– Не всё то солнышко, – замечаю я, – что по утрам встаёт.
Спустя двадцать минут и сто семнадцать попыток я признаю:
– Не отвечает.
И в тот же миг трубка взвизгивает противным козлетоном:
– Алло.
– Дерьма кило, – отвечаю я по инерции, потому что меня бесит это тупое «алло».
– Что вам угодно? – интересуется трубка. Я представляю себе худосочного прыщавого задрота, который сам из себя пытается представить по меньшей мере наследного принца, и понимаю – Берта на это и повелась. Больше ничего хорошего в нём нет. Я видела его фотки начиная с четвёртого класса, я знаю, о чём говорю.
– Я беременна, – подсказывает Берта, и я, углубившись в свои мысли, машинально повторяю за ней:
– Я беременна.
– Да не ты, а я беременна! – шипит Берта, и я ни с того ни с сего повторяю и это. В трубке что-то булькает, и связь пропадает. Спустя ещё сто семнадцать попыток становится ясно: больше нам никто не ответит.
– И что теперь делать? – снова спрашивает Берта. Никакой фантазии.
– Снимать штаны и… ждать тётю Рахиль, – предлагаю я.
Это я зря предлагаю. Берта начинает завывать, так что насилу удаётся вытолкать её из квартиры.
***
Родителей у меня нет. И никогда не было. Наверное, это очень грустно, но я не знаю. Мне ведь не с чем сравнить.
Зато у меня есть тётя Настя, которая взяла надо мной опеку, чтобы получать определённую сумму. Какой процент из этой суммы тратится на меня, лучше не высчитывать. Раз в год, прежде чем приедут с проверкой органы опеки, тётя Настя идёт со мной в магазин «Смешные цены» и покупает что-нибудь из одежды. Питаюсь я в основном у Берты.
Её родители до смешного похожи на классических евреев из анекдотов. Софья Марковна – высокая, полная брюнетка с необъятным бюстом, певучим голосом и привычкой повторять «ой-вей». Лев Моисеевич – маленький тощий интеллигент в очочках, который преимущественно молчит, но уж скажет так скажет.
Я отчётливо вижу, как Софья Марковна, попеременно хватаясь то за пышную причёску, то за пышную грудь, грозится упасть в обморок, гоняет Льва Моисеевича за валерьянкой, за прибором для измерения давления, чёрт знает за чем, требует немедленно – немедленно!!! звонить тёте Рахили, и Лев Моисеевич плетётся куда пошлют, всем своим видом выражая скорбь своего великого народа.
Мне очень их жалко.
Но глупую Берту с её глупой любовью мне жалко не меньше.
Хотя она сучка ещё та. Это ж надо ж – у неё был секс, а она и не сказала ничего!
***
На следующее утро я вновь начинаю готовить портфолио. Мне довольно грустно, и грустные мысли сами без особых усилий вяжутся в строчки:
Жизнь, ответь, зачем ты мне дана?
Отчего страдать обречена?
Почему тоска теснит мне грудь?
Четвёртая строчка так и не складывается, зато становится ясно, что мистическим образом у меня вновь вырисовывается всё тот же злополучный акростих. Да что за наваждение? Я перечёркиваю всё крест-накрест, начинаю заново:
Жалкое племя, унылое племя!
Очень тоскливо с вами мне всеми!
Но тут вбегает Берта, сияя, как начищенный пятак, и вопит:
– Спасеныыыы!
– Рассосалось? – предполагаю я. Берта пихает меня в бок локтём и сообщает радостную новость:
– Пришла его мама…
– Кого? – недоумеваю я.
– Его, – многозначительно подчёркивает Берта. Почему-то она не упоминает имя мундиалево всуе.
– Ну и?
– И вот.
– Да ну?
– Ну да.
– И как?
– Ну чо, ну фу. Сказала – не лезь к моему мальчику.
– Немного несвоевременная просьба, – замечаю я.
– И дала мне кучу денег, вот прямо кучищу огромную!
– Это ещё зачем?
– Ну как ты думаешь, зачем?
– Чтобы ты не лезла к мальчику?
– Нет, чтобы я сделала аборт!!
Тут я перестаю что-либо соображать.
– А что, – интересуюсь я очень осторожно, – тётя Рахиль без денег не возьмётся?
– Иди ты в задницу! – Берта хлопает в ладоши и начинает кружить меня по комнате в каком-то бешеном национальном танце. – Никакой аборт мы, естественно, делать не будем.
– А что будем? – интересуюсь я ещё осторожнее.
– Мы квартиру снимем!!
***
Ноги по колено вязнут в грязи, и Бертины брендовые кроссовки очень скоро превращаются в нечто непристойное; мои были таковыми ещё в день покупки, с которого прошло уже года два, поэтому Бертины жалобы не вызывают во мне особенного сочувствия.
– Почему обязательно здесь? – вопрошает Берта.
– А ты, – отвечаю я, – хотела бы жить на Манхэттене?
– Я хотела подальше от Москвы, – всхлипывает Берта, вытаскивая увязшую ногу. Бледно-голубые джинсы тоже безнадёжно испорчены.
– Это, по-твоему, где?
– Ну не знаю… ну, в Питере, – предполагает Берта.
– Щас, – я начинаю злиться. – Ещё скажи, в Лит не поступать из-за твоих…
– Пертурбаций, – подсказывает Берта, спотыкается об какую-то корягу, рвёт свои прекрасные джинсы и, не поднимаясь, стонет:
– Почему, ну почему Удельная?
– Название понравилось, – я пожимаю плечами, и мы продолжаем путь.
Денег, которые нам выдала мамаша мундиаля, не такая уж и кучища, как с перепугу показалось Берте. Ну то есть хватит, чтобы снять на пару месяцев халупу в Москве, но если не на пару, то лучше не в Москве. К тому же Софья Марковна непременно станет искать Берту по всей столице, а сюда ей и в голову не придёт заглянуть.
Когда я сообщила тёте Насте, что собираюсь с подругой снимать квартиру, она и ухом не повела. Один из её многочисленных кавалеров, дядя Толя, вытер нос рукавом и сказал:
– Ну я ж говорил, она из этих.
У дяди Толи были все основания для подобного утверждения. Дня три назад он пытался ухватить меня за то место, где у нормальных людей обычно бывает грудь, и получил в ответ такую матерную тираду, что, наверное, даже для себя открыл много нового.
В общем, я типичный представитель современной молодёжи – никакой духовности, как сказал какой-то мыслитель. Берта говорит, это Никола Флавийский, но по-моему, всё-таки дядя Гена со скотобойни, который придумал использовать для сексуальных игрищ свиную голову… но я опять отвлеклась.
Так вот – моим переездом никто особенно не был огорчён, а Берта оставила родителям записку следующего содержания:
Дорогие мамочка и папочка!
Я вас очень люблю, но малыша убить не позволю. Как только он родится, мы вместе с ним, если хотите, вернёмся домой. Поцелуйте от меня тётю Рахиль.
Ваша дочь Берта.
Разумеется, я бы придумала что-нибудь и пооригинальнее, но мне некому было оставлять подобных и бесподобных посланий. Не одно, так другое.
***
Я ведь предупреждала, что у меня топографический кретинизм? Предупреждала. Надо самой думать, а не таскаться за мной как самка барана. Спустя три часа поисков и метаний, когда я наконец, договорившись с сухощавой женщиной неопределённого возраста, вхожу в свою новую комнату, пахнущую клопами и канализацией, и падаю на узкую железную кровать, мне кажется, будто я попала в рай. Хотя, конечно, в раю никак не могло быть Берты.
– Зинка! – вопит она, вползая следом, – наш сосед, по-моему, эксгибиционист.
– С чего ты взяла? – бормочу я, проваливаясь в сон.
– Он показывал… показывал… – шепчет Берта.
– Фокусы? – предполагаю я.
– Нет, не фокусы, а… сама знаешь что, – выпаливает Берта на одном дыхании. И тут я злюсь по-настоящему.
– Это ты, – шиплю я раздражённо, – знаешь, что! А я, – я перехожу на крик, – не знаю, что! Мерещится всякая дрянь, не даст поспать! Вали тогда сама ищи себе апарт-отель!
Берта затихает и лишь тихонько хлюпает в углу. Но уснуть мне всё равно не удаётся. Видимо, не хватает скрипа кровати и гортанных тётинастиных стонов за стеной.
***
Утром у меня умирает ноутбук.
Ну то есть клинической смертью он умирает по меньшей мере по пять раз на дню, но этим утром он умирает так, что становится ясно – реанимировать вряд ли получится. Я очень любила этот ноутбук – по той простой причине, что если бы не дядя Алик, продавец в М-Видео, у меня вообще никакого ноутбука не было бы. У дяди Алика после троих дочек родился долгожданный сын, и он ни с того ни с сего захотел меня порадовать старым ноутом одной из этих дочек. Теперь сын уже ходит во второй класс, но дядя Алик по-прежнему ходит к тёте Насте, а я по-прежнему хожу с этим вот ноутбуком. Ну то есть ходила, пока он не умер.
Я прошу у Берты взять немного денег – и поскольку смутно представляю себе, сколько стоят ноутбуки, беру много. А потом внезапно вспоминаю, что у меня никогда не было смартфона.
И что в Лите, кроме творческого конкурса, будет ещё собеседование, соберётся комиссия, а у меня нет даже туфель, и никогда не было, только дешёвые китайские кроссовки.
И ещё у меня никогда не было блузки, не протёртой под мышками, и дезодоранта, позволяющего не стирать так часто блузку под мышками, и своей собственной юбки, а не затянутой поясом от халата тётинастиной, и настоящего лифчика с пушапом, и настоящих джинсов, и кожаной куртки, и стрижки, сделанной в парикмахерской, а не Бертиными лапками из задницы, и…и…
Потом, стоя перед зеркалом в полный рост, я чётко понимаю: я красавица. А потом так же чётко понимаю: я последняя сволочь.
Мне очень, очень, очень-очень стыдно перед Бертой, поэтому на остаток суммы, сильно превышающей ту, что я изначально планировала потратить, покупаю роскошную книгу «Я жду ребёнка» и две пары ползунков, голубые в горошках и зелёные в зайчиках.
***
Конечно, я не поступлю.
Темы вступительных сочинений – одна другой глупей, но я всё равно умудрилась выбрать из них из всех самую нелепую: «Каждый пишет, как он слышит, каждый слышит, как он дышит». Могла переврать, конечно, но посыл примерно такой. Кто как хочет, так и…в общем, я написала про Бертиного малыша – как он сидит в Берте и слушает наши с ней рассуждения, а потом вылезет, убьёт нас обеих к чертям собачьим и вообще устроит апокалипсис. Но это ладно, это не самое страшное. На собеседование я пришла красивая, зато на вопрос, какой у меня любимый автор, вместо Чарльза Буковски назвала Барльза Чуковски, а на вопрос, каких ещё знаю Чуковских, ответила, что вроде бы есть такой город в Московской области. Комиссия, а она была огромная, человек сорок или девяносто, пошушукалась, потом кто-то спросил, не пишу ли я стихов, и я сказала – пишу, конечно! – и гордо зачитала шедевр про Антона. Кто-то поинтересовался, сама ли я придумала такой псевдоним для своей музы, и я ответила – сама, конечно! – про себя пообещав, если поступлю, любить его до конца своих дней или, во всяком случае, до начала учебного года. Но я не поступлю, в этом нет никаких сомнений. Поэтому я уже перевлюбилась в нашего соседа, которого Берта считает эксгибиционистом, хотя это не так, а если и так, то ему, по крайней мере, есть, наверное, что показать.
***
– Анжела.
– Шлюховато.
– Алевтина.
– Колхозно.
– Агата.
– А звать мы её как будем? Гатька? Гать, сходи погадь?
