Юношу, который так запросто цитировал Гейне, звали Вениамин Видивицын, хотя друзья обращались к нему по кличке «Веник». Так вот, Веник постоянно жаловался на это прозвище, утверждая, что его чудна’я фамилия и имя уже являются довольно занятной кличкой[12 - Веня намекает на известное выражение Гая Юлия Цезаря – Veni, Vidi, Vici – пришел, увидел, победил. Стоит заметить, что у родителей Венечки весьма своеобразное чувство юмора, или они очень любили читать Светония.]. Веня относил себя к философам. Он увлекался наукой и обладал удивительной способностью делать из простейших явлений глубокомысленные познавательные выводы. Иногда это постоянное «умничанье» раздражало его друзей. Впрочем, для описания наших событий это свойство разума Веника будет весьма полезно.
В толпе на пристани находился ещё один забавный персонаж по кличке «Рыбка». Происхождение (этимология, как выразился бы наш умник Вениамин) этого прозвища связано с излишней чувственностью его обладателя. Из остальных черт характера отметим нерешительность, вечные сомнения в себе и окружающих. Рыбка обладал декадентской внешностью, был достаточно начитан, а также хорошо знал французский и, как профессор Выбегалло, любил вставлять в речь французские фразы, к месту и невпопад. Например, это вступление к рассказу он назвал бы «trop artsy[13 - Слишком вычурное (фр.)]».
О себе я, как всегда, умолчу. Я просто свидетель этих необычных назидательных диалогов, которые пытаюсь донести до вас в занимательной форме, вроде рассказов Апулея, но только без ишака.
Итак, наши друзья заплатили знакомому вам деревенскому Харону по пятнадцать копеек (причём Кабан для общения с ним превратил это мифическое имя в обидный матерный каламбур) и переправились на другой берег Оки.
Чувствую, у вас на языке, дорогой читатель, вертится вопрос: «А как наши друзья тут оказались, и чего они, собственно, взыскались?»
Да просто этой осенью они занимались очень простым и понятным для любого советского студента делом – отбывали трудовую повинность «на картошке». Благородный труд на лоне природы вместо скучных лекций, внесение своего посильного вклада в продовольственную программу Партии и правительства – такими саркастическими рассуждениями утешали себя друзья. Вечером после работы в деревне делать нечего, ужин съеден, телевизора нет, а на Вениной гитаре вчера лопнула струна – вот и все обстоятельства. Да, ещё же танцы. Но там тоже произошла конфузия – один из членов их трудового коллектива, находясь сильно подшофе, или просто «ivre comme une b?te[14 - Пьяный, как скотина (фр.)]», как выразился Рыбка, заснул на биллиарде, и закрыл этим проступком дорогу в развлекательный клуб.
Солнце садилось, освещая своим золотым светом красоты осенней русской природы. «Расширитель сознания», составленный Кабаном из местных алкогольных суррогатов и заботливо влитый в глотки друзей, постепенно всасывался в кровь и способствовал возвышенному восприятию действительности.
Прогулка как прогулка. Друзья шли вперёд, без особой цели, полагаясь на звериный инстинкт Кабана. Куда же может завести их это неугомонное существо? И вот уже первое препятствие преградило им путь. На холме расположился приземистый длинный барак, в котором любой знаток сельской архитектуры времён СССР легко признал бы свиноферму. Наши приятели такими знаниями не располагали, но по одуряющему запаху свежего навоза легко догадались о назначении этого сооружения. Навоз разливался перед ними безбрежным морем.
– Друзья мои, Кабан привёл нас к себе домой, «cochon sale[15 - Грязный поросенок (фр.)]» – брезгливо проговорил Рыбка.
– Где же это вы видели свиноферму без навоза? Как говорится, где свиньи – там и навоз, – обиженно оправдывался Кабан.
– Похоже, весь навоз мира собрали здесь. Будем искать переправу через эту навозную реку. Идём налево, вон к той роще, – предложил Вениамин, – мужайся, Рыбон, теперь ты знаешь, как пахнет ремесло колхозника…
Кабан опустился на одно колено перед Семёновной и услужливо предложил: «Schei?e Express abgelegt, liebe Dame![16 - Дерьмо экспресс подан, уважаемая дама (нем.) Наш ругатель Кабан часто вставляет в свою речь непристойные фразы на немецком. Он думает, что таким образом это звучит прилично.]»
Семёновна сделала книксен, после чего легко взобралась на могучие плечи Кабана, откуда важно произнесла: «Ein Ticket nach Avalon, bitte![17 - Один билет на Авалон пожалуйста (нем.)]».
Переправа через море дерьма сопровождалась длинной чередой нецензурных высказываний на русском и французском языках. Наконец, друзья с облегчением вступили в заветную рощу.
– Так вот что охраняло навозное море, вот наш Авалон… – подумал я, но вслух произнести не посмел.
Золотистые лучи заходящего солнца пробивались сквозь багряную листву. Земля была устлана жёлто-красным покровом. Чёрные стволы клёнов уходили в бесконечность. Роща была пустой и безмолвной. Жёлтые листья отрывались от веток и, кружась, медленно падали на пёстрый полог леса. Под ногами в такт неверным шагам шуршал чистый пряно пахнущий ковёр. Семёновна побежала между деревьев и закружилась, раскинув руки. Её проникновенный голос зазвучал в тишине рощи:
– В волшебном пространстве осени
Я кружусь как опавший лист.
С хмурого неба без просини
Беззвучно спускаюсь вниз.
На багряном ковре меж стволами,
Устремлёнными в серую высь,
Я шепчу золотыми губами:
Время осени – остановись…
Волшебная роща осталась позади, а в моей памяти она осталась навсегда. Никто из нас не произнёс больше ни слова.
С границы обагрённой листвой земли нашему взору открылось бесконечное пространство. Пологий склон уходил к самому горизонту и там, в сизой дымке, серебрилась река. Неясно виднелись вдалеке какие-то дома и белая церковь с ярко блестящими золотыми куполами. Склон был зелёным и ровным. Ряды круглых стожков сливались в красивой шахматной перспективе. Огромное тусклое солнце висело над этим чудесным пейзажем. Время остановилось, и, казалось, что этот закат никогда не кончится…
– Вот это красота… – выдохнул Вениамин, окончательно стряхивая с себя наваждение багряной рощи. – Давайте присядем в стожке, передохнём, не хочется идти дальше, – предложил он. Все молча согласились.
Друзья предались созерцанию великолепного пейзажа. Наконец, как всегда, первым заёрзал Кабан, и я услышал то, ради чего пишу этот рассказ.
– Какая великолепная картина! Даже не верится, что мы, человеки, способны так полно воспринимать действительность… Как говорится, во всем объёме…. – забросил он пробный шар для Вени.
– Ты ошибаешься, Кабан, наше восприятие действительности весьма ограничено. Эта красивая картинка – совсем не то, что есть на самом деле, – с готовностью откликнулся Вениамин, демонстрируя действие «расширителя сознания.
– А что же есть на самом деле? Ты хочешь сказать, что мы неправильно воспринимаем мир? Пространство, время, материя, физические законы, причинность, наконец, – понимание всего этого привело к успешному выживанию человечества и бурному прогрессу. Это не может быть неправильно! – вмешался Рыбка.
– Физические законы как мера причинности – всего лишь жалкая попытка человека соотнести между собой явления этого сложного мира, упростить эти явления до уровня своего ограниченного понимания, – быстро отозвался Вениамин, – и сейчас я докажу это с помощью мысленного эксперимента на Кабане.
– Опять я. Это что, месть за навозное море? Как говорится, «vengeance[18 - Месть (фр.)]»? – обиделся Кабан и заслужил восхищённый взгляд Рыбки.
– Кабан, мужайся. Из всех нас у тебя самое упрощённое восприятие действительности. Ты очень удобный «Guinеe lapin[19 - Подопытный кролик (фр.)]», точнее «Guinеe pig[20 - Подопытный поросенок (фр.)]», – подбодрил Кабана Рыбка.
– Очень остроумно, ну, начинай… – проворчал Кабан.
– Понеслась. Вот скажи, Кабан, ты же очень хорошо представляешь пространство, длину, расстояние. Так? – начал Веня.
– Ну да, это же, как говорится, первичная категория, её все представляют, – отозвался Кабан.
– А теперь – элементарная физика. Первая производная от расстояния по времени – это что? – Веня повернул лицо к Кабану и сверлил его глазами безжалостного экспериментатора.
– Это скорость. Она видна, её можно оценить визуально.
– Вторая производная от расстояния по времени? Как ты её воспринимаешь?
– Это ускорение. Оно чувствуется при разгоне, например, автомобиля, – торжествующе произнёс Кабан.
– Летим дальше. Третья производная. Скорость изменения ускорения. Как её можно ощутить?
– Ну, например, по скорости отклонения стрелки спидометра, и то косвенно… – замялся Кабан. – Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь. Четвёртую производную уже не представить. Но ты сводишь понимание к возможности визуального или какого-нибудь другого представления. А как же законы физики и их представление при помощи математических выражений? Механика полностью соотносит показатели пространства и времени. Вот и, как говорится, понимание.
– Итак, Кабан, в результате нашего мысленного эксперимента ты пришёл к мысли, что ограниченность твоего восприятия и понимания пространства поможет преодолеть математика, точнее, физические законы, основанные, в свою очередь, на понятии причинности и использующие такую первичную категорию, как время, – выпалил Веня.
– Переведи дух. Так же, как я, думали все физики до 20-го столетия, – отвечал Кабан.
– А сейчас, друзья мои, вы услышите забавный парадокс: мы знаем больше, чем физики начала 20-го столетия, а понимаем меньше, – возразил Веня и продолжил: – Следите за движением мысли. Начнём с такой категории как время. Она вовсе не первичная, как ты может быть думаешь, Кабан. Время – это абстракция, выдуманная человеком для упорядочения последовательности явлений. Времени объективно не существует. Вы не можете его понять, как Кабан не смог понять четвертую производную от расстояния по времени. Прямое ощущение времени связано с биологическими ритмами, субъективно и зависит от возраста, скорее всего, это ощущение зависит от интенсивности биологических процессов у человека. У Артура Уинфри есть прекрасные исследования на эту тему[21 - Уинфри А. (1990) Время по биологическим часам. М.: Мир. Конечно, в 1977 г. Вениамин не мог ее цитировать, но наш рассказ о пространстве и времени – вне этого времени.].
– Значит, если время – выдумка человека, то машину времени построить невозможно. И все путешествия во времени с нарушением причинности так и останутся литературными приёмами… – разочаровано протянула Семёновна.
– Давайте рассуждать так: события происходят в определённой последовательности и каждый раз таким образом, чтобы энтропия Вселенной увеличивалась. Это и есть направление стрелы времени в понимании Стивена Хокинга[22 - Хокинг С. (2017) Краткая история времени. М.: АСТ. Извините, еще один анахронизм. Книга была издана в 1988 г.]. Мы все вплетены в эту цепь событий, и повернуть их вспять или ускорить их течение равносильно тому, чтобы вернуть или восстановить распавшуюся Вселенную, или ускорить её распад. Ни то, ни другое невозможно, – задумчиво произнёс Вениамин. – Да чёрт с ней, с машиной времени. Всё намного страшнее. Вот ты, Семёновна, упомянула причинность. А это как раз краеугольный камень науки. К сожалению, весьма шаткий. Причинность есть следствие одних событий из других. Если человек устанавливает повторяющиеся следствия, по предшествующие им события могут считаться причинами и по их наступлению можно предсказать наступление следствий. Предсказание следствий и является основным способом поведения человека в этом мире.
– То есть, все физические законы отражают меру причинных связей между явлениями, – перебил Веню Кабан.
– Смотришь в корень, Кабан! Вот только есть одна загвоздка: причинность соблюдается не всегда… – не смущаясь, продолжил Веня.
– Ты хочешь сказать, что физические законы иногда соблюдаются, а иногда нет? Что за ересь! – возмутился Рыбка.
– Да, именно так. Видимо, у причинности, как у способа познания мира, есть свои границы, – тихо произнёс Веня. – И мы уже перешли их, когда взялись понять микромир. Там причинность не действует. Вспомните соотношение неопределённостей Гейзенберга, или поведение электрона перед потенциальным барьером, или этот одиозный мысленный эксперимент с кошкой Шрёдингера. Нет причинности – нет законов как отражения причинности. Эти руины классической физики хорошо описаны у Фейнмана[23 - Фейнман Р., Лейтон Р., Сэндс М. (2004) Фейнмановские лекции по физике. Выпуск 1. Современная наука о природе. М.: Эдиториал УРСС.]. И возможны чудеса! Кто может гарантировать, что причинность не нарушается в макромире?
– Так, ну физику ты, как говорится, раздолбал. Из краеугольных камней науки осталась ещё математика. На святое покусишься? – ехидно спросил Кабан.
– Математика, други мои, – это совсем просто. Пусть сейчас икает любимый нами профессор. Математика основана на интуиции, почитайте Стивена Клини[24 - Клини С. (2009) Введение в метаматематику. М.: Либроком.], и является противоречивой синтактикой[25 - Синтактика – наука о знаковых системах, безотносительно к предметной области обозначения. Напоминаю, что Веня любит выражаться заумно.]. Согласно теореме Гёделя, любая математическая теория содержит как минимум одно противоречие. К тому же, как и любой синтактике, математике не обязательно соответствовать действительности, достаточно внутренней непротиворечивости, но и её, как я уже сказал, нет. Ну а поскольку математика всего-навсего соотносит с мерой нашу причинность, все проблемы с причинностью и её пониманием отражаются на математическом описании законов мира. Это же усугубляется возможными противоречиями в самом описании, – торжествующе завершил Вениамин.
– Ты, Вениамин, monstre monstrueux[26 - Чудовищный монстр (фр.)], – картаво, с прононсом, произнёс Рыбка. – Только что ты обрушил всю науку и провозгласил непознаваемость мира…
– А вот, по-моему, – перебила Рыбку Семёновна, – принципиальная непознаваемость мира и эта, как сказать, «инструментальная недостаточность» человека – это своего рода… надежда, что ли… Перспектива появления чего-то нового и продолжение жизни. Хотя бы потому, что завершённость и конечность – это смерть…
Словно услышав это, в непонятном пространстве Вселенной непознаваемое время сдвинулось, наконец, вперёд, фатальное разложение Метагалактики продолжилось, и мы увидели, как солнце красиво садится за горизонт.
Я с грустью смотрел на угасающий мир вокруг меня, но мне достаточно было понимания того, что завтра снова будет рассвет…
Закатное небо плавно переходило в ровную, как зеркало, гладь Оки. Где-то вдали, против течения, зажегся одинокий бакен.
– Паромщи-и-и-к! Паромщик, твою мать, плыви сюда-а-а-а-а! Тебя поцеловать забыли-и-и… были…. были… – отражался от крутого берега призывный клич. Какие-то молодые люди кричали это хором, вперемежку со смехом, чувствовалось, что им было весело и хорошо…
3. Домашнее животное инопланетян
Поезд мчался по рельсам каким-то бешеным галопом. Лязгали буфера, вагоны мотало из стороны в сторону, как будто пьяный великан взбалтывал себе коктейль из людей и поклажи. В открытое окно купе врывался горячий степной ветер, пропитанный дизельной тепловозной гарью. Один из пассажиров, рыжий мужчина величественных габаритов, тщетно пытался поймать губами стакан, наполненный подозрительной жёлтой жидкостью. Его спутник, сидевший напротив за купейным столиком, с интересом наблюдал за этими попытками, периодически отводя от своего бледного смазливого вида лица раздуваемые ветром занавески.
– Говорю тебе, Кабан, не бывает апельсинового вина[27 - Такой напиток действительно существовал, но, если вам дорога жизнь, даже не вспоминайте о нём]! – попытался он прервать эту сомнительную дегустацию.
– Рыбон! Если вино налито, его надо выпить! – с этими полными оптимизма словами толстяк опрокинул стакан в глотку и замер, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. Сначала на лице его отразилось разочарование, затем вселенская скорбь, а потом с неожиданным проворством молодой человек выбежал из купе.
– Куда это он? – сонным голосом спросил некрасивый юноша в очках, свесившись с верхней полки.
– В тамбур побежал, радовать воздушную болтунью, – иронически прокомментировал действия толстяка мелодичный женский голосок с другой полки.
– А как её радуют? – со смехом поинтересовался прыщавый юноша.
– Кричал бы про вино я гулким холмам,
Чтоб вторила воздушная болтунья:
«Не пил бы я![28 - Девушка, видимо, любит «чёрный» юмор. Так переврать цитату из «Двенадцатой ночи» В. Шекспира (пер. Лозинского)!]" – торжественно продекламировала невероятно красивая, безупречного телосложения, шатенка, спускаясь с верхней полки движениями пантеры.
Толстяк вернулся в купе в мрачном расположении духа. Некоторое время он сидел в тишине, сопя и отдуваясь.
Потом бледнолицый юноша сказал с подозрительным энтузиазмом: «А я вот слышал, что некоторые виды макак специально употребляют перебродившие фрукты, например, апельсины, с целью опьянения. И потом даже могут страдать от алкоголизма…»
– Уф… – ответил толстяк и посмотрел на собеседника тяжёлым воловьим взором. – Я так понимаю макак…
– Что, Кабан, mala vino parit mala cogitationes[29 - Скверное вино рождает скверные мысли (лат.)], – встрял в обмен мнениями о пьянстве макак прыщавый очкарик, – человек и макаки разделились на эволюционном дереве двадцать пять миллионов лет назад, а привычки всё те же.
– Ну, хватит вам терзать нашего бедного Кабана! – вмешалась в разговор красавица-шатенка. – А об эволюции пьяных макак, Венечка, мог бы и в другой раз рассказать. А кроме того, посмотрите в окно, мы уже подъезжаем.
Вот тут, дорогие читатели, давайте сделаем паузу и представим вам героев этого рассказа. Отделим, как говорится, людей от макак, а потом продолжим повествование.
Начнём с того толстяка, который так неудачно продегустировал любимый напиток обезьян, и которого все называли Кабаном. С антропологической точки зрения его можно было считать грубым брутальным гоминидом с «упрощённым восприятием мира», как его характеризовали друзья. В то же время, при всей своей простецкой внешности (нос картошкой, пухлые щёки и крошечные бусинки глаз) Кабан был далеко не глуп и обладал способностью делать поразительные по глубине и законченности выводы из самых, казалось бы, запутанных положений. Ну а об его решительности, смелости и силе вы ещё узнаете из дальнейшего повествования.
Теперь расскажем о молодом человеке по кличке «Рыбка», он же «Рыбон». Ну, о том самом, который пытался предотвратить рискованное употребление Кабаном алкогольного суррогата. Все знакомые считали его любителем женщин, вина (за исключением апельсинового) и других чувственных наслаждений. Такое ярко выраженное мужское начало удивительным образом сочеталось в нём с миловидной внешностью и меланхолическим характером. Развратное, по сути, поведение не мешало ему в остальных проявлениях души быть образцом интеллигентности и порядочности и постоянно напоминать об этих качествах окружающим. Стремление к изяществу подчёркивалось у Рыбки любовью к французскому языку.
Венечку, которого красивая шатенка упрекала в бестактности, полностью звали Вениамином Видивицыным. Сам он считал себя философом и «исследователем жизни». И не без оснований, потому что самые банальные понятия в его объяснении становились занятными загадками науки. Веня был великолепным остроумным рассказчиком, когда пребывал в хорошем настроении. В остальное время он был занудным мизантропом. Друзья знали эту особенность его характера и всегда старались отвлекать Вениамина от общения с изнанкой действительности.
Теперь познакомьтесь с девицей – спасительницей Кабана, обладавшей, как вы уже поняли, незаурядным чувством «чёрного» юмора и повадками пантеры. Сама девушка пожелала, чтобы друзья величали её прозвищем «Семёновна». Она не просто была красива. Её облик вызывал в мужчинах столь сильные чувства, что однажды Рыбка, переживая очередной приступ депрессии, сказал про неё: «Il y a la beautе de voir ce que vous voulez vivre, et il y a la beautе qui tue comme la foudre[30 - Бывает красота, увидев которую хочется жить, а бывает красота, которая убивает как молния (фр.).]». Следует отметить, что сама Семёновна, вполне понимая, какое впечатление производит её внешность на противоположный пол, относилась к этому факту с большим пренебрежением, что следует хотя бы из выбора такого подчёркнуто незамысловатого прозвища.
Ну, а про себя я, как всегда, не скажу ничего. Я просто голос за кадром, помогающий вам лучше понять суть занимательных диалогов моих друзей. Так сказать «separata spiritum story[31 - Бестелесный дух этого рассказа (лат.)]», как выразился бы Вениамин.
Итак, поезд с лязгом и скрежетом остановился, и мы высадились.
– Как называется это место? – спросил Рыбка после того, как поезд укатил дальше в бескрайнюю степь.
– Тюра-Там, – отвечал ему Веня.
– А Байконур?
– Байконур не здесь, но мы там, где нужно, – Веня показал в сторону от перрона. – А вот и наша арба.
Арба оказалась новеньким пазиком[32 - Такой маленький автобус] с провожатым внутри. Друзья погрузились и быстро поехали по асфальтовой дороге, стрелой уходящей к горизонту. Плоская как чертёжная доска бесплодная пустыня расстилалась вокруг. Из окон автобуса внутрь несло печным жаром.
– Сейчас в гостиницу, а завтра поедем знакомиться с местом проведения вашей преддипломной практики. Кстати, на рассвете завтра вывоз ракеты, – объяснял провожатый. Зря он это сказал при Кабане. Всю дорогу до гостиницы на его мужественном лице отражалась тайная работа мысли, и к вечеру план созрел.
План был изложен на секретном совещании после того, как Рыбка лично вылил всю привезённую водку в общественный унитаз. Когда невыносимая вонь от отправленной на промывку канализации тёплой водки разнеслась по всей гостинице и заглушила миазмы самой гостиницы, Рыбка объяснил свой поступок: «Ни мне, ни вам, друзья мои, «расширители сознания» здесь не потребуются, меня, к примеру, и так от жизни прёт, а, как бы это выразиться поприличнее, делать «vomir[33 - Блевать (фр.)]» от алкогольных суррогатов я и в Москве могу».
Кабан открыл было рот, чтобы нецензурно высказаться по поводу такого использования винно-водочных материалов, но ему хором припомнили «апельсиновое вино» в поезде и последующее «запугивание воздушной болтуньи». Тему закрыли.
Дерзкий план Кабана предусматривал рассветный пятнадцати километровый марш-бросок через пустыню от площадки 71 (так называлась гостиница) до так называемой «двойки», на которой был расположен монтажно-испытательный корпус космодрома. Оттуда ракету везли на стартовую позицию. Полный марш-бросок был признан нереальным и часть пути решили просто проехать на попутке.
Так и сделали. На рассвете цепочка нагруженных водой (так предпочитал думать Веня, глядя на рюкзак Кабана и слыша таинственное бульканье в нём) странников потянулась через пустыню от жилого городка на двойке. Переход не сопровождался ничем особенным. До самого горизонта не было никого. Сухие белёсые солончаки устилали обломки ракет. Костей и черепов от жертв неудачных пусков не просматривалось, что успокаивало чувствительную Семёновну.
Наконец, друзья расположились в тени огромного валуна прямо около ворот МИКа[34 - Монтажно-испытательный корпус]. Солнце только оторвалось от горизонта, воздух быстро прогревался.
И вот затарахтел мотовоз, ворота МИКа со скрипом раздвинулись. Мотовоз сделал несколько порожних рейсов до пусковой установки и обратно, и тут из глубины ангара на свет величественно выплыла ОНА. Ракета сверкала на солнце. Она уже была какой-то неземной, словно не принадлежала более этому миру.
Она была богиней огня и мрака.
Она была готова пожрать пространство и победить тяготение.
Она уже могла выполнить своё предназначение – нести людей в космос.
Всё произошло очень быстро, ворота пусковой площадки закрылись, мелькнули автоматы охраны, и друзьям осталось только представлять себе, как десятки людей начали священнодействие – подготовку ЕЁ к предстоящему рывку в пустоту.
– Что-то как-то маловато впечатлений. Усилить хочется. Помнится, из автобуса я видел пусковую башню Н1 на 101-й площадке, – задумчиво сказал Веня. Я взглянул ему в глаза. Они горели маниакальным упорством «исследователя жизни».
– Так она и сейчас видна, вон там… – Кабан показал потной волосатой рукой в сторону пустыни. В мутном мареве там действительно неясно виднелся тёмный силуэт. – Только до неё километров двадцать…
Я всегда уважал организаторские способности Вениамина. Через полчаса после телефонного звонка куратору друзья уже катили по пустыне в сторону заветной площадки. По дороге все хором успокаивали Кабана, который не хотел уезжать без завтрака. Последняя фраза Рыбки: «Да ты посмотри на себя, Кабан, тебе же неделю можно не жрать, «gros bedon[35 - Толстое брюхо (фр.)]» ты наш…» – решила все дело.
