– Вот, оказывается, куда пропадает сваленный дикий камень возле беседки, – выворачиваю руль в сторону центральной дороги.
– Что, простите? Я не понимаю, – озадаченно смотрит на меня своими колдовскими зелеными глазами, пристегивая ремень безопасности.
– Сумки, говорю, неподъемные.
– Ааа, да, подворовываю у вас, – парирует рыжая.
Усмехаюсь.
– Куда? В детский сад?
– Конечно, – устало вздыхает и прикрывает глаза.
Сейчас, когда ее веки опущены, когда несносный рот молчит, а тело максимально расслаблено, она выглядит юной и беззащитной. Маленькой большой женщиной. Я рассматриваю ее лицо, на котором веснушек стало больше, ее подрагивающие ресницы, маленькую, едва заметную родинку над губой, аккуратный прямой нос и бледные губы. На девчонке кроме туши на ресницах нет никакой косметики, а на ногтях ее пальцев, удерживающих тот самый потрепанный жизнью рюкзак с нашей первой встречи, поблёскивает бесцветный лак. Голые острые коленки крепко сведены вместе, а серое плотное платье слегка задралось. В ней нет ничего особенного, говорю я себе. Она совершенно не соблазнительна и не в моем вкусе, но этот случайно открывшийся моему взгляду небольшой участок светлой кожи на бедре действует на меня, как красная тряпка на быка. А еще мне до безумия хочется дотронуться до ее волос, пропустить их сквозь пальцы, проверить, насколько они мягкие и шелковистые.
Кручу головой, пытаясь стряхнуть с себя накативший дурманный морок.
– И как? – вдруг произносит девчонка, уставившись на меня одним глазом.
Поднимаю вопросительно бровь.
– Ну вы смотрели. Вернее, рассматривали меня, – распахивает очи, блестящие игривостью.
Она что, флиртует со мной? Да быть такого не может.
– Я проверял дыхание. Слишком долго длилось твое молчание.
– Значит, переживали за меня? – вот опять. Это она так заигрывает?
– С чего бы? Думаю, у тебя есть тот, кто должен это делать, – подмигиваю.
– Вы хотите узнать, замужем я или нет? – она прищуривается, а на лице играет ухмылка.
Ей идет эта невинная игривость: румяные щеки, блеск в глазах, милые морщинки, появляющиеся вместе с улыбкой.
– Мне не нужно узнавать, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что мужа у тебя нет, – смотрю на нее вызывающе и растягиваю губы в злорадной ухмылке. – И отсутствие кольца на пальце тут не при чем.
Рыжая молчит и выжидательно смотрит, мысленно требуя от меня продолжения.
– Я думаю, вряд ли найдется на свете такой несчастный, который смог бы тебя вытерпеть.
У девчонки комично расширяются глаза, но она предпочитает ничего не ответить, лишь обиженно задрав подбородок.
Бросив в меня взгляд с ядом, отворачивается к окну.
Закусываю губу, чтобы не заржать. Сейчас она похожа на маленького огорченного ребенка, которого хочется пожалеть. До сих пор не понимаю, как она работает со взрослыми людьми и самостоятельно воспитывает ребенка. Ее место в детском саду: лепить с малышней птичек из пластилина.
***
Мы подъезжаем к знакомому мне адресу, и девчонка резво выскакивает из машины, оставляя свои пожитки на заднем сидении. То есть она уверенна, что я их дождусь. Ухмыляюсь. То ее под угрозой расстрела в машину не затащишь, то избавиться не вариант.
Первым из калитки выходит голубоглазый, вернее не выходит, а выпрыгивает и несется в сторону машины. Я невольно улыбаюсь, этот парень мне определенно нравится.
Выхожу из машины, когда голубоглазый подбегает, и протягиваю ему руку, приветствуя:
– Привет, Шумахер!
– Привет, Макс! Привет Бамблби! – улыбается во все свои молочные.
– Что ты там сказал? Бам… кто?
– Бамблби! Ты что, не смотрел Трансформеров? – удивляется пацан, будто я ляпнул, что Земля плоская.
Растерявшись, смотрю на подошедшую к нам девчонку и пытаюсь найти в ней поддержку. Она закатывает глаза и улыбается.
– Бамблби – это герой фильма про роботов, – пздц, помогла, блть, аж стало сразу все понятно.
– Да, мой любимый автобот! – воодушевленно вещает пацан.
– Окей, дружище, я понял, а мой Камар-то тут причем? – делаю вид, что понял.
– Бамблби превращался в точно такого же Сhevrolet Camaro. Это, – поучительно указывает на мою машину, при этом закатывая глаза, – прототип Бамблби.
Я нихера не понял, но раз режиссёры выбрали для фильма эту модель, значит у меня хороший вкус. Это приятно тешит мое самолюбие, блть.
Перекладываю сумки в багажник, освобождая задние кресла. Пацан ловко запрыгивает назад, а его мамаша, к моему изумлению, садится на переднее пассажирское.
Останавливаю машину возле старой панельной девятиэтажки и выхожу вместе со всеми. Хватаю неподъемные пакеты под непонимающе-удивленный взгляд рыжей. Она считает, что я позволю ей тащить эти гири? Я, конечно, не благородный рыцарь, но и не последняя сволочь. Хотя я сволочь, но и не последняя.
– Я донесу, – поясняю, раз уж сама не догоняет.
– Спасибо, но не стОит, – вредничает.
– А я не спрашивал.
– Пошли, Макс, – тянет за руку за собой мальчонка. Никитос, все-таки, гораздо смышленее своей бестолковой мамаши. – Пока, Бамблби!
Мы с парнишкой идем впереди, а вредина плетется за нами сзади. Когда мы заходим в подъезд, я мысленно готовлюсь увидеть и прочувствовать все прелести старых панелек: невыносимый смрад, исходящий из мусоропровода, старые разбитые окна, обвисшие почтовые ящики, окурки, грязь, обоссанные углы и лифт «привет клаустрофобам». Но каково мое изумление, когда я вижу цветы в горшках на окнах и чистые выкрашенные стены.
– А вы, должно быть, ожидали алкашей с наркоманами увидеть? – слово прочитав мои мысли, спрашивает девчонка.
– Честно, да, – признаюсь.
Рыжая беспечно пожимает плечами и поднимается на второй этаж, копошится в рюкзаке, выискивая ключи.
Первым в квартиру запрыгивает Шумахер, а его мамаша придерживает дверь, пропуская следом меня. В прихожей тесно и нам втроем крайне сложно разойтись, не задев друг друга. Я ставлю пакеты на пол и разворачиваюсь лицом к выходу, но сталкиваюсь в дверях с рыжей ведьмой, которая смотрит на меня своими изумрудами. Она намного ниже меня и едва ли достает мне до плеч. Мы стоим очень близко к друг другу, и я отчетливо слышу ее учащенное дыхание. Или это мое?
Меня волнует. Волнует ее запах, так упоительно наполняющий мои легкие ароматом магнолии, сладкой ванили и медовыми яблоками. Он, несомненно, подходит к ее солнечной пшеничной шевелюре, зеленым глазам и янтарным веснушкам. Я опять чувствую дикую потребность прикоснуться к ее волосам и втянуть в себя их запах: чувственный, обволакивающий, женственный. Меня волнуют ее бледные, слегка потрескавшиеся губы, по которым хочется провести языком, увлажняя и наполняя живительной влагой.
– Макс, а ты с нами поужинаешь? – меня выдергивает из мира фантазий и бросает сюда, в тесную квартирку, где живут двое и где мне совершенно нет места.
18. Саша
Этот неловкий момент.
И ты, вроде, понимаешь, что по правилам приличия должна пригласить пройти в квартиру, предложить чай или кофе, но вы – не друзья и даже не знакомые, вы – ненавидящие друг друга люди.
Но как же неловко, Господи!
– Маам, – дергает меня за рукав Никитка, – Макс же останется с нами покушать?
– Эмм… Я не знаю… Ему, наверное, нужно торопиться и … – запинаюсь и красноречиво смотрю на этого огромного обезьяна, надеясь, что он самостоятельно попрощается и покинет наш с сыном дом.
– Я останусь, – перебивает меня нахал и начинает активно разуваться.
– Урааа! – ликует Никитка и несется в комнату, пока я ошарашенно моргаю глазами.
Останется? В смысле? Как это?
Нет, нет, нет! Мы так не договаривались!
Хочу возразить, но этот наглец с легкостью прихватывает с пола сумки и направляется в сторону кухни.
А откуда он знает, где в моей квартире кухня?
Следую за ним, и когда мы остаемся на кухне вдвоем, прикрываю дверь.
– Если ты… то есть вы согласились, чтобы не обидеть Никиту, то вовсе не обязательно нарушать твои… ваши…
– А че на ужин? – не церемонясь. – С утра ни че не ел, – шаркает глазами по газовой плите.
Вот так просто, да?
– Тушеное мясо с рисом, – отупело говорю я.
Господи, Жукова, очнись! Ты правда собралась его кормить?
«Но он же ехал с работы, возможно, голодный. Не погнушался изменить свои планы и помочь тебе с тяжелыми сумками», – подзуживает мой внутренний голос.
Мне хочется крикнуть ему – «заткнись!», но не успеваю.
– Это типа плов? – усмехаясь, выгибает бровь наглец.
– Это типа отдельно тушеного мяса и отдельно сваренного риса, – поясняю.
Он что, никогда не ел обычную человеческую еду? Какими же деликатесами баловала их повариха?
– Годится, – лениво бросает Филатов, будто делает мне огромное одолжение.
Неужели его Высочество Заносчивая Задница снизойдет до нас смертных и отведает нашу мирскую пищу?
Дверь резко открывается и в кухню влетает взъерошенный Никитка с горящими, как факел, глазами.
– Макс, пойдем! Я покажу тебе кто такие Трансформеры, – довольный ребёнок утягивает нашего непрошенного гостя в комнату, а я остаюсь одна в полном непонимании и смятении.
У меня очень странные и противоречивые ощущения. Я здесь, в своей квартире, всё привычно и знакомо, за исключением понимания того, что сейчас в комнате мой сын не один. С ним мужчина. И он – не мой отец, не Леон, редко заглядывающий к нам в гости, не сантехник или слесарь по вызову. Он – мужчина: чужой и не мой, не близкий и не знакомый, но отчего-то волнующий до вспотевших ладошек.
Механически совершаю привычный порядок действий: мою овощи, нарезаю салат, подогреваю кастрюли с едой. Но по неизвестной причине я достаю праздничный салатник вместо бывалой глубокой суповой тарелки, аккуратно нарезаю треугольничками хлеб, расставляю тарелки из маминого сервиза. И спрашиваю себя: «Жукова, ты собираешься произвести впечатление на вот этого наглеца с дьявольскими ямочками?». Да брось, ведь он даже не заметит твоего немецкого фарфора.
Стискиваю кулаки и делаю долгий выдох и два коротких.
«Гостеприимство! Я просто проявляю гостеприимство! Я воспитанная дочь своих родителей! Он поест и уйдет!» – подключаю аффирмации и чувствую, как они начинают работать.
Разглядываю стол: три тарелки, три вилки. Это так непривычно и странно, будто твой прежний, сложившийся годами уклад вмиг без твоего разрешения трансформировали, вторглись на твою личную территорию, а как с этим существовать не объяснили.
Я стою в дверном проеме нашей единственной комнаты и вижу картину, поражающую меня точно в сердце, которое бесцеремонно разгоняет по венам дофамин. Смесь из моих противоречивых чувств подобна ядерному взрыву и смотреть на то, как эти двое сидят на ковре бок о бок и смотрят пресловутых Трансформеров – выше моих моральных сил. Мужская идиллия, черт бы её побрал!
В носу начинает щипать, а глаза увлажняются. Я не должна проникаться и придумывать себе того, чего нет и быть не может. По крайней мере с этим наглецом. Поэтому старательно сдерживаю себя и, крепко зажмурившись, ухожу обратно на кухню.
Именно так выглядит обычная среднестатистическая семья: уютный дом, заботливая жена, накрывающая стол к ужину, счастливый ребенок и любящий муж и папа. Только вот незадача – мы не семья, а мужчина, находящийся в моей квартире, ненавидит меня так же, как и я его. И ничего с этим не попишешь.
– Ужин готов! – кричу из кухни, развязывая фартук.
Я не успела переодеться, собрала только волосы в высокую гульку на голове.
Они заходят вместе и на кухне тотчас становится слишком тесно. Какой же Максим все-таки высокий! А эти его широкие плечи… Чем они так натренированы? Академической греблей?
Никитка гордо усаживается на свое привычное место, а я замечаю, как наглец пристраивается на мое.
Ладно.
«Гостеприимство. Гостеприимство», – как мантру повторяю я.
Мне не стыдно за свою стряпню, и я абсолютно уверена, что получилось съедобно. За те годы, что мы прожили здесь с мамой, она поднатаскала меня в хозяйстве и быту.
– Приятного аппетита! – подсознательно желаю всем сидящим за столом.
– И тебе, мам! – радостно лепечет сынок.
Напрягаюсь, когда замечаю Филатова, замершего с вилкой. Желваки на его скулах перекатываются, а губы стискиваются в тонкую полоску. Я не могу считать его эмоции, но ощущение такое, будто он в первый раз слышит подобное обращение за столом и не знает, что с этим делать.
– Спасибо, – понуро опускает глаза в тарелку. – И вам.
