узнать мне не суждено, потому что Берта, зажав рот рукой, пулей несётся в эти самые кусты.
Выходит вся красная. Принцесса, блин. Блевать, понимаете, ниже её достоинства, а целоваться около помойки – в самый раз.
– Тебя саму уже тошнит от твоих удивительных историй, – замечаю я.
– Да нет, – шепчет Берта и заливается краской ещё гуще. – Просто тут… пахнет.
– Ну и какого же неприличного слова ты меня сюда притащила? – интересуюсь я.
– Чтобы твой рассказ вышел достоверным, – заявляет эта курица, которой я вроде бы уже раз восемьдесят объяснила, что рассказа не будет.
– Слушай, – говорю я, – зачем тебе это надо вообще?
И Берта отвечает очень серьёзно:
– Чтобы он прочитал, какая я хорошая, и вернулся.
Ну тут мне даже придумывать ничего не надо – просто ржу.
***
Рокотка с Модрома
Друзья: 127
Группы: 146
Фото:349
Видео:53
Интересы: бухать и не ходить в школу
Деятельность: бухать и не ходить в школу
Любимые группы: Сектор Газа
Берта Гирш сменила статус на: «Не волнуйся, я не посвящу тебебольше ни строчки».
Берта Гирш сменила статус на: «Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг».
Берта Гирш сменила статус на: «Приходи. Я живая. Мне больно».
Берта Гирш: Блин, Зинка! Придумай мне норм статус!
***
На прозу я, конечно, подам, тут и думать нечего. На перевод меня, конечно, не возьмут, тут и подавать нечего. Есть ещё критика, но вся моя критика сводится к тому, чтобы полить оппонента помоями, и стихи, но все мои стихи сводятся примерно к тому же.
Но подстраховаться надо. Я грызу ручку (отвратительная привычка) и пытаюсь придумать какой-нибудь приличный стих. Может, даже про любовь.
Я постоянно в кого-нибудь влюбляюсь. Не то чтобы кто-нибудь отвечал мне взаимностью, но всё равно. Берта говорит, что я развратная женщина, потому что сама она любит своего любителя целоваться в районе помоек класса с третьего. Да, точно с третьего – познакомились мы с ней в четвёртом, в театральной студии, куда Берту впихнули заодно со всеми остальными студиями, а меня – чтоб не болталась под ногами, когда к тёте Насте приходит водитель Ашот. Руководительница, Элла Эдуардовна, бегала курить с теми, кто постарше, а тех, кто помладше, предоставляла самим себе и друг другу. Тогда-то мы и подружились с Бертой. Я научила её множеству матерных стихотворений, почёрпнутых от тёти Насти, а она объяснила, как называются по-научному упоминаемые в них органы и процессы. Её забрали через три дня, осознав свою ошибку; меня отчислили через три месяца, когда стало ясно, что тётя Настя не станет платить даже скудную требуемую сумму. Но я отвлеклась.
Сейчас я влюблена в Антона Кучина, который вк обозначен как Антон Антуанов. Ну, у него и на аве какой-то Стэтхем, но я всё равно в него влюблена, чо уж там. Я думаю, думаю и думаю, и минут через двадцать из-под моего пера выходит следующий шедевр:
Жёлтый лист осенний падает в окно,
О тебе мечтаю я уже давно.
По ночам я вижу самый лучший сон —
Антуанов милый, дорогой Антон.
Ещё минут двадцать я очень собой горжусь, потому что мне даже удалось подобрать приличную рифму к слову «Антон», а это уже говорит о моём бесспорном таланте.
А потом мне зачем-то приходит в голову прочитать первые буквы, и я понимаю – от себя не убежишь.
***
Берта Гирш: Фотография
Я всегда злюсь, когда Берта шлёт мне фотки. Для понтов, не иначе. Какую-нибудь грамоту, или картину маслом, или новый лифчик, ну, короче, что-нибудь такое, чтобы я позавидовала, и написала бы что-нибудь гадкое, а она написала бы «не завидуй», и это было бы самое гадкое из всего. Но в глубине души, если честно, я радуюсь за Берту, хотя никогда в жизни ей в этом не признаюсь, потому что очень её люблю, хотя никогда в жизни ей в этом не признаюсь.
Но в этот раз на фото длинная палка, похожая на градусник, с двумя поперечными полосками тёмно-лилового цвета.
Рокотка с Модрома: 11 градусов, ппц, чо за болезнь?
Берта Гирш: Зинка, хорош ржать!
Рокотка с Модрома: да шучу) поздравляю с братиком)
Берта Гирш: Зинка, блин, не тупи!
Рокотка с Модрома: с сестричкой?))
Стоп, думаю я. Какой братик, какая сестричка? Софье Марковне пятьдесят четыре, даже и Берта уже – поздний ребёнок. И это значит…
Рокотка с Модрома: эт чо, у тебя типа был секс???!!!О_о
Берта Гирш: блин, я кому рассказывала вообще? (((
Рокотка с Модрома: ты так рассказывала, что я ни хрена не поняла (
Берта Гирш: Зинка, чо делать??!! ((
Рокотка с Модрома: рассказывай, чтоб я поняла))
Берта Гирш: мама звонит тёте Рахили (
Тётя Рахиль – гинеколог и по совместительству сестра Софьи Марковны. Софья Марковна хочет, чтобы Берта тоже поступала на гинеколога. Руки всегда в тепле, говорит Софья Марковна. А Берта хочет на педиатра. Она обожает детей. Мечтает завести не меньше пятерых. Ну тогда действительно лучше начать пораньше.
Берта беременна.
Я думаю, что это классная аллитерация.
А больше ни о чём думать не могу.
Берта Гирш: чо делать?!
Берта Гирш: ЧО ДЕЛАТЬ???!!!
Берта Гирш: ты ваще читаешь мои сбщ?
Рокотка с Модрома: откуда я знаю, чо делать?
Рокотка с Модрома: я тебя обрюхатила или твой мундиаль?
Берта Гирш: ПРЕКРАТИ НАЗЫВАТЬ ЕГО МУНДИАЛЕМ!
Рокотка с Модрома: ок, чонть новое придумаю
Берта Гирш: придумай лучше, чо делать!
Рокотка с Модрома: звони ему!
Берта Гирш: я боюсь (
Берта Гирш: я ща приеду (
Рокотка с Модрома: нах??
Берта Гирш была онлайн две минуты назад.
***
Спустя десять минут она стоит у меня на пороге и глупо смотрит глупыми глазами. Ну зашибись, думаю я, у этой нелепой Берты и то был секс, а у меня будет когда-нибудь вообще? Потом напоминаю себе, что думать сейчас нужно совсем о другом, но думаю всё равно об этом.
– Звони ему, – говорю решительно. Берта вся трясётся, будто её ударили током (вот уж не жалко ничуточки!) и просит:
– Давай выпьем.
– Тебе нельзя, – напоминаю я. Берта долго таращится на меня, потом выдаёт:
– Давай ты позвонишь.
– Это какого же…
– Мне нельзя волноваться, – вздыхает она. Зашибись. Что бухать нельзя, забыла, а права качать научилась – лучше некуда.
– Ладно, – я беру из трясущихся Бертиных лапок блестящий смартфон и моментально осознаю, что не понимаю, как им пользоваться. У меня никогда в жизни не было смартфона. У меня есть только старая тётинастина нокиа, и то скажи спс.
– Господи, ну ничего сама не может! – восклицает Берта, листает список контактов, набирает «солнышко».
