– А посмотреть в газете, как пишется слово «фашист», ты не догадалась? – как можно мягче спросил Тони.
– Какая хрен разница! Смысл же понятный! И папаня проперся.
– Кстати. А где твой отец?
– Он уже на Кабл-стрит давно. Он жа в штабе. Слушай, я придумала себе партийную кличку.
– Зачем?
Она явно ждала другого вопроса, а потому затруднилась с ответом.
– Ну… Нужно ж…
Тони сжалился над ней.
– И какую же ты придумала партийную кличку?
Кира сразу оживилась:
– Стальная Крыса! Зыко, правда жа?
Он не смог удержаться от улыбки, и она, разумеется, надулась.
– Смешно, да? Те вседа смешно! Чё ба я ни сделала – все смешно!
Тони обхватил ее за плечи, преодолевая серьезное сопротивление.
– Ну здорово, здорово! Я не отрицаю. Звучит сурово.
– А чё ты тада ржешь?
– Я не смеюсь. Честное слово. Мне нравится.
– Правда нравится? – Она поверила. Она всегда верила в хорошее больше, чем в плохое. И невозможно было обидеть ее бесхитростное желание казаться взрослей и серьезней.
– Правда. – Тони погладил ее по плечу и поцеловал в макушку. – Ты мой маленький ручной крысенок…
Она расслабилась, перестала отбиваться, уютно скользнула ему под мышку.
– Лана. Те я, можа, и крысенок. Но для врагов я Стальная Крыса.
Ничего стального Тони в ней не находил – наоборот, она была мягкой и теплой, как пушистый зверек, который совсем не похож на крысу. Он на миг ощутил волну щемящей нежности и счастья – от того, что она так доверчиво прижимается к нему, от того, как в руке тонет ее хрупкое плечо, как блестят ее волосы с запутанными в них капельками утреннего тумана… Ее близость всегда сводила его с ума и вызывала желание сделать что-нибудь героическое.
– Пошли? Наши строят баррикаду на Кабл-стрит. Во, это надо с собой. – Кира кивнула на гнилой, но массивный комод, приготовленный к отправке на свалку.
Тони вздохнул – желание сделать что-нибудь героическое не предполагало переноску тяжестей.
– Я под мышкой его, что ли, понесу?
– Чё сразу под мышкой? На горбу. Я те помогать буду, не боись.
Нет, на такой подвиг он готов не был… Тони огляделся.
– А тачки какой-нибудь у тебя нет?
– Те чё, комод не донести? – прыснула Кира: отыгрывалась.
На счастье Тони, из барака вышел ее старший брат и покрутил пальцем у виска.
– Совсем дура, да? Он три сотни фунтов, его с места не сдвинуть. Тони, погодь, щас тачку подгоню – вместе попрем. А Патрик подтолкнет сзади.
– Я ж пошутила… – фыркнула Кира. – Чё сразу дура-то?
На углу Кристиан-стрит работа продвигалась полным ходом, и тяжелый комод пришелся кстати – не фанерная ширма, так просто в сторону не отбросишь. Байкеры во главе с Бобом Кеннеди ломами ковыряли мостовую, и Тони усмехнулся: булыжник – оружие пролетариата. Тони к ним присоединился, подменив выбившегося из сил Студента, а братья Киры подключили к делу освободившуюся тачку. Впрочем, тачка продержалась недолго – под тяжестью камней сломалась ось.
Небывалое для Лондона настроение витало над Кейбл-стрит. Тони оно было хорошо знакомо, но многие, видно, ощущали его впервые. Эйфория? Наверное, его можно было назвать и так, но эйфория предполагает что-то болезненное, неестественное – а в этом настроении ничего болезненного не чувствовалось. Тони назвал бы его душевным подъемом. Не общая ненависть, не решимость победить главенствовали здесь, а единение и презрение к различиям. Да, толпа с ощущением высшей правоты страшна. И далеко не всегда высшая правота является правотой. Но всё прибывающие и прибывающие в Ист-Энд люди принимали решение явиться сюда не под влиянием эйфории, не по чьему-то зову, а только благодаря собственному взвешенному размышлению.
И чем чаще над головами пролетали полицейские авиетки, призывая расходиться, тем крепче становилось это единение.
– Тони, слышь. – Сзади неожиданно подошел старший О’Нейл. – Потолкуй с ветеранами, а? Они свою баррикаду собрались делать, но смысл-то какой? Подтягивались бы сюда, к нам. У них и собрать-то ее не из чего.
– Вы хотите, чтобы герои войны встали рядом с вами под знамена с серпом и молотом? – хмыкнул Тони.
– Да какая, к чертям, разница, под какие знамена? – пожал плечами О’Нейл. – Потолкуй. Чё они, в самом деле, не люди, что ли?
Аргумент, несомненно, был веским. Тони снова хмыкнул и отдал лом О’Нейлу. Кира оказалась тут как тут.
– Я с тобой! – выпалила она почему-то с испугом.
– Ты чего? – удивился Тони.
– Там мертвяки. Вдруг им не того, что ты приперся.
– Так. Все люди братья. – Тони указал на лозунг, натянутый поперек улицы. – Кто писал?
– Наши, конечно, – неуверенно усмехнулась Кира. – Чё, и мертвяки братья?
– Я думаю, их тоже имели в виду.
– Я все равно с тобой, – упрямо повторила она.
Тони решил, что она не помешает. Ветераны – не старые девы с ханжеской моралью, им молодая девчонка должна понравиться.
По дороге он придумал несколько веских аргументов и приготовился искать старых генералов, возглавлявших миссию героев войны, уверенный, что они стоят где-нибудь в стороне, на Бэк-Черч-лейн, и в строительстве баррикады (совершенно жалкой, надо признать) участия не принимают. И надо же было такому случиться, что, свернув за угол, он лицом к лицу столкнулся с агентом Маклином! Но не это на минуту лишило его дара речи, а то, что агент шел ему навстречу вдвоем с доктором W. Доктор только что откинул на лоб большие слишком темные гогглы и держал за руль моноциклет – неплохо для человека, разменявшего девятый десяток…
Маклин тоже не ожидал увидеть Тони – брови у агента поползли вверх, он глупо хлопал глазами и ничего не мог выговорить, потому что ловил ртом воздух. А доктор искал пути отступления, но напрасно – на тротуаре за их спинами никого не было, а бегство в сторону железнодорожных путей с застывшими на них вагонами вызвало бы еще больше вопросов и подозрений. Тем более толкать перед собой моноциклет…
– Здравствуйте, агент Маклин, – наконец выговорил Тони и повернулся к доктору: – Здравствуйте, доктор Уотсон.
– Что вы здесь делаете, Аллен? – Агент забыл поздороваться и смерил Тони взглядом.
– Предположительно то же, что и вы, – усмехнулся Тони.
– Э… – протянул доктор – на его лице не дрогнул ни один мускул. И вовсе не по причине завидной выдержки доктора. – А вы имеете честь меня знать?
– Я читал ваши «Записки» еще подростком. И даже вырезал ваш дагер из газеты. – Тони улыбнулся широко и искренне. В данном случае говорить правду было легко и приятно. – Позвольте представиться, меня зовут Тони Аллен. А это – Кира О’Нейл, моя подружка.
– Драсте, сэр, – почему-то робко пробормотала Кира. И даже изобразила что-то вроде книксена – в брюках не вполне изящного.
– Я пришел сюда по поручению ее отца, – продолжил Тони, не давая им опомниться. – Он из штаба докеров. Представителей компартии, разумеется.
– Вы коммунист, Аллен? – В глазах агента Маклина щелкали мысли, одна за другой.
– Ни в коем случае. – Тони энергично помотал головой. – Я лишь ухаживаю за дочерью коммуниста. Но, вы же понимаете, отказать отцу своей подружки я не могу.
– Я слышал, что вы имеете много сомнительных знакомых. Так в чем же состоит поручение, которое вы взялись выполнить?
– Докеры предлагают ветеранам встретить марш сэра Освальда возле баррикады на Кристиан-стрит. Согласитесь, стратегически это было бы правильно. И – ?No pasarаn!
– Вы говорите по-испански, Аллен? – насупился Маклин.
– Почти нет. Я лишь знаком с лозунгами Республиканской армии. Из газет, конечно.
В это время доктор совершенно бесцеремонно разглядывал Киру. И если мимика на его лице полностью отсутствовала (вблизи это было слишком хорошо заметно и производило жуткое впечатление), то взгляд, напротив, был удивительно живым и выразительным. При всем уважении, захотелось дать доктору по зубам – он годился Кире в прадеды, даже не в деды! Однако Кира осмелела под его взглядом и миленько улыбнулась. Старый, дохлый, вонючий… хм… волокита!
Вонючий. Да. От доктора за версту несло одеколоном. Так же как от агента Маклина. И как Тони не догадался раньше, что агент Маклин не просто так любит дорогой одеколон? Люди с альтернативным способом жизнедеятельности специфически пахнут химикалиями, а потому стараются свой «естественный» запах заглушить.
– А что, Маклин? По-моему, очень здравое предложение, – пробормотал доктор. – Если мы хотим остановить марш, конечно, а не провести ночь в полицейском участке.
– Я не готов соединяться с пролетариями всех стран… – проворчал агент с брезгливым выражением лица.
– Да ладно вам, агент, – усмехнулся Тони, пользуясь неформальной обстановкой. – Против фашистов можно дружить и с пролетариями. Вот увидите, на нашей баррикаде будут сражаться не только коммунисты – это первое серьезное препятствие на пути марша, туда будут отступать все, кто встретится с полицией раньше.
– Видали, чё там написано? – вдруг выпалила Кира, указав пальцем на висевший над баррикадой транспарант. – Что все люди братья. Эт мы написали. И вы тожа братья. А фашисты хотят всех вас сбросить в Пекло.
Лицо агента Маклина брезгливо перекосилось, а вот доктор рассмеялся (как умел).
– Мисс О’Нейл только что пояснила нам, Маклин, что коммунисты вышли на Кейбл-стрит защищать таких, как мы. И ей не откажешь в логике.
– Я не нуждаюсь в том, чтобы меня защищали коммунисты, – ответил тот. – И, признаться, не понимаю, какие цели преследует Аллен.
Нарушение осанки можно исправить лишь на смертном одре, а леопард от своих пятен никогда не избавится.
Черная перчатка небрежно торчала из кармана спортивных клетчатых брюк доктора, и Тони посмотрел на механистические пальцы, лежавшие на руле моноциклета. Доктор заметил его взгляд и попытался прикрыть пальцы рукавом куртки. Тони успел рассмотреть безобидную зажигалку на конце указательного пальца, а подумал почему-то о паяльной лампе…
– Бросьте, Маклин. Вам же объяснили: мистер Аллен ищет расположения отца очаровательной мисс, в этом нет ничего странного или предосудительного. Если бы мне было столько же лет, сколько мистеру Аллену, я бы тоже искал этого расположения. – Доктор посмотрел на Тони и подмигнул. Надо же, ни один мускул на его лице не шевельнулся, но глаза смеялись. – Давайте все-таки обсудим его предложение с Советом ветеранов.
Над головой, размахивая крыльями, зависла полицейская авиетка, голос из рупора призывал разойтись, не нарушать общественный порядок, не чинить препятствий маршу и не оказывать сопротивления полиции.
Маклин поморщился – то ли от слов доктора, то ли от призывов полиции.
– Я доложу мистеру Си, в чьей компании вы проводите уик-энд, Аллен, – сказал он и, развернувшись на пятках, направился в сторону жалкой ветеранской баррикады.
– И еще директору Бейнсу, – крикнул Тони ему вслед. – Ему тоже будет интересно.
Кира показала язык в спину Маклину и тихонько проворчала:
– Лысый – сядь пописай…
С чего она взяла, что Маклин лысый?
Доктор собирался к нему присоединиться, развернул моноциклет, но приостановился и оглянулся.
– Бейнсу… Это не тому Бейнсу, что начинал деревенским инспектором в графстве Суррей?
– Я не знаю. Вполне возможно, – пожал плечами Тони.
– Я знал, что он далеко пойдет, – кивнул доктор. – Мой друг когда-то сложил о нем высокое мнение.
Он замешкался, сунул «живую» руку в карман и извлек из него маленькую шоколадку в сверкающей обертке.
– Мисс О’Нейл, не сочтите за навязчивость мой скромный гостинец… – Доктор подал шоколадку Кире.
Кира протянула руку робко и медленно, а потом слишком поспешно выдернула лакомство из рук доктора. И снова сделала неуклюжий книксен.
– Пасибочки, сэр.
Доктор, наверное, улыбнулся (во всяком случае, глаза его выражали именно улыбку) – и направился вслед за Маклином.
– А он милый, этот твой док, – сказала Кира на обратном пути, откусывая кусок шоколада.
– Да ну? – обиженно спросил Тони.
– Ты чё? Ты обиделся, что ли? Ваще, да? – Она покрутила пальцем у виска. – Он жа это… с печки бряк…
– Чего?
– Мертвяк! И старый к тому ж.
Тони насторожился:
– А с чего ты взяла, что он мертвяк?
– А то не видно! – хмыкнула Кира. – Я знаешь как шиколадку брать дрейфила? Но он же ж по-доброму, правда?
